Трасса проходит как раз по той самой территории, которая еще совсем недавно, в 1960-е, была великолепной испанской плантацией, известной как ранчо "Санта-Рита". В южной части плантации раскинулись самые плодородные земли, какие только можно представить - там выращивали виноград, сливы, абрикосы, авокадо. Северная часть, та самая, где теперь была тюрьма, простиралась до самых холмов и служила пастбищем для коров и лошадей. Во время Второй мировой здесь располагалась Кэмп-Парке - тренировочная база, с которой американские солдаты отправлялись в места боевых действий на тихоокеанском побережье. Казармами служили несколько дощатых строений, вплотную примыкавших одно к другому.
Спустя полвека, уже в наши дни, автомобилисты, мчавшиеся по трассе 580 воскресным майским днем, в ясную погоду видели все то же скопление больших серо-бурых бараков. Любой мог догадаться, что это старые военные казармы. Но едва ли кому приходило в голову, что казармы теперь превратились в тюрьму округа Аламида.
В Санта-Рите это воскресенье было обычным днем посещений. Комнату для свиданий разделяла стена с рядом окошек; по одну сторону сидели заключенные, по другую - посетители. Окна были двухслойными, из толстого стекла, проложенного листом прозрачного пластика - такие ничем не пробить, разве что кувалдой. Железные стулья, на которых сидели заключенные, привинчивали к полу, чтобы никто не попытался разбить стулом стекло, напасть на охранника или другого заключенного. Все арестанты носили одинаковые из грубого хлопка желтые рубашки, вроде пижамных, с коротким рукавом и клиновидным вырезом, с надписью: "Тюрьма округа Аламида". Желтый цвет рубашек означал уголовную статью. Ходили заключенные в резиновых шлепанцах, которые удерживались на ноге одной резинкой, перехватывавшей ногу поперек. В таких шлепанцах можно ходить, но никак не бегать, и уж тем более ими невозможно бить в живот, пах, колени или лодыжки.
Через бетонные стены и толстое стекло не проникало ни единого звука. Заключенные и посетители общались по телефону. Так они и сидели - всего в нескольких дюймах друг от друга, - прижимая трубки к ушам. Они видели друг друга и даже, несмотря на плохую связь, делавшую речь невыразительной, слышали, однако прикоснуться к собеседнику не могли. Как в склепе с окошечком, через которое виден кусочек мира живых. По крайней мере так казалось Конраду. Подавшись вперед и едва не задевая носом стекло, он замер в ожидании Джил. Конрад боялся, что если упустит сейчас хоть миг свидания, то до следующего воскресенья ему не дожить.
Огромная раздвижная деревянная дверь, наподобие амбарной, была широко распахнута - через нее виднелся прямоугольник дневного света. Конрад видел щепки на иссушенной палящим солнцем земле. Он с жадностью впитывал увиденное, пусть даже это был всего-навсего мусор на серой каменистой земле тюремного двора - за десять дней в Санта-Рите Конрад впервые увидел кусочек внешнего мира.
Справа сидел молодой мексиканец, может, даже моложе самого Конрада, здоровенный, но рыхлый парень; он говорил с матерью. Мать Конрад не видел и не слышал, но слышал, как парень бормочет вперемежку со всхлипами: "Мама… мама… мама…" Он глянул на мексиканца - тот рыдал, содрогаясь. По щекам катились крупные слезы, капли висли на жиденьких завитках вместо усов, которые арестант пытался отрастить. Конрад невольно потрогал свои усы - он вдруг усомнился, что они способны придать ему вид взрослого, крутого парня.
На соседа слева Конрад посмотреть не решился. Он знал, кто там сидит - каждый в блоке знал этого парня. Он резко выделялся среди остальных, когда всех выводили на площадку блока или в общую комнату - единственное, за отсутствием огороженной территории в тюремном дворе, место встречи заключенных. Вообще-то его имя было Отто, однако все звали его Ротто - совсем как субъекта из одного телешоу. Ротто - светлокожий, лет тридцати, с огромными ручищами, грудной клеткой и плечами, накачанными за долгие сроки отсидки. К тому же у парня прямо-таки зверский вид. С левой стороны его лицо прочертили три уродливых, зарубцевавшихся шрама. Переносица неестественно широкая - наверняка не раз ломали. Макушка - почти лысая, но волосы с боков собраны в тощий, сальный крысиный хвост. Три четверти заключенных в Санта-Рите - черные. В блоке, куда попал Конрад, Ротто заправлял кучкой белых бандитов, называвших себя Арийцами. Ни один новичок ни за что не пожелал бы встретиться взглядом с Ротто, особенно Конрад - молодой, симпатичный белый парень, или "карась" - уничижительное тюремное прозвище, относительно которого Конрада сразу же просветили. И как ни старайся загнать этот страх поглубже, как ни пытайся забыть его, подавить, он днем и ночью сверлит мозг каждого белого новичка в Санта-Рите: гомосексуальное изнасилование. Конрад не видел, кто пришел к Ротто, но, судя по всему, это была его девушка, потому что тот постоянно повторял: "Да ладно тебе, крошка, не динамь… Цыпочка… ты моя цыпочка!"
Бубнящий Ротто и всхлипывающий мексиканец не смолкали ни на минуту, пробивая стену, которой Конрад окружил себя на время драгоценного свидания. Он хотел отгородиться от всего. Всей душой он стремился к тому, что увидит в проеме распахнутой двери: к солнечному свету и… Джил, которая вот-вот войдет. Раз его подвели к окошку, значит, Джил где-то рядом.
"Душа!" Для Конрада, молодого человека двадцати трех лет, это было всего лишь словом. Он никогда не слышал, чтобы отец с матерью хоть раз заговорили о душе. В их жизни было много всяких увлечений - то религия, то восточные диеты… Как-то раз они полторы недели называли себя буддистами. Без конца сыпали словами "карма", "крийя", "дхарма", "десять привязанностей", "пять препятствий", "четыре чего-то там еще"… Постоянно распевали: "Ом-м-м-м… ом-м-м-м… ом-м-м-м… ом-м-м-м…" Но в какой-то момент родителям это надоело, и они забыли о буддизме, как до этого забывали о других своих увлечениях. А для Конрада религия с той поры стала означать самообман и слабость взрослых. Теперь же он вдруг задумался о душе, о своей душе. Впервые попробовал. Однако слово это для него оказалось пустым! Конрад не знал, какой смысл вложить в него! Он потерял все до последнего цента, потерял свободу, доброе имя, уважение других, к которому так стремился, у него больше не было мечты. О чем теперь мечтать? И все же что-то оставалось, что-то, что заставляло его цепляться за жизнь, беспокоиться за Джил, Карла и Кристи. Может статься, это и есть душа. Но чем бы это ни было, оно содержалось не в теле и не в мыслях. Оно не могло существовать без… других людей. Без тех единственных, с кем его разлучили - без жены и детей. К другим заключенным дети приходили, однако Конрад не допускал и мысли о том, чтобы Карл и Кристи, какими бы маленькими и несмышлеными они ни были, увидели папу в тюрьме. Приходилось надеяться только на Джил. И Конрад смотрел на огромную дверь не отрываясь, как будто, кроме прямоугольника света в дверном проеме, у него больше ничего в жизни не осталось.
И вот она вошла. Поначалу, когда Джил только переступила порог, Конрад увидел лишь темный силуэт на светлом фоне, но затем, пока она шла пятнадцать-двадцать футов до его окошка, лампы высветили ее целиком. В искусственном освещении все принимало унылый, мертвенно-бледный вид, однако Конрад увидел… великолепную Джил! Матовая кожа! Длинные светлые волосы! Полные губы! Блузка с цветочным узором! Узкая талия! Джинсы, туго обтягивающие стройные бедра! Конрад жадно вбирал каждую мелочь, как будто впервые лицезрел эту богиню, приближавшуюся к нему.
Жена села напротив, и сердце Конрада радостно забилось. Все, что было у него внутри, выплеснулось в улыбке ей навстречу. Конрад протянул руку к стеклу, давая понять, до чего ему хочется заключить ее в свои объятия. Джил улыбнулась в ответ, и… у Конрада екнуло сердце. Потом он еще подумает над этой ее улыбкой, в которой отразились усталость и смирение, совсем как у матери.
Конрад взял телефонную трубку, она взяла свою. Тут он понял, что не знает, о чем говорить. Да и как рассказать Джил обо всем, что с ним происходит? Получится как с тем беднягой, который рыдает по соседству. Поэтому Конрад спросил:
- Ты как… добралась нормально?
