- Ну да, ну да. У тебя типа лакасы, - то есть яйца, - большие, бра? Знаш такова аббала, Гнуса? Эт аббал хотел тараканить, - то есть пробраться, - в мыльненую за пополос, бумма! Громила со своими ему морду набил! Измакаронили аббала! - Пять-Ноль продемонстрировал на себе, до чего накачаны мышцы у "Громилы со своими".
- Да пошли они со своими отжиманиями и прочей хренью! - На лице Шибздика отразилось бесконечное отвращение. - Хошь знать, чё бы я сделал с ихними хреновыми мышцами, с этими шариками? Не, в натуре?
- Чё?
- А железяку попрочней взял бы. Ломик. Я б такое устроил этим амбалам во всей, на хрен, тюряге. - Шибздик сжал кулак и вдруг сделал резкий выпад, будто бы вонзая нож в солнечное сплетение врага.
Как раз в этот момент раздался лязг - охранник отодвигал заслонку, закрывавшую прорезь в двери.
- Хенсли!
Конрад поднял голову.
- Тебе передача.
Конрад поднялся и шагнул к двери. В прорезь он разглядел охранника - бледного, рыхлого оки с огромными ручищами, выпиравшими из коротких рукавов серой форменной рубашки. Тот разорвал заклеенный конверт и достал из него книгу. Конрад успел разглядеть на обложке только одно слово "Стоики" - охранник снял суперобложку и вместе с конвертом сунул под мышку. Не говоря ни слова, он схватил книгу за лицевую обложку и начал энергично трясти. Страницы громко зашуршали, а задняя обложка с силой захлопала.
Конрад ужаснулся - так ведь и переплет недолго порвать!
Охранник вдруг перестал трясти книгу и посмотрел в дверную прорезь на Конрада.
- Книгу ты получишь, а вот это - нет. - И кивнул на твердую обложку.
После чего, схватив другой рукой страницы, согнулся и с громким кряхтеньем рванул сначала лицевую обложку, потом корешок и заднюю обложку. Когда охранник выпрямился, лицо у него было красным, а сам он тяжело дышал. Охранник поднял повыше то, что осталось от книги: жалкие обрывки, разлетавшиеся в руках, с каплями застывшего клея, торчавшими отовсюду.
- Ну вот, это тебе можно. - Охранник сунул ворох кое-как державшихся страниц в прорезь; Конрад взял их. - В следующий раз скажи, чтобы присылали в мягкой обложке. В мягкой, понял? - сказал охранник и ушел.
Конрад постоял, сжимая в руках сильно потрепанную книгу. Он не сразу пришел в себя. Только что его оскорбили, унизили каким-то изощренным образом. Что за беспричинное, бессмысленное проявление силы! "Моя книга!"
Все еще прижимая к груди ворох листов, Конрад повернулся и посмотрел на сокамерников со слабой надеждой на сочувствие, хотя тех явно возмущал уже один только факт его существования. Оба сидели на нижней койке и смотрели на Конрада.
- Во бля! - сказал Шибздик, обращаясь явно не к Конраду, а глядя на гавайца. - Мне бы эту, бля, обложку… Так вот, чувак, к слову о железяке… Да и не обязательно железяка, просто какая-никакая крепкая, длинная штуковина… Это я узнал на собственном опыте, в первый же день как попал в тюрьму. Я был… - Шибздик умолк. Его взгляд затуманился, как будто он смотрел вдаль, а не на грязно-бурую стену в двух футах. Потом он глянул на Конрада. Конрад отвел взгляд и отступил назад, к стенке, где, сев на пол, уткнулся в ошметки книги. Он начал листать ее, придерживая разлетавшиеся страницы. Первая оказалась пустой. На следующей было написано одно только название: "Стоики"… Странно… Не "Стоики в игре", а просто "Стоики"… Между тем Шибздик, глядя на гавайца, продолжал:
- Я был тогда еще пацаном семнадцати лет, хотя смотрелся на все двадцать. Во мне фунтов сто было, а меня швырнули к трем накачанным хренам.
Шибздик тем же самым жестом, что и Пять-Ноль, показал, какие у них были бицепсы.
- Трешка пополос?
- Не, белые долбоебы. Не успел я сообразить, что к чему, как двое качков хреновых подмяли меня, а третий… третий хотел трахнуть.
Шибздик снова надолго умолк.
- Да, погано… А ведь он трахнул меня, Пять-Ноль, в самом деле. Те двое, они пригвоздили мне руки-ноги к полу, я ни черта не мог двинуться. Семнадцать мне тогда было. А потом вся троица завалилась дрыхнуть, прям как после сытного обеда. Ну так вот… У одного долбоеба была книжка… вот прямо как у этого нашего… в твердой обложке, и спереди обложка висела на соплях. Пока долбоебы те храпели, я, значит, втихаря оторвал ее и начал сгинать картон, вот так. - Шибздик показал, как он гнул картон то в одну сторону, то в другую. - Сгинал-сгинал, покуда не вышел такой вот кусок. - Он показал руками размеры клина. - Потом начал сгинать картонку вдоль, покуда не получился двойной кусок. - Шибздик снова показал на пальцах длинный и узкий треугольник наподобие ножа. - Взял его с толстого конца, - он сжал пальцы в кулак, как будто в руке был нож, - наклонился над здоровенным долбоебом, который поимел меня, и… да простит меня Господь, Пять-Ноль… всадил картонку прямо в его правый глаз!
При этом Шибздик с такой яростью рубанул воображаемым ножом, что Пять-Ноль, сидевший на койке, отшатнулся. Шибздик издал жуткий вопль, который услышали в каждой камере.
- Буммас! А потом чево, бра?
Шибздик подался вперед; его руки и обнаженный торс как будто окаменели. Он вспомнил случившееся много лет назад, и глаза у него сверкнули.
- Долбоеб тот вскочил с воплями и схватился за глаз. А между пальцев - кровь. Он тогда еще посмотрел на меня оставшимся глазом; я был рад, что он увидел, кто с ним так расправился. Потому что это было последнее, что тот долбоеб вообще увидел - к слову сказать, орал он как резаный, потому что - веришь, Пять-Ноль? - я всадил картонку в его левый глаз!
Шибздик рубанул воздух рукой. Пять-Ноль снова отшатнулся, а вокруг завопили:
- Кто там трындит про выколотые моргала?
- Где этот шэзэ с картонкой?
- Э, слышь! Охренел, что ли? Заткнись, не то картонка окажется в твоей жопе, мистер Жопздик!
Подобные выкрики "за проволоку" только раззадорили Шибздика; он подался к гавайцу, похожий на дикого зверя, который вот-вот прыгнет.
- Понимаешь, Пять-Ноль, всего-навсего книжная обложка… Но что я из нее сварганил! Никакой тебе железяки, ничего такого! А уж как я отделал того долбоеба! Небось этому шаркающему кроту с яичницей заместо глаз жизня-то не сахар… Если еще коптит небо… Так ему, долбоебу, и надо! Пусть хоть какой долбоеб в этой ебаной тюряге попробует натянуть меня еще раз!
Вокруг загалдели по новой:
- Э, супермен! Поцелуй мою сладкую задницу!
- Кто этот шэзэ? С картонкой заместо мозгов!
- По этому шэзэ Резиновая камера плачет, ага!
- Ха-а-а ха-ха!.. Га-а-а га-га!..
При одной только мысли об изнасиловании Шибздик сделался бесноватым. Насмешки и издевательства черных взвинтили его до предела. Это было понятно с первого взгляда. Шибздик вскочил с койки и задрал голову вверх, к сетке, разинув рот и часто дыша. Ясно было, что он собирается что-то сказать, да так, чтобы все услышали. Что он и сделал:
- Пусть только кучка накачанных ниггеров попробует не пустить меня в душевую!
Сказанное возымело действие.
- Ну-ка! Кто там сказал "ниггер"?
- Что еще за блядь тявкает?
- Бля, этот шэзэ только что произнес "ниггер"!
- Э, начальник! Лучше упеки этого хрена в Чоквиль, иначе он мертвяк!
Из всех камер неслись вопли, сливаясь в настоящий гвалт. Конрад уже не притворялся, что читает книгу. Встревожившись, он выпрямился. В Санта-Рите "ниггер" было самым оскорбительным словом, какое только мог сказать белый.
- Где этот шэзэ, чтоб его? В какой, бля, камере?
На тюремном жаргоне шэзэ означало сумасшедший. Многие, попадавшие в Санта-Риту, поначалу получали направление в городское учреждение тюремного типа в Вакавиле, чтобы пройти психиатрическое освидетельствование. Психически ненормальным присваивали категорию "ШЗ", а гомосексуалистам - категорию "ГМ". Сами же заключенные называли Вакавиль либо Чоквилем, либо Пидарвилем. Так что Шибздик, вполне возможно, был кандидатом в Чоквиль.
Конрад напрягся. Сидя на полу, он бросил взгляд на гавайца. Тот передвинулся подальше от Шибздика, на край койки, а гитарную струну отложил. И глянул на Конрада; впервые во взгляде гавайца появилось нечто помимо того равнодушия, с которым бывалые сидельцы взирали на карасей. Но что же увидел Конