- На удачу рассчитывать нечего, - возразил Уэс. - Придется все устраивать самим. И ты мне в этом поможешь.
Сидя на заднем сиденье "бьюика", Роджер повернулся оглядеть окрестности Блаффа. До чего же много осыпающихся, сгоревших хибар с лужами стоячей воды, в которых гниет, ржавеет всякий мусор… Мысленно Роджер сравнивал все это с венецианским палаццо Армхольстера и огромным особняком Крокера. "Крокер… типичный джорджийский мужлан в средневековом поместье. Да, Уэс прав - все это может иметь далеко идущие последствия. Эх, и угораздило же ввязаться в такое! А ведь перемахнул же этот пресловутый расовый барьер, причем так красиво". Роджеру вдруг ужасно захотелось назад, на улицу Пичтри, в компанию "Ринджер Флизом энд Тик", ко всеми уважаемому Гертланду Фуллеру.
- Дэкстер, - обратился к шоферу мэр, - покажи-ка нам с мистером Беллом магическую силу копа.
Роджер вопросительно глянул на Уэса. Тем временем массивный Дэкстер открыл дверцу и, с трудом выбравшись из шоферского кресла, встал рядом с машиной. Пятеро парней сбились в стайку и жгли незваных гостей взглядами, точно лазерами. Дэкстер вытащил переносную рацию и поднес к губам; Роджер слышал, как шофер что-то бубнил густым басом, но не мог разобрать ни слова.
- С кем это он? - спросил Роджер, не сводя глаз с парней. "Господи, к чему ворошить это осиное гнездо", - подумалось ему.
- Да ни с кем, - ответил Уэс. - Рация работает не дальше пятисот ярдов, да и то в пределах мэрии.
- Тогда зачем он бубнит в рацию?
- Магическая сила копа, - объяснил Уэс. - Гляди, что будет дальше.
Пятеро парней с самым невозмутимым видом, на какой только были способны, развернулись и начали отступать. Они шли свободно, вразвалочку - "походкой Франкенштейна".
- Приняли Дэкстера за копа, - пояснил мэр.
Но, дойдя до обгоревшего дома, парни остановились. И по очереди переговорили с тремя такими же, как и они сами, изгоями общества, только постарше - двумя мужчинами и проституткой. Которые, уставившись на Дэкстера и "бьюик", съехали по стенке дома - как будто растаяли.
- Гляди-гляди! - воскликнул Уэс. - Прямо примерные граждане!
- Примерные?!
- Предупреждают торчков о нашем появлении. Видишь, те парни щеголяют в мешковатых штанах, а головы обмотали повязками? Так одеваются заключенные в тюрьмах. Да, в тюрьмах. Там не разрешается носить ремень, так что если штаны велики, их носят приспущенными. Что же до повязок… В тюрьме головных уборов нет, и если хочешь нацепить что на голову - рвешь простыню. Ты только представь себе, Роджер, - пацан пятнадцати-шестнадцати лет по собственной воле рядится в тюремные шмотки. В его жизни тюрьма - понятие совсем не отвлеченное, он не боится попасть туда. Он знает - если упекут за решетку, он окажется среди своих! Ты только представь себе, Роджер, - тюрьма для этих пацанов все равно что продолжение их черного братства (как сказал бы наш великий Андрэ Флит). В этой части Инглиш-авеню парень без привода в полицию - редкость. Вспомни Фэнона. Добрым и покладистым его, конечно, не назовешь, но он вышел отсюда без единого привода. И стал одним из самых знаменитых футболистов Америки. Тут есть над чем задуматься.
К тому времени пятеро парней, этих поклонников тюремной моды, топая в своих "Франкенштейнах" вразвалочку, раскачиваясь, как друиды во время совершения обряда, свернули за угол. Торчки, соблюдая лишь видимость невозмутимого спокойствия, уносили ноги, поспешая за парнями. Из недр дома начался исход наркоманов. Мужчин и женщин, подростков и согбенных стариков. Кое-кто косился на "бьюик", но у большинства глаза были остекленевшими. Все эти морфинщики, кокаинщики, героинщики нетвердой походкой покидали остов наполовину сгоревшей развалюхи. И вереница все тянулась и тянулась! Как же они помещались внутри? По стенкам стояли, что ли? Наконец на крыльце показался последний - субъект мужского пола, большой, высокий, лет сорока, босоногий, в грязной серой футболке и штанах цвета хаки… Совсем на ногах не стоит… все заваливается вправо… распластывается на крыльце… делает усилие, поднимается на четвереньки… ползет вниз по ступеням… по тротуару… встает на ноги… кренится вперед… снова приземляется на все четыре… ползет… исчезает из виду… снова появляется и ползет… тащит свои двести фунтов за угол.
- Кто улепетывает на всех четырех при приближении человека? - спросил Уэс Роджера.
- Не знаю, - ответил Роджер. - Кто?
- Крыса, - сказал Уэс, - или тот, кто опустился до уровня крысы. Фэнон запросто мог оказаться на месте этого типа. Армхольстер - никогда. Чарли Крокер - тоже. Так что делай выводы, Роджер, делай выводы…
ГЛАВА 9. Без шанса на замужество
"ДВИГАЙ БУ-У-УЛКАМИ!"
- Левий, крутить! - Хлопок.
"Двигай бу-у-улками!"
- Правий, крутить! - Хлопок.
"Двигай бу-у-улками!"
Ненавистное "булки", которое, как она только что узнала, оказалось вульгарным синонимом "задницы", ненавистное имя рэппера, Доктора Рэммера Док-Дока, чей речитатив грохотал из стереосистемы, - все это то включалось, то выключалось в голове у Марты Крокер, пытавшейся поспеть за хлопками Мустафы Ганта…
- Правий, крутить! - Хлопок.
…Марта выбрасывала левую ногу вперед, правую - назад и скручивалась вправо…
Турок Мустафа Гант когда-то был чемпионом по борьбе; он всегда ходил бритым наголо. Широкая, шире торчавших ушей шея Мустафы плавно переходила в трапециевидные мышцы плеч, крутые, как склоны его родных турецких Болкар. На Мустафе были плотно облегающие футболка с шортами - костюм олимпийского борца; когда турок хлопал под речитатив, на блестевших от пота плечах, руках и груди вздувалось столько мышц, что даже Марта, в свое время корпевшая над курсом анатомии в Университете Эмори, не могла припомнить название каждой. Мустафа стоял спиной к стеклянной стене, выходившей прямо на оживленную улицу делового Бакхеда, неподалеку от Пидмонт-роуд. Любой прохожий мог бы заглянуть через стекло - в Атланте к групповым занятиям относились без ложной скромности, - если бы стекло не запотевало от жара тридцати упорных женских тел. Мустафа свирепо зыркал на всю группу, как будто каждая в ней была в чем-то виновата, и вина эта не требовала доказательств.
Мустафа продолжал:
- Левий, крутить! - Хлопок.
"Двигай бу-у-улками!" - все вопил Доктор Рэммер Док-Док.
Упражнение называлось "широкий шаг со скручиванием". Прыжки и повороты следовало выполнять энергично и в быстром темпе, поэтому Марта уже задыхалась и хватала воздух ртом, а пот с нее тек в три ручья. Каждой женщине, приходившей на занятия к Мустафе Ганту в "Формулу Америки", полагалось место - начерченный на полу зала прямоугольник размером три на семь футов с номером посередине. У всех молоденьких женщин, окружавших Марту, была одинаковая прическа: длинные волосы с нарочито спутанными прядями - будто ураган прошелся - без всяких резинок и заколок. Такая прическа была неотъемлемой чертой Дерзкой Юности конца двадцатого века, и когда юные женщины выполняли скручивание, они встряхивали своими гривами и обдавали Марту брызгами пота. А уж скручивание им давалось, еще как давалось, очень даже… С их-то широкими плечами, узкими бедрами, длинными, стройными ногами, с развитой мускулатурой рук и спины. Они были похожи на мальчиков, только с грудями и спутанными гривами.
"Двигай бу-у-улками!" - не унимался Доктор Рэммер Док-Док.
А Мустафа все подгонял:
- Правий, крутить! - Хлопок.
Марте же хотелось одного - упасть на прямоугольник и не вставать. И только страх перед унижением заставлял ее двигаться. В свои пятьдесят три Марта была самой старшей из группы, а может, и из всей "Формулы Америки". Девица справа, настоящий "мальчик с грудями", затянутая в тонкое белое трико, нисколько не скрывавшее отменную фигуру, уже поглядывала в сторону Марты, как будто удивляясь ее дурному вкусу - появиться здесь в таком возрасте.
И все же Марта держалась. Любая женщина in tout le monde сегодня понимала - упражнений не избежать. Только энергичные упражнения могут хотя бы немного приблизить фигуру к современному идеалу женственности - мальчику с грудями. И почти все знакомые Марты, кроме разве что безнадежно отсталых особ, записались в группы по фитнесу. Группы пользовались огромной популярностью, ничуть не меньшей, чем мобильные телефоны или плейеры с компакт-дисками. Надо же - мальчики с грудями! А как же роскошные, чувственные формы? Тридцать два года назад, когда Марта выходила замуж за Чарли, чувственная женщина с роскошными формами была идеалом красоты. Чувственность подразумевала округлости и плоть, мягкую женскую плоть. Марта, когда еще училась в пансионе и танцевала котильоны, была именно такой. И уж, во всяком случае, ее внешних данных оказалось вполне достаточно, чтобы свести Чарли Крокера с ума. У нее были соблазнительные плечи, пышные бедра и полные ноги - Чарли восторгался ими, насколько хватало его весьма ограниченного красноречия. И порядочный жирок тоже был - да, такой уж она уродилась! Никогда не угнаться ей за этими девчонками, утянутыми во всех местах, - за той самой формулой, о которой только и разговоров! Ох уж эта "Формула Америки"!
Но ведь именно с такой штучкой и сбежал Чарли, именно таким мальчиком с грудями и была Серена. Мысли об этом все крутились и крутились у Марты в голове, еще со вчерашнего дня, когда она достала из почтового ящика очередной номер журнала "Атланта". Однако Марта решила не вспоминать о той проклятой фотографии…
"Двигай бу-у-улками! Двигай бу-у-улками!"
Хватая воздух ртом, Марта скручивалась то в одну, то в другую сторону и волей-неволей упиралась взглядом в идеальные фигуры первых рядов. Девчонки с маленькими точеными ягодицами, затянутыми в трико, под которым просвечивали тонкие полоски высоких, вынутых трусиков, прыгали и скручивались до предела. Стыд им был неведом. Им хотелось, чтобы прохожие рассматривали их через стекло. Чтобы Мустафа тоже как следует разглядел их. Марта ненавидела всех этих девиц. Всех, за исключением Джойс, занимавшейся в первом ряду, среди самых молодых. Джойс Ньюман стала единственной подругой Марты в "Формуле Америки". Несмотря на низкий рост, Джойс и сама была тем самым мальчиком с грудями. Однако ей было сорок два, и, как и Марта, она развелась с мужем после долгих лет совместной жизни. Джойс постоянно подшучивала над их общей судьбой.
"Двигай бу-у-улками!" - продолжал выкрикивать Доктор Рэммер Док-Док, угрожая насилием безымянной жертве. Однако Мустафа больше не хлопал в такт речитативу и не гаркал: "Левий, крутить! Правий, крутить!" Огромный турок, красуясь, приподнялся на цыпочках, расправил плечи, втянул живот - талия сразу сделалась тонкой, грудь и плечи раздались, проступили косые мышцы живота. Грозно сдвинув брови, турок выбросил левую руку в ту сторону, где над дверью зала висела табличка "Выход". Марта глазам своим не поверила - неужели после зверских пыток с прыжками-поворотами придется пройти еще и через это? Но неумолимый турок гортанным голосом скомандовал:
- Лесица! Лесица! Оп! Оп! Оп!
Все тридцать женщин тут же сорвались с места, ринувшись к выходу. Марта была уверена, что не сможет и шагу ступить, но ее попросту смело табуном затянутых в трико и костюмы. Толпа просачивалась воронкой через металлический дверной проем, выбегая к пожарной лестнице, - бедро к бедру, локоть к локтю. Лестничный колодец недавно покрасили в бежевый (под цвет компьютерного кожуха), он был освещен, но слишком тесен для целого стада из тридцати опьяненных эндорфинами женских особей, несшихся во весь опор.
- Лесица! Лесица! Оп! Оп! Оп!
И они мчались - оп! оп! оп! - вверх по лестнице из пяти пролетов. Те, что помоложе, скакали по ступенькам как горные козочки. Они красивыми прыжками - оп! оп! оп! - устремлялись вверх, только кроссовки поскрипывали. Марта вдруг почувствовала два легких толчка - сначала один, потом второй. Это две девицы из первого ряда стремительно обогнали Марту на узкой лестнице, задев ее заплывшие жиром плечи и бедра. Марта видела перед собой их аккуратные попки, удачно подчеркнутые узенькой полоской трусиков, врезавшихся в ложбинку между ягодицами. Девицы даже не догадывались, что только что толкнули саму Марту Старлинг Крокер. Для них она была всего лишь… женщиной за пятьдесят. Вдруг - ох! - резкий толчок в ребра. Острый локоть… грива разметавшихся рыжих волос… узкие бедра… девица умчалась вперед. Потом с Мартой поравнялась резво прыгавшая по ступенькам Джойс. Улыбнулась ей и, как бы извиняясь, пожала плечами: "Что делать… мы с тобой в одной лодке!"
От всего этого кружилась голова. По лестнице быстро распространился острый запах пота вперемешку с тяжелыми волнами дорогах духов. Марта отчаянно хватала воздух ртом. После третьего пролета она оказалась в самом конце. На четвертом пролете ей уже повстречались скакавшие вниз предводительницы стада - сущие мальчики с грудями. Копуше вроде нее ничего не оставалось, как вжаться в перила и уступить дорогу Юности.
К тому времени как Марта одолела-таки пять пролетов, она вся взмокла от пота. Уже стоя на своем месте, она все еще часто и громко дышала. Ей показалось, что на нее смотрят, и она подняла голову. Две девицы, спереди и справа, косились на нее и переглядывались друг с другом. Обе блестели от пота, но дышали ровно, не задыхаясь, и чувствовали себя превосходно. Да, именно так - превосходно. (Марте опять вспомнилась та оскорбительная фотография из журнала - так и стоит перед глазами! Однако ей удалось избавиться от навязчивой картинки.) У "совершенства" справа сквозь белую ткань трико четко проглядывали соски вздымавшихся и опадавших грудей - "совершенство" ничуть не запыхалось. Девица посмотрела на Марту и голоском капризной южанки, который Марта терпеть не могла, протянула:
- Вам пло-о-охо?
В голосе девицы не было злорадства, наоборот, в нем слышалось участие. Справляясь о самочувствии Марты, она даже мило улыбнулась. Однако у этой милой, сахарной улыбки оказался металлический привкус: "Что за блажь - притащиться сюда такой калоше, как вы, и пугать нас своими предсмертными хрипами?"
Марта кивнула, тем самым показывая, что умирать не собирается. Она готова была сквозь землю провалиться. Будь в ее прямоугольнике сточное отверстие, она бы с радостью просочилась в него. Но отверстия не было. Позвать бы Джойс, чтобы та подтвердила - она, Марта, совсем не старая и у нее есть друзья. Но и это невозможно. Пришлось Марте отвести взгляд. Она стояла, уставившись прямо перед собой и стараясь отдышаться, чтобы не хлопнуться прямо на пол. Что было бы окончательным позором.
А Мустафа уже выкрикивал следующее упражнение, "ласточку", которое он произносил как "ласчка".
Из стереосистемы раздавался голос Доктора Рэммера Док-Дока, певшего (если только издаваемые им звуки можно было назвать пением) очередную песню (если только это можно было назвать песней). "И какая тут, скажите, любовь, - пел, вернее, проговаривал речитативом Доктор Рэммер Док-Док, - если она с братками путается вновь?"
Этот идиот все-таки произнес слово "любовь". Видно, для него оно связано только с неверностью женщины, наверняка той самой, с которой он совокуплялся, над которой пыхтел. Однако для рэппера это прямо-таки сентиментальность. Неуклюжая рифма "любовь - вновь", типичная для неграмотных трубадуров, воспевающих низменный секс, ужасно раздражала Марту. Что она, Марта Крокер, урожденная Марта Старлинг, из Ричмонда, лучшего города во всей Вирджинии, дочь бывшего президента "Клуба содружества", делает здесь, в этом муравейнике? Зачем слушает пустую, непристойную, пошлейшую "музыку негритосов", как выражался отец? Почему позволяет пихать себя, толкать, унижать кучке тщеславных, безмозглых, самовлюбленных девчонок, только и думающих что о собственном теле, покорно подчиняющихся бритоголовому турецкому солдафону Мустафе Ганту? Которому нравится отправлять ее на пожарную лестницу. С ее-то сердцем. Она ведь не молоденькая, у нее уже и менопауза наступила. Так и до инфаркта недалеко.
Почему она добровольно поставила себя в такое нелепое положение?
Чарли.
Чарли - вот ответ.
И тех громоздких психологических хитросплетений, которыми забивает себе голову женщина во время развода, как не бывало. Ей же пятьдесят три! Она была замужем за Чарли Крокером двадцать девять лет, родила ему трех детей, помогла в его головокружительной карьере, которой он горд до неприличия! У нее есть полное право быть той, кем была в пятьдесят три ее собственная мать, - матроной… Да-да, матроной… царственной особой… с высочайшим положением в семье и обществе… И если матрона решит позволить себе такую прихоть, как уютный жирок, ей не о чем беспокоиться, совершенно не о чем. Матери это придавало лишь… степенность.
Какая же чепуха все эти рассуждения о взаимоотношениях, ролевом равновесии, эмоциональном ограничении, которыми она терзала себя во время бессмысленных походов к психоаналитикам. Ты, только ты, Чарли, в ответе за то, что сделал со мной! Ты, Чарли, опустошил мою жизнь, которая была прекрасна! И вот я, женщина пятидесяти трех лет, пытаюсь начать все сначала на этой нелепой фабрике по производству мальчиков с грудями!
Ненависть вызвала приток адреналина - Марта воспрянула духом, в голове прояснилось.
Мустафа Гант тем временем укоризненно качал головой:
- Ай, ай… Кто-то не хотеть быть ласчка? Кто-то не хотеть летать? Ай, ай… я расстроить.
Турок вел себя достаточно дипломатично, не обращаясь ни к кому конкретно. В конце концов, они ведь платят деньги. Он обращался ко всей группе сразу. И все же Марта понимала - упрек в ее адрес. Она подняла голову. Так и есть - турок смотрит на нее. Все остальные, все эти мальчики с грудями, уже присели - низко, на полусогнутых коленях - и вытянутыми в стороны руками взмахивали вверх-вниз, "как ласточки". Марта послушно присела и принялась делать махи руками.
Мустафа все повторял:
- Не сдавай! Махай! Махай! Махай! Махай! Сильно! Еще! Двацать рас! Верх… низ! Верх… низ! Верх… низ!
Марта взмахивала руками. Плечи ныли, бедра горели от долгого пребывания в полусогнутом положении. Но Марта держалась. Почему? Почему такая покорность? Может, такова ее натура, вынуждающая подчиняться воле сильных, властных мужчин? Может, подсознательно она получает удовольствие, когда над ней главенствуют все эти "Алле опы" с лужеными глотками? Может, она страдает неврозом навязчивых состояний?
Да ладно тебе, Марта… Папочка был прав, когда еще тридцать лет назад по секрету признался дочери, что психоанализ - чушь собачья, от начала и до конца… Ничем ты не больна, и нет у тебя никакого невроза. Тебе не дает покоя предательство мужчины по имени Чарли Крокер. Марта стиснула челюсти, сжала ноги и принялась усердно изображать ласточку. Она взмахивала руками и представляла, как на бедрах тают бесчисленные унции жира.
- Верх… низ! Верх… низ! Верх… низ!
Марта как одержимая слепо повиновалась командам огромного турка, самого модного в Атланте творца мальчиков с грудями. "Мне пятьдесят три, - думала про себя Марта, взмахивая руками как крыльями, - и мне нужен мужчина".