- Добралась-то нормально… - Глаза Джил сверкнули было гневом, но она тут же улыбнулась. Конрад узнал эту улыбку: само Терпение на постаменте снисходительно взирает на Горе.
- Что, были какие-то неприятности здесь?
Джил хотела что-то сказать, но так и осталась с открытым ртом. Передумав, она ответила:
- Да нет, не то чтобы… - И вздохнула. Потом снова улыбнулась улыбкой бесконечного терпения. - Ну, так как ты, Конрад?
- Ничего. - Вышло как-то хрипло, он даже сам удивился. Такое ощущение, будто горло сжалось. - Вот только сплю плохо. А так ничего. - Конрад замолчал. Ничего?! Но он вдруг решил не выкладывать Джил все, как есть. Об отчаянном положении, о жуткой безнадежности, о своих страхах.
Джил пытливо всматривалась в его лицо, даже слишком пытливо, как показалось Конраду. Дрожащим, чужим голосом она повторила:
- Не высыпаешься, значит…
Конрад лишь покивал.
Джил хотела было улыбнуться, но нижняя губа задрожала, и из глаз брызнули слезы. Она оглянулась по сторонам и, прикрывая трубку ладонью, приблизилась к стеклу.
- Конрад, - тихо, почти шепотом, спросила она, - что такое "хубаюха"?
- Что такое "хубаюха"? - переспросил Конрад. Вопрос застал его врасплох - вот уж чего он никак не ждал. - "Хубаюха"?
- Да.
- Почему ты спрашиваешь? Где ты это услышала?
Джил приложила палец к губам, показывая, чтобы он говорил тише, и прошептала:
- Что такое "хубаюха"?
Жена говорила так тихо, что он едва разбирал слова.
- Что, что это значит, Конрад?
Он внимательно посмотрел на нее. У Джил был испуганный вид. Наконец Конрад ответил:
- В общем, это… "юха" означает "шлюха", а "хубаюха"… Ты когда-нибудь видела пластинку жвачки "Хуба Буба"?
Джил помотала головой.
- Наверняка ведь видела, просто внимания не обращала. Маленькие такие пластинки… Так вот, они точь-в-точь как порция крэка. В смысле, наркотика.
Джил кивнула. Озадаченный Конрад всматривался ей в лицо. "Подумать только, свидание всего раз в неделю, какие-то полчаса, и о чем они говорят! О какой-то "хубаюхе"!" Но все же продолжил:
- "Хубаюха" - проститутка, которая околачивается возле наркопритонов, она и сама наркоманка. Продает себя в обмен на пластинку крэка или затяжку. По крайней мере, мне так объясняли. - Конрад махнул рукой, показывая за спину, в сторону тюремных камер. - А ты-то где такое услышала?
Джил подняла плечи, как бы загораживаясь от любопытных ушей. Она наклонила голову так низко, что ей пришлось поднять глаза, чтобы посмотреть Конраду в лицо. Он увидел полуприкрытые веками зрачки.
- Я стояла в очереди, ждала, пока пропустят к тебе, - дрожащим голосом зашептала Джил. - Там… я такого насмотрелась. Все эти… - Жена запнулась и закрыла глаза - казалось, она вот-вот снова расплачется. - Все эти… женщины…
Джил стояла в очереди в тюремном дворе, ожидая, когда разрешат свидание. Впереди нее стояла женщина с девочкой четырех-пяти лет, которая то и дело убегала, с любопытством исследуя двор. Женщина все кричала ей, чтобы малышка вернулась. Наконец, когда терпение матери лопнуло, она сходила за девочкой и притащила ее назад, в очередь, дергая за руку и угрожая поколотить. А потом схватила за плечи и стала трясти. Да с такой силой, что женщина, стоявшая позади Джил, вмешалась. Та набросилась на обидчицу: "Не лезь не в свое дело, хубаюха старая!" Так и поносила ее, обзывая, пока вторая не начала отвечать ей тем же: "Да на кого ты тявкаешь, потаскуха драная!" Обыкновенная перебранка обернулась настоящим безумием: "Хубаюха!" - "Потаскуха драная!" - "Хубаюха!" - "Потаскуха драная!" Оказавшаяся посередине, Джил испугалась и стояла ни жива ни мертва. Ей хотелось убежать, но тогда она пропустила бы очередь. Наконец первая женщина начала одерживать верх. Ее яростные вопли заполнили весь двор: "Хубаюха! Хубаюха! Хубаюха! Хубаюха!" Обе готовы были уже подраться, но тут вышел охранник и приказал им успокоиться. Сцена ужаснула Джил до глубины души, она до сих пор дрожала. Молча, одними глазами и едва заметным поворотом головы, Джил дала понять Конраду, что женщина, которая все выкрикивала "хубаюха!", теперь сидит справа от нее. Та самая, понял Конрад, которая пришла к Ротто.
- Конрад, кто они, эти женщины?! - Лицо Джил исказилось в болезненной гримасе.
Конрад смотрел на жену, ничего не понимая - на какие темы они говорят! А ведь время бежит! Наконец он ответил:
- Ну, не знаю. Обычные женщины, как все здесь. Хорошо еще, что не мужчины, уж поверь мне. - Конрад тут же подумал о том, что тем самым он как будто напрашивается на сочувствие. Но почему он так боится сочувствия жены? Лучше об этом не думать. И он попросил: - Расскажи о детях. Как они там?
- Дети? - Джил в изумлении посмотрела на мужа.
- Как они?
Долгое молчание.
- В порядке.
Конрад смотрел на жену, отчаянно надеясь услышать, что дети спрашивают об отце, скучают без него, ждут, когда он вернется. И в то же самое время он хотел быть уверенным, что их ничто не тревожит, что они счастливы и поверили в ту историю, которую им рассказали - что папа надолго уехал в командировку.
- Мог бы и позвонить, - упрекнула Конрада Джил.
- Понимаешь, Джил… тут, конечно, есть два телефона… Но я к ним и близко подойти не могу. - Конрад начал было рассказывать ей об общей комнате, группировке черных и Арийцах, о том, как те контролируют телефоны, но передумал, испугавшись, что Ротто услышит. Поднеся трубку как можно ближе, он сказал: - Понимаешь, кое-кому из белых можно пользоваться телефонами, но я пока что… - он чуть было не сказал "карась", но вовремя спохватился, - …я здесь пока новичок и к телефону меня не подпускают.
- Что ж, Конрад, - ответила ему Джил, - я расскажу тебе, как дети. Мы собираемся переехать к матери. Знаешь, там просто замечательно! У нее такой просторный дом! Будет отлично… - Она запнулась, опустив глаза. И подавила готовый вырваться тяжкий вздох. Когда она снова посмотрела на Конрада, в ее глазах стояли слезы. - Конрад, у меня нет денег! Как я, по-твоему, должна поступить? Ютиться в двушке? Со всей этой швалью по соседству? Жить на пособие? Или запихнуть детей в детскую группу? Где стрептококк, лишай, вши? А самой найти грошовую работу? Как мне, по-твоему, быть?!
Конрад не знал, что ответить. По щекам Джил катились слезы, но вдруг она тревожно глянула в сторону. Как раз в этот момент Конрад услышал низкий голос, все громче и громче:
- Так… так… О-о-о… так… да! Да, детка! Еще… еще… Да… да… О-о-о… детка…
Это был Ротто. Конрад отважился глянуть в его сторону. Здоровущий парень одной рукой прижимал к уху трубку, а другую положил на пах и, сидя на стуле, двигал тазом.
- Конрад! - позвала Джил. - Что она делает, эта женщина? - Она переводила взгляд с Конрада на подружку Ротто и обратно.
- Не знаю, - ответил Конрад, хотя очень даже знал.
- Она раздвинула ноги! - шептала Джил, опустив голову и прислоняясь к окошку так, что едва не касалась стекла носом. - Она… она трогает себя! И стонет!
Конрад покачал головой, делая вид, что ужасается. Теперь у него не осталось никаких сомнений. Он уже не раз слышал о таком. Это называлось "вертеть подманкой". Подружки заключенных приходили на свидание в мини-юбках и без трусиков. Потом задирали юбки и разводили ноги, имитируя любовный экстаз.
Джил покачала головой, закрываясь ладонью. Когда она убрала ладонь, Конрад увидел ее мокрое от слез, перекошенное лицо. Она едва слышно прошептала:
- Я этого больше не вынесу.
- Пожалуйста, не плачь. Прости меня.
Изумленно:
- Конрад, что ты вообще здесь забыл?
Тот поначалу даже не понял:
- Забыл?
Обвиняюще:
- Тебе же предлагали условное освобождение на поруки!
- Я… мы ведь уже сто раз говорили на эту тему. - Все это время до Конрада доносилось пыхтение Ротто: "Ух… ах… ух… ах… сладкая моя… крошка… давай… давай… давай…" - Как же я мог согласиться? Я ведь ни в чем не виноват! Они хотели, чтобы я признал свою вину!
- Да! - Глаза Джил блестели страхом и гневом. - Да! Вину в легком проступке!
- В легком проступке?! Меня обвинили в том, что я угрожал людям физической расправой! - возразил Конрад. - А я ни на кого не нападал! Это они напали на меня! Я только защищался. Защищал себя и свое имущество.
- Но ведь ты перепрыгнул через ограждение, Конрад! Это чужая территория! Да вдобавок еще ты… - Джил опустила взгляд, качая головой и сознавая, что бесполезно начинать все сначала. Потом снова посмотрела на мужа; по ее лицу опять текли слезы. - Ну, ладно, Конрад, допустим, ты ни в чем не виноват… Но чего ты добился, настаивая на своей невиновности? Зачем нужен этот суд? Тебе же предлагали условное освобождение! Тебе готовы были пойти навстречу! А ты? Я тебя не понимаю!
Между тем со стороны Ротто доносилось: "Да, крошка… да, крошка… да, крошка… да, крошка…"
Джил то и дело беспокойно поглядывала в сторону. Не выдержав ее слез, Конрад смягчился:
- Ты права - я ничего не выиграл. Я был уверен, что присяжные в любом случае оправдают меня - я же ни в чем не виноват. Я и сейчас уверен в своей невиновности. Но меня осудили, и я проиграл. Я потерял многое. Но кое-что у меня осталось. Я сохранил честь, я не продал душу.
Джил скептически:
- Душу?! Ну конечно, похлопаем ей! Мы за нее очень рады! А твоя душа, случайно, не задумывалась над тем, что будет с женой, детьми?
- Джил, да я об этом только и думал! Но когда наступит время, я посмотрю Карлу и Кристи в глаза и скажу им: "Я - невиновен. Меня осудили несправедливо. Я не примирился с ложью, и пришлось сесть в тюрьму. Но я пошел туда с чистой совестью и вышел таким же".
Джил невесело рассмеялась. Потом снова покачала головой и заплакала.
Ротто продолжал:
- Не останавливайся, крошка… давай… давай… давай… давай…
- Пожалуйста, ну не плачь, - умолял Конрад в телефонную трубку.
Именно умолял - только вконец очерствевшее мужское сердце устоит перед слезами женщины.
- Ты что, считаешь, что детям так лучше? - Джил говорила слабым, дрожащим голосом. - А их души? Думаешь, так им лучше? Неужели ты хочешь, чтобы они знали про тебя? Про то, что ты сидишь в тюрьме? Что обвинен в уголовном преступлении? Ради бога, Конрад! Неужели ты думаешь, что сделал им большое одолжение?
Ротто сначала пыхтел: "Ух… ух… ух…" - а потом протяжно застонал: "А-а-а… у-у-у… а-а-а…"
Конрад отвел взгляд и опустил голову. У него будто почву из-под ног выбили. Вдруг все - и логические рассуждения, и принципы, и душа - все показалось пустым. Даже мысли о душе превратились в банальный самообман. Его душа, если таковая вообще существует, теряла последнюю ниточку, связывавшую его со всем, что было хорошего и разумного в его жизни. Конрад поднял голову и посмотрел на Джил. Она тихо всхлипывала, все еще прижимая трубку к уху.
Боковым зрением Конрад заметил огромного Ротто, встававшего со стула. Господи, наконец-то уходит. Конрад с облегчением выдохнул. И тут почувствовал, как его хлопнули по плечу. Он поднял голову. Ротто смотрел на него сверху вниз и улыбался. Сидевшему Конраду он показался просто огромным.
- Привет, Конрад, - сказал Ротто. - Как делишки, приятель?