Это были женщина лет пятидесяти с гладкими, лимонного оттенка волосами и мужчина около шестидесяти, державший себя с достоинством.
Немного подождав, Джойс глянула на них и повернулась к Марте.
- Кто это?
- Эллен Армхольстер. Ты ведь слышала об Инмане Армхольстере? - Джойс кивнула. - А с ней - Джон Фогг из "Фогг Нэкерс Рэндеринг энд Лин". А теперь гляди, что будет - я посмотрю прямо на нее.
И Марта уставилась на Эллен Армхольстер.
Та приближалась к их столику, оживленно беседуя с адвокатом. Поравнявшись, она прошла мимо, ничем не выдав своего знакомства с Мартой.
- Ну, каково, а?! - криво усмехнулась Марта. - Я - невидима! Она посмотрела прямо сквозь меня! Я все еще занимаю место, но уже не существую!
- Похоже, она просто-напросто увлеклась беседой с этим… как его имя?
- Джон Фогг. Я встречалась с ним, и не раз. Этот вообще не помнит, кто чья жена, даже когда та стоит с мужем, перед которым он вьется мелким бесом. Но Эллен! Нет, в самом деле! Мы же были близкими подругами! По крайней мере, мне всегда так казалось. Как-то ее дочь связалась с одним мутным типом из группы "Передоза"… Так Эллен две недели названивала мне, все всхлипывала и спрашивала, как быть. Она мне про дочь такое рассказывала, что не каждому близкому человеку выложишь. Но ты видела?! Проплыла мимо! А ведь прямо в глаза смотрела!
Джойс не сдавалась:
- Она в самом деле увлеклась беседой с этим мистером Фоггом.
- Джоном Фоггом? Да ладно тебе! Большего зануды во всей Атланте не найти. Уж поверь мне. Так что теперь я - никому не нужная бывшая жена, все равно что привидение.
Джойс положила локти на столик. Распахнув свои огромные накрашенные глаза, она улыбнулась Марте ободряюще:
- Не возражаешь, если я дам тебе совет?
- Ну что ты, конечно.
И Джойс мягко, но со значением сказала:
- Брось это.
- Бросить что?
- Забудь про "мы с Чарли". Я думала, ты уже забыла.
Марта робко:
- Так и есть. В смысле, было. Да вот, что-то нашло, еще там, во время тренировок. И все же, почему я должна отказаться от Чарли? Почему меня не должно возмущать то, как он обошелся со мной?
- Потому что у тебя нет на это "мы с Чарли" времени, - ответила Джойс. - Да и сил тоже. Я и сама прошла через такое. Но совсем не собираюсь вечно сохнуть по мистеру Дональду Ньюману. Вот ты говоришь, что выпала из "контекста". Так создай новый! Тебе это вполне по силам. У тебя есть деньги.
- Как?
- Действуй! Начни новую жизнь! Я, к примеру, устраиваю ужины, организую вечера, занимаюсь тем, этим… А ведь у меня не ахти какие доходы. Ты должна сотворить… поток. И вовлечь в него других. Не можешь же ты сидеть в этом своем… как его… аквариуме… и ненавидеть Чарли.
Джойс улыбнулась Марте - так улыбаются надувшему губы ребенку, пытаясь развеселить его.
- Но ведь…
- Ты говоришь "контекст". Но почему не взять выше?
- Например?
- Например, "судьба". Мысли шире! Почему не устроить себе новую судьбу? У тебя для этого все есть.
- Заманчиво, конечно…
- Брось, Марта! И дай мне журнал. - Джойс схватила журнал и потрясла им перед Мартой, пока не зашуршали страницы. - Все, хватит смотреть на "Коляски из сказки"! Договорились? Больше на Серену Крокер ни одним глазком. Какое нам дело до семейных выходов Крокера! Мы устроим собственный выход! Хватить хандрить. Пора выбираться из дома и завязывать новые знакомства.
Джойс лихорадочно листала последние страницы "Атланты", где печатали объявления о культурных событиях.
- Что ты ищешь? - поинтересовалась Марта.
- Что-нибудь для тебя. - Джойс полистала еще, ближе к началу журнала. - Ага! Вот оно! Читала? Спорим, нет? Уставилась в эти свои "Коляски…".
Джойс, совсем как недавно Марта, развернула перед ней журнал, раскрыв на нужной странице. Слева размашисто, большими, жирными буквами, расчерченными в полоску, как на штанах и рубахах заключенных, было напечатано: "Гений бежит из одиночки". Справа была репродукция картины: молодые мужчины в общей тюремной камере - в полосатых робах, полуодетые, совсем голые… Кое-кто из нагих арестантов растянулся на койке. От картины так и веяло сексуальностью. Тела были выписаны эффектно, но расположены в таких ракурсах, что обнаженные интимные места оставались недоступными для зрительского взгляда.
Марта озадаченно смотрела на Джойс.
- Слышала о художнике Уилсоне Лапете? - спросила у нее Джойс.
- Краем уха. Он ведь родом из Атланты? Гей, кажется?
- Ну да.
- О нем еще написали в воскресной газете. И немало. Вообще-то я не читала, так, глянула мельком.
- Точно, - подтвердила Джойс, - была такая заметка.
Лапет писал свои картины в начале двадцатого века. В некоторой доле таланта ему не отказывали, однако Лапет считался фигурой второстепенной, одним из тех ранних модернистов, кто только наметил путь в новом направлении. Значительных же успехов добились уже следующие поколения художников. Однако в Атланте, где ощущался недостаток в знаменитостях от мира искусства, Лапета всегда считали великим; последние полгода он был постоянной темой для обсуждения в художественных кругах по всей Америке. В холодной комнате кирпичного дома его матери в Эйвондейле недавно обнаружили около девятисот картин, написанных маслом, акварелью и карандашом. Эйвондейл находился в округе Декейтер, рядом с колледжем Агнессы Скотт; Лапет прожил там несколько лет и умер в тридцать пятом от вызванных диабетом осложнений. Многие его картины объединяла тема гомосексуализма; Лапет часто изображал тюремный быт, порой даже чересчур откровенно. Пока что только некоторые критики, среди которых оказался и Хадсон Браун из "Нью-Йорк таймс", успели посмотреть эти вновь обретенные сокровища, но их отзывы полны восхищенных охов и ахов. Теперь же, рассказывала Джойс, выставку готовит Музей Хай. Намечается грандиозное открытие - публике впервые покажут найденный клад. Вот о чем трубила пресса в своих воскресных выпусках. Марту разобрал смех:
- В Музее Хай? Это в Атланте? В Джорджии? Гомосексуалист?!
- Ты еще ничего не знаешь, - убеждала ее Джойс. - В совете директоров такое творилось!.. Но в конце концов им пришлось согласиться. Мы уже принимали у себя Олимпиаду, да и не только это… Атланта претендует на статус города международного масштаба, так что Лапет - заявка на величие в области искусства. И если бы совет запретил выставку, Музей Хай или Музей Уитни выставили бы картины в Нью-Йорке, а мы бы заработали репутацию провинциальной дыры с горсткой религиозных фанатиков. Чего в Атланте очень даже боятся. Так что у них не было выбора.
Марта смотрела на Джойс, как бы вопрошая: "И что из этого следует?"
- Открытие выставки будет самым громким событием… таким, что… даже не знаю, с чем сравнить.
- Ты думаешь?
- Не думаю - знаю. Уж поверь мне. Глянь, что здесь написано. Так что решено - ты идешь на эту выставку.
- Я?
- Да, ты. Закажешь столик и пригласишь кучу народу.
- Неужели?
- Да-да.
- И как же я закажу столик?
- Заплатишь за него. Выкупишь все места.
- А сколько это стоит?
- Двадцать тысяч.
- Ничего себе!
- Марта, - убеждала подругу Джойс, буквально пригвоздив ее взглядом, - ты тут все стонала насчет "контекста". А торжественный ужин обещает быть событием просто невероятным… Весь город соберется. И если ты закажешь столик… Одно я могу гарантировать прямо сейчас. Все эти музеи имеют в своем штате людей, чья обязанность - ублажать спонсоров, дающих деньги на искусство, и вовлекать их в разного рода мероприятия, связанные с музейными делами. Понимаешь, Марта? Ты начнешь встречаться с людьми!
- Но двадцать тысяч!
- Что для тебя двадцать тысяч! Смотри на это как на вложение в свое будущее. Мы выведем тебя в свет.
- А не многовато ли для нового "контекста"?
- Марта, забудь о "контексте". Думай о своей судьбе. Пусть это станет чем-то вроде членского взноса. Не такая уж и высокая цена за новую судьбу.
Марта и Джойс посмотрели друг на друга. Краем глаза Марта видела хорошенькую молоденькую официантку, щебетавшую с клиентами за соседним столиком. В зеркальной перегородке отражалось целое море белых лиц - лиц Южной Атланты! - люди ели, пили, улыбались, болтали среди вьющейся зелени и "щучьих хвостов", довольные тем, что принадлежат этому миру, что сидят сейчас в "Хлебной корзинке". И еще одно лицо смотрело из зеркала ей прямо в глаза - лицо женщины пятидесяти трех лет со щеками-скобками и провисающим подбородком, с шапкой все еще густых, светлых волос…
- Марта, - Джойс вывела подругу из задумчивости. Та посмотрела на нее. - Ты пойдешь на этот ужин! Даже если мне придется тащить тебя силком. Подумай о своей судьбе!
В тот вечер Чарли, надев широкую ночную рубашку и накинув халат, уселся в гардеробной. На коленях у него лежала та самая книга - "Бумажный миллионер". Чарли нацепил на нос очки и начал читать… "Я делал отчаянные попытки подстроиться под систему. Что мне удалось. Потом я разорился, снова преуспел и снова разорился… пока не оставил все это. Виной тому хандра - она просачивается в твой дом незаметно, она угрожает не только тебе, но и всему, что тебя окружает…"
Вот-вот, хандра, она самая… Чарли был в долгах как в шелках; подобные мысли изо дня в день отравляли ему жизнь, отравляли самое его существование. Долги все множились. От "Объединенного поручительства", его крупнейших арендаторов, в башню "Крокер Групп" заявляется делегация в темно-синих костюмах и объявляет ему, Чарли, что пора сбавить арендную плату на тридцать процентов - с тридцати двух долларов за квадратный фут до двадцати одного доллара восьмидесяти центов. Какой-то выскочка тридцати лет, судя по костюмчику адвокатишка, с неслыханной дерзостью выдает: "У вас нет выбора", имея в виду: "Нам-то что - расторгнем договор аренды и съедем. А вот вашему положению не позавидуешь - без нас вы с вашей горе-башней потерпите полный крах".
Чарли попытался сосредоточиться на книге. "Я делал отчаянные попытки подстроиться под систему. Что мне удалось. Потом я разорился, снова преуспел и снова разорился…" Он ведь уже читал это. Вдруг - знакомое ощущение - его охватила паника! Краем глаза Чарли заметил какое-то движение. Вздрогнув, он поднял голову. Оказалось - Серена. Он даже не слышал, как она вошла.
- Господи, Серена, ты прямо крадешься. Не иначе в тебе течет индейская кровь.
Однако Чарли даже не улыбнулся. Комплимент это или пустые слова, лишь бы заполнить паузу, - судить Серене. Чарли и сам не знал, что имел в виду.
- Вот она идет сюда, ах! - продекламировала Серена.
Слышу: платье шуршит вдали;
Если даже я буду остывший прах
В склепной сырости и в пыли,
Мое сердце и там, впотьмах,
Задрожит (пусть века прошли!).
- "Если даже я буду остывший прах"? Хм… - "С чего это вдруг Серена так ластится?" - Откуда это?
- Из Теннисона.
- Теннисон? - Чарли смутно припомнил имя. Кто он - писатель или офицер кавалерийского полка? Если бы его, Чарли, спросили, он бы скорее выбрал второе.
- Из поэмы "Мод":
Выйди в сад поскорее, Мод!
Уже ночь - летучая мышь -
Ускользнула в свой черный грот;
Поздно спать; неужели ты спишь?
В "Сент-Модз" ее заставляли заучивать целыми кусками. Уверена, мы единственные все еще зубрили Теннисона.
Сам Чарли никогда не стремился щегольнуть цитатой из литературного произведения - его это раздражало; он снова метнул в жену настороженный взгляд. На Серене был коротенький розовый халатик, а под ним, судя по всему, ничего. Чарли стало неспокойно - вдруг она намеревается завлечь его в постель, ведь они уже несколько недель не были вместе.
Он даже испугался. Именно - испугался. Чарли верил, что его успех как застройщика, предпринимателя, дельца, человека творящего, тесно связан с жизненной энергией, сексуальным влечением. И если влечение пропадает, иссякает энергия и во всем остальном. Чарли опасался, что тяжкий груз свалившихся на него неудач сделал его импотентом. Каким-то образом он чувствовал это. И ему ужасно не хотелось проверять свое предположение. Только не сегодня. Только не сейчас.
Серена присела в мягкое кресло рядом с мужем и закинула ногу на ногу, почти целиком оголив свои стройные бедра. Она имела обыкновение медленно, как бы соблазняя, покачивать тапочкой на пальцах ноги; Чарли уже одно это заводило… когда-то. И вот теперь он все ждал привычного толчка. Которого так и не последовало.
А ведь сексуальное влечение стало для него одним из оправданий для разрыва с Мартой и женитьбы на Серене. Он должен был расстаться с первой женой. Это было необходимым условием сохранения его мужской силы. Он начал встречаться с Сереной в пятьдесят пять. И сразу почувствовал себя лет на двадцать моложе. С ней он вытворял такое, что обычно позволяют себе лишь до тридцати. Серена любила секс на грани. Ей нравилось заниматься этим в местах, где их могли застукать. Она и его втянула в свои сумасшедшие затеи. Это было захватывающе! Он себя не помнил. Однажды в Пидмонтском парке, в полнолуние… да, то было чистое безумие. И это он, основатель и действующий глава корпорации "Крокер Глобал"! Он, легендарный парень "Шестьдесят минут"! Он, мистер Чарльз Эрл Крокер с Вэлли-драйв фешенебельного Бакхеда! По ночам в парке хватало всякого сброда, да и на полицейский патруль можно было наткнуться. Однажды они с Сереной проезжали по Бьюфорд-хайвэй мимо сомнительного вида мотеля под вывеской "Ласточки". "Ласточки! Ласточки!" - захохотала Серена, как будто название было ужас каким уморительным. И упросила его тут же остановиться и снять номер. Как только они оказались в номере, Серена вытащила из сумочки маленький колпачок, и они занялись любовью - он, Чарли, никогда не делал этого с колпачком. А вдруг кто-нибудь увидел бы его, Чарли Крокера, известного застройщика, владельца "Крокер Групп"? Как он в компании девчонки двадцати трех лет снимает номер в дешевом мотеле? Но тогда он потерял остатки разума, пойдя на поводу у ее сумасшедшей страсти. Опасность! Страх разоблачения! Да еще этот колпачок!
Серена вернула ему ощущение молодости. В какой-то мере… оглядываясь назад… да, мужчина в пятьдесят пять все еще связан со своей юностью… Но к чему лукавить? Ему уже шестьдесят, и связь эта порвалась; он сидит в кресле, на нем ночная рубашка, живот провисает аж до самой книги на коленях…
Все еще мило улыбаясь, Серена поинтересовалась:
- Что это ты читаешь?
Чарли взял книгу и посмотрел на обложку, как будто ему было все равно, что читать.
- "Бумажный миллионер" называется.
- И о чем?
- Да так… про одного араба… иракца. В Лондоне живет. Зарабатывает кучу деньжищ… все теряет… - Чарли пожал плечами, давая понять, что продолжать дальше не имеет смысла.
- Так это не роман?
- Вроде как нет.
Оба помолчали; Чарли терялся в догадках - чем же он обязан такому вниманию со стороны Серены, решившей разыграть роль заботливой женушки.
Она спросила:
- Ты уже читал утреннюю газету?
- Так… просмотрел.
- Видел статью про Уилсона Лапета?
- Кого-кого?
- Уилсон Лапет. Художник из Атланты. Умер еще в тридцатые годы. Читал? Он довольно-таки знаменит. Да ты не мог не слышать.
Чарли показалось, что он и в самом деле слышал это имя.
- Что-то я не уверен.
Серена вкратце рассказала мужу о художнике, стараясь не заострять внимание на гомосексуальной теме в его творчестве. Наоборот, все напирала на то, какой фурор произвело имя художника в Атланте.
- Музей Хай собирается выставить его работы, - сообщила она. - И знаешь, мне кажется, это будет… самая грандиозная выставка за всю историю Атланты.
- Что, грандиознее, чем "Циклорама"? - спросил Чарли.
И увидел, как Серена внимательно изучает его лицо, пытаясь понять, нет ли здесь какого-нибудь подвоха, насмешки. "Циклорама" была аттракционом для туристов, ее построили еще в 1880-х. Она стояла в Парке Гранта - сооружение, похожее на храм, внутри которого по всей окружности тянулись фрески с изображением битвы за Атланту времен Гражданской войны. Ну да, он действительно подсмеивался над Сереной, хотя и сохранял невозмутимое выражение лица. Жена и не догадывалась, до чего же ему безразличен этот давно отбросивший коньки гомик!
Серена, может, и догадывалась, однако это ее не остановило.
- В общем… ну, ты понимаешь, о чем я. Покажу тебе, что написали в "Нью-Йорк таймс".
Не успел Чарли и возразить, как Серена вскочила и скрылась в спальне. И тут же вернулась со страницей из газеты. Которую положила ему на колени. Заголовок гласил: "Гений и сокровища в чулане".
Серена показала на обведенный рамкой текст с цитатой из "Нью-Йорк таймс", подписанной критиком Хадсоном Брауном:
- Вот, смотри.
Чарли охватила досада. Он устал, и ему не хотелось читать писанину какого-то репортера из "Нью-Йорк таймс". Ну почему, как только в Атланте заходит речь об искусстве, все тут же оглядываются на Нью-Йорк? Однако, дабы удовлетворить прихоть жены, Чарли прочитал цитату.
Досада сменилась раздражением. "Художник-гомосексуалист"… "смелый выпад с фаллосом наперевес"… "зенит гомосексуально-эротического воображения"… "Сегодня мы наконец узнали, кем на самом деле был Уилсон Лапет. Он был гением". Еще чего! Уже одно только слово "гомосексуалист" означало для Чарли неслыханное бесстыдство, особенно теперь, когда правила хорошего тона требуют воспринимать гомосексуальную ориентацию как нечто совершенно нормальное. У Чарли имелся немалый запас слов, обозначавших данное понятие гораздо проще.
Чарли оторвался от газеты и посмотрел на Серену:
- Так, значит, вот он какой, этот мистер Лапет. Сколько же про него тут понаписали!
- Правда, интересно? - улыбнулась Серена, явно обрадованная.
Чарли снова уставился в статью и начал якобы с интересом вслух зачитывать:
- "Сегодня мы наконец узнали, кем на самом деле был Уилсон Лапет - ярким членом группы…"
"Как?!" До Серены наконец дошло, что муж потешается над ней, причем совершенно глупо, по-дурацки. Сжав губы, она метнула в него испепеляющий взгляд.
Ее гнев только раззадорил Чарли. Усмехаясь, он снова уткнулся в газетную вырезку:
- Да вот же! Здесь так и написано! "Сегодня мы наконец узнали, кем на самом деле был Уилсон Лапет - ярким членом группы…"
- Ах как смешно! - передразнила его Серена. - Надеюсь, ты не забавляешься этими своими шуточками в присутствии других. Пусть даже закадычных дружков. Они, может, и посмеются, но вот уважать тебя перестанут. Надеюсь, это ты понимаешь?
- Ну ладно, ладно… - хохотнул Чарли. Он был доволен тем, что поддел Серену. - Ладно, беру свои слова обратно. Мистер Лапет вовсе не был ярким членом группы…