Князя Дира через три дня после пира в честь приезда Аскольда нашли мёртвым в собственной постели. В народе поползли слухи, что князь обожрался заморскими кушаньями. Особенно усердно толковал об этом Горазд. После выполнения похоронного обряда и предания тела князя огню киевляне собрались на Вече. С подачи посадника без особых проблем новым киевским князем утвердили Аскольда.
Прошёл всего месяц и посадник начал вновь скликать народ на Вече. Сам он был невысокого роста с хитрецой и лукавинкой во взгляде, сильно походя своей внешностью и повадками на ладожского Дедилу. Не было у него лишь куцей бородёнки. Киевляне в силу более мягкого климата отличались от своих северных собратьев куда меньшей растительностью на лице и голове. В моде у большинства были длинные усы, сильно опущенные к низу.
Ярилко, Горемысл и Драган, уже прочно обосновавшиеся в Киеве, стояли в сторонке. Колот и Стоян ушли в поход вместе с Аскольдом, в расчёте на то, что им представится удобный случай отомстить, но известий от них не было до сей поры, и слабая надежда ладожан на их возвращение с каждым днём всё более уменьшалась, несколько укрепившейся после того как по Киеву прошёл слух, что Зоран смог вернуться через двадцать лет. Жаль, встречать его было некому – мать с отцом умерли, печенеги угнали младшего брата в полон. Сестра вышла замуж и уехала с древлянским купцом в Коростень.
В Киеве новгородцы жили обособленно, общались в своём узком кругу. На первом Вече, посвящённом выборам нового князя, они даже не присутствовали. Сам Ярилко о Вече узнал от Огневода – киевского волхва, тот пришёл к нему накануне вместе со священником Илией.
Ранним утром к Ярилко заглянул Златовлас, он помогал Огневоду поддерживать огонь на святилище и умел искусно вырубать статуи Богов. Златовлас громко постучал и, не дожидаясь приглашения, открыл дверь. Он прошел в избу, громко поздоровавшись.
– Здраве будь! Праходь, – с опозданием проговорил в ответ Ярилко. Он откинул в сторону медвежью шкуру и, кряхтя, стал подниматься с лавки.
Тот присел с ним рядом.
– Ты многа на сваём веку побачил, Ярило. Кажи мяне, вскорости Вече сбирают. Хочут веру нову принимать. Як следует нам поступати? И куды мы волхвы посля денемси? Будь ласка, вразуми. Обещають, коли терпение проявим, сладку жисть в жисти иной, што посля смерти наступаит.
– Сколь звёзд на небе, або песчинок в речном песке? Або може в одну и ту жо реку дважды войтить? Гэто усё то жа у мяне ты выспрашиваешь. Як счесть? Токо посчитал, а глядь, ужо одна зажглась, а две погасли, патома три зажглись, одна погасла. Загадя, здаетси, многае пазначено в судьбине человека и отчества рекою событий и ходом округ усей жисти, што перед гэтим и вкруг текла, и текеть. Зрить уперёд може, поменять што будеть не завсегда удасться.
– Мудрёно глаголишь, Ярило.
– Сам може ты гэто развязати советамши со сваими мужами. Не забывать токо, што нету вины скота в утом, што в загоне находитси, ибо загон хозяин для няго возвёл. Человек сам сябе часами тюрьму воздвигаить и сябе в её помещаить. Дити яго нараждаются в гэтой тюрьме. Подрастая, не ведають друга жисти, кромя жития отца, и посля углядеть не може, ибо слепы стали от мрака, што в тюрьме царить. Коли очи никада ни зрили света, то не проведать, што то мрак. Спробуют человеки украсить тюрьму паволоками, да аксамитами, блудом да похотью. Токо покуль из тюрьмы не вырвацца, будить усё одно душа томиться.
– Што жа, на ново князя нам повелеваешь итить?
– Не советник я тябе, Златовласушка. В кажном серце дорога по пути светлому проложена. Разглядеть её треба.
– И на том благодарствую тябе, Ярилко, – Златовлас поднялся и поклонился тому в пояс.
– Ступай сябе с Богами, – склонил в ответ седую голову старик.
После Златовласа на пороге появился Огневод с Илией.
– Што-то нонче от гостей нету спокою. Была бы Милорада-жёнушка жива – не народовалась. Чай любила она гостей потчевать.
– Дык па вяликай справе мы до тябе, Ярилко. Здраве будь, – сказал Огневод.
– Здраве будь, Огневод. Здравь будь и ты добры чаловек, – произнёс хозяин в сторону Илии. Тот хотя и поздоровался первым, но так тихо, что старик не расслышал и он повторил приветствие ещё раз громче. – Здраве буде!
– Праходьте, сидайте. Аб чым глаголить хочаце? – проговорил Ярилко.
– На Вече тябе кликать пришёл. Беда пришла к нама, веру меняти збираются, – ответил Огневод.
Старик посмотрел в сторону Илии:
– Гэтот-то зачем пожаловал? Вроде як яго вера зараз в силу войдёть, – старик кивнул на священника.
– То не зовсем так, Ярило. Заутра яго в Ладогу правят. Неугоден он нонешним правителям стал. Коли што тябе надобно, може с ним передати.
Ярилко с потеплевшим взглядом проговорил:
– Ведаю яго, добры он чаловек, ладно о нём народ отзываетси. Блюдёт правило, то – што муж правый не тот, хто совершает омовения и хотяши быть правым, а тот, у каго словеса и деяния совпадают. Нас волхвов почитае. Слыхал аднойчи, яко он глаголил, што волхвы углядели первыми в небе звезду, распознав знамение о рождении новаго наставника, принясли дары яму: золото – як царю, ладан – як Богу, смирну – в дары таму, хто смерть приметь. Када-та князь наш Бус Белояр с праотцами привечал Христа, и я отвергнуть не смею. Не приемлю токо святарей, што о злате да благе сваём пекуться, – продолжал старый волхв. – Хачу ось што перад дарогою глаголить. Слыхал я перебралися князья и людишки многия в Новы град. Рюрик срубил яго у былога Словенска. Туды пущай путь держить. У рани коли доживу, передам послание к Златогору. Он тама волхв зараз. Подрос поди, – на лице у старика появилось подобие улыбки. – Коли може, пущай справить. А нет, дык на усё воля Божья. Яму не за што на мяне гневатьси – мы не обижали никада последышей яго.
– Сходи на Вече, Ярилко, може што подскажешь нам тама. Люди тябе проведают, – снова попросил ладожского волхва Огневод.
– Не след переживати, што люди тябе не ведають, след переживати, што ты людей не ведати, – пожалуй, впервые за весь вечер по-настоящему улыбнулся Ярило. – Пошто ты уходишь от единоверцев сваих? – обратился он к Илии.
Илия грустно ответил.
– Склоняють к прославлению влады. Ни в силах сего приняти.
– Слыхал я, хто супротив идёть, таго лишають живота и именья свайга? – спросил Ярилко.
– То так бываить, – вздохнул Илия, – Токо ни по ихнему закладу я веру нёс и нясу, а по клику серца свайго.
– В том мы с табою сходимси. Наша вера суть образы, и Бог един для усех. Просьба у мяне. – Найдёшь Златогора и передашь яму письмена мои. Пущай распорядитися по сваму усмотрению. С табою понадеже буде.
– Усе перадам, – храни тябе Боже, – перекрестил его Илия.
– Гэто ужо ни потребно, – хмуро проронил Ярилко, – я сваей дарогой иду, што в серце маём расписана, – он помолчал. – На Вече приду, послухаю. Хоть ведомо ужо, што дале буде. Вам я не советник давно. Стар стал, – он горько вздохнул, – некому зараз новаму князю за гибель воев наших и сродников боле мстити.
– Кажны за сваю не правду рано или поздно ответить, – сказал Илия.
– Поможе Белобог, – проронил Ярилко.
27
Вече продолжало шуметь и обсуждать решение князя и лучших людей города.
Аскольд поднялся на степень в благородном облаченье. Ярилко, поглядывая на его жёлтые сафьяновые сапоги, заправленные в них синие бархатные порты, синий плащ и шапочку, отделанную мехом, похоже ту самую, что он сам когда-то и подарил Диру, пробормотал:
– Ишь ты вырядился, як жар-птица. Рюрик и то поскоромнее был.
Аскольд вещал в толпу со степени.
– И зрил я братия чудеса необыкновенны. Святы писания, што в огне не гарять. Дворцы под небеса вознесённые. Царя ихнего птицей парящего. Богатства, якими император осыпаить подданых сваих и кроху, што вам я прывёз.
– Слыхали таки речи ужо. Як греки нам спивали. Зараз кроху поднялиси, знова они тута. Посля подмянуть знова под сябе, – небогатый огнищанин Слободан проговорил свои слова, но так тихо, что никто толком их и не расслышал. Он стоял в стороне от основной массы собравшихся людей. Но с высоты своего роста мог легко наблюдать за событиями, происходившими на собрании.
– Я вам ответствую перед людями и законом, што буду свято блюсти по вере честь нашу! – продолжал трубить со степени Аскольд.
– Ты то може и буде, а коли заутра другай придёть заместо тябе?! – громко, так что его могли слышать многие, спросил со своего места Деян – здоровый крепкий мужик. Несмотря на небольшой достаток он никогда не просил в долг и потому чувствовал себя независимым.
– Рассудите, братия, яки блага нас ожидають на гэтом свете, а ужо на том и не в сказке проведати, ни писалом по древу растечьси! – в противовес словам Деяна воскликнул Горазд.
– Мы туды не спешащи! – ответил ему уже громче Слободан. – Коли тама таки салодко, пошто оне в хоромах да палатах камены здеся проживають и туда несбираютси?!
– Тябе, голодранец, не уразуметь сего! – выкрикнул богатый купец Горан. Ему Аскольд обещал беспошлинную торговлю, и он уже подговорил всех своих должников принимать новую веру.
– Хто веру брать не будеть, таго княжескою рукою карати буду! – поняв, что на Вече есть и противники его начинания, громко от уговоров и увещеваний перешёл к угрозам Аскольд. – Разумейте, штобы через срок, яко било зазвучит, шобы усе шли к Днепру крещение прымать, а хто не придёть, таго дружина покараить, – он оглянулся в сторону ряда варягов, что стояли по краю площади в полном вооружении.
– На сём и порешило Вече киевское! – радостно объявил окончание собрания Горазд.
Киевляне, более зависимые от воли богатых сограждан, чем новгородцы, молчаливо расходились по домам. Горемысл и Драган, наблюдая за порядками, царившими на киевском Совете, помалкивали. Народ здесь был более закрытый и менее доброжелательный. Разница между богатыми и бедными велика и большинство киевлян не смело рот открыть. Тут ещё мор перед воцарением Дира прошёл. От него до сей поры, оправиться не могли. В общем, всё сложилось одно к одному, и готовы были киевляне хоть грекам покориться, хоть кому, лишь бы кусок хлеба перепал.
Ярилко в одиночестве добрался до своей избы. На небе висел жёлтый большой серп. То ли он окашивал звёзды, то ли сами яркие огни золотыми струйками проносились к земле, но звездопад шёл почти до утра. До первых розовевших полосок, окрашенных по краям желтою новью лучей, позолотивших запад.
Согнувшись над столом пока в светильнике было масло, при тусклом свете фитиля в полутьме остро заточенным писалом Ярилко выводил на хорошо оструганной гладкой дощечке букву за буквой. Вот он заполнил одну дощечку и взялся писать на следующей. После того, как масло выгорело, он запалил лучину и принялся опять старательно выводить слово за словом.
В избе становилось всё светлее. Ярилко приподнялся и затушил лучину. В подслеповатое оконце полились первые солнечные лучи, они разбудили в саду птиц и наполнили теплом ветер. Он подошёл к окошку и отодвинул волок дальше в сторону, чтобы дать вольному потоку воздуха проникнуть в дом.
Вернулся за стол: "…Наши праотцы идут по высохшей земле и так мы не имеем края того и земли нашей и крещена Русь сегодня". Ярилко отложил в сторону писало и начал поспешно собираться. Сложил в небольшой обитый железными пластинами короб исписанные дощечки, сполоснул лицо из деревянной бадьи, что стояла на скамье при входе в избу, и поспешил вниз к Днепру.
Возле причала он увидел Илию и Огневода. Они поприветствовали Ярилко, он ответил им тем же и вручил короб Илие. Тот с поклоном его принял.
– Усё передам, отче. Коли што, заховаю сам.
– Кланяйся тама родной сторонушке, – поклонился в пояс Ярилко ладье, что стояла у причала. Огневод подошёл и обнял старика.
– Не круничься, старче. Негоже сие.
– И то право, негоже, – согласился старик.
Он повернулся и заспешил к дому. Неожиданно он становился, заслышав высоко в небе над собою птичью песню.
– То жаворонок? – удивлённо проговорил Ярило, – не иначе меня в Ирий призывает. – Он вошёл в избу, притворил за собою дверь, лёг на лавку ближе к печи и тихо ушёл из жизни.
Краду волхву сложили возле Плакуна, где отправлялись обряды по упокоению киевлян. Горемысл и Драган набросали поленницу из хороших берёзовых сухих дров. Нос ладьи смотрел на закат солнца, и Ярилко во всём белом готов был отплыть в последний путь.
Тризна была короткой – на этот раз без плясок и воинских потех. Народу на похоронах было мало – жены новгородцев Любава и Доброва сыграли песню, Огневод и Златовлас пропели отходную и воздали, как водиться славу Богам. После того, как пламя унесло ввысь душу волхва, все пригубили медовухи и вспомнили его добрым словом.
28
Ладьи пристали к берегу неподалёку от озера Ильмень. Погода была сумрачная, но тёплая. Прохладный ветерок, перебираемый золотистыми сонными лучами, веял девственной чистотой. Труднопроходимый и дикий край расстилался на ещё не промеренные расстояния. Вода в ручьях и реках была чиста и вкусна. Рыбы было столько, что можно было собирать руками. Громадные сосны возносились ввысь на десятки метров. Под корнями наваленных деревьев зияли норы лисиц и барсуков, а то и берлоги хозяев здешних мест сладкоежек медведей. Разнотравьем и обилием цветов отличались солнечные зелёные полянки. Лес подслушивал хлопанье крыльев тетерев и глухарей, бесшумный полёт сов, ощущаемый по колебанию воздуха. Труженики бобры нарушали тишину валкой осин, пряча под воду вход в хатку.
Прибыв на новое место, Рюрик указал дружинникам место под новую крепость. Перед началом работ все пошли к святилищу Перынь, рассуждая кому бросить жребий, чтобы принести жертву Богам. Святилище представляло собой правильной формы круг, окружённый рвом в форме восьми лепесткового цветка. На каждом лепестке – яма для костра. В одной обращённой к Волхову огонь горел день и ночь. Точно посередине стояла деревянная статуя Перуна – перед нею жертвенник круглой формы из камней. Олег поразмышлял и, зная настроение местных жителей к человеческим жертвам, ограничился тем, что приказал варягам забить кабана, что водились в окрестностях в большом изобилии. Теперь можно было смело начинать возведение нового града.
По обеим сторонам Волхова уже существовало несколько деревушек. Определить в каком месте Словен когда-то основал город, спустя сотни лет было не только не просто, но и невозможно. Река, что вытекала из озера, носила в далёком прошлом название Мутная, и Словен ещё в те давние времена с одобрения соплеменников переименовал её по имени своего старшего сына Волхова. От дружелюбного течения водной артерии зависело многое для новых переселенцев.
Народ в этих краях был мужественный и свободолюбивый, жили словене с давних времён по законам прямого народовластия. Власть княжескую обузой не считали, но принимали её всего лишь необходимым инструментом для защиты от внешней угрозы, да иногда выступавшую в роли судьи между боярами, гриднями, огнищанами и купцами. Природное изобилие здешних мест, при всей суровости климата, позволяло большинству вести безбедное существование. Отсутствие набегов кочевников не вселяло ежедневного страха в души. А общность по совместному обустройству глухого и дикого края делала людей близкими друг другу.
Мечты некоторых князей быть властителями или полными хозяевами натыкались на характеры жителей и таяли, будто льдинки весной под солнечными лучами. Почитать, а тем паче поклоняться любому властителю, кроме как хозяину реки, бури, грозы или леса, то есть являвшихся Божьими образами не то, что заставить – попросить было нельзя, не вызвав полное не понимание или даже неприятие и отторжение.
И лишь собственным примером беззаветного мужества, трудолюбия, самопожертвования ради общего дела можно было заслужить уважение людей. Так повелось со времён первых русских князей, обосновавшихся в этих местах. Любого возвысившегося человека здесь быстро ставили на место.
В первые дни после прибытия несколько варягов повели себя недружелюбно по отношению к местному населению и через некоторое время двое самых рьяных бесследно исчезли. Потом тело одного из них обнаружили у временного лагеря дружины Рюрика. Варяги шумели, возмущались, хватались за мечи да и присмирели.
Всю энергию пришлось направить не на собственные амбиции, а на созидание и обустройство нового города. После совета решили, что так или иначе, а без помощи местных жителей не обойтись и ссориться с ними выйдет себе дороже. Многие из них имели корни от воинов князя Словена, а то и дальше от Буса, или от самого отца Ария. Перебравшись в последний раз от тёплых морей, они сумели приспособиться и окрепнуть, да ещё и набраться силы.
Местные уже были знакомы с некоторыми ладожанами, что пришли следом за Рюриком и Олегом в новые места. Они не раз навещали город ниже по течению, чтобы продать свой товар: пушнину, мёд, воск, рыбу и много чего ещё. Так что были они в курсе многих событий, происходивших в Ладоге.
Вече прошло без лишнего шума. Рюрик на нём не присутствовал – не любил он всеобщее толкование и больше к личной власти над людьми стремился. Олег поначалу попытался выдвинуть своего человека на место посадника, на худой конец – в тысяцкие. Но выбрали, а точнее оставили на своём посту старого посадника Тихомира – всегда рассудительного и готового, не смотря на зажиточность, прийти на помощь ближнему, но только если тот действительно в ней нуждался. Тысяцким остался Святогор, хорошо знавший убитого ладожского воеводу Воислава.
Велезвёзд, что с малых лет обживал эти места, был необыкновенной силы человечище – мог без особого труда согнуть большой кованый гвоздь, а то и завязать его в узел. Он рассудительно проговорил Олегу:
– Ты вящий ведай сваю справу, а ужо каго нам над собой имети мы и без тябе обрешим. Князя мы тваего прымаем. Тябе по справе воинской и государевым слухать будем, а полны влады у тябе не будить. Ряд обговорим и не боле таго. Ну, а ты с князем и дружиною свае место имае. Коли сие не по нраву – скатертью дарожка – он показал рукой в сторону Волхова, откуда приплыли из Ладоги новые жители.
– Мудро рассудил, – послушалось со всех сторон. – Верно глаголить! Кажному сверчку свой шесток!
Пришедшие на собрание несколько варягов с возмущением переглянулись между собой, но промолчали.
В общем и целом желание Рюрика срубить Новый город и перенести в него княжескую резиденцию, следовательно, и столицу местные жители встретили с одобрением. Это сулило им расширение возможностей по торговле и соответственно производству новых товаров, а в конечном итоге обещало сытую безбедную жизнь.
И вот началось бурное строительство. Варяги и нанятые ими люди принялись исполнять княжескую волю по возведению крепости в двух верстах от предполагаемого основного поселения, где должны стоять торговые ряды. С выбранного места хорошо просматривался вход в Ильмень-озеро и сам Волхов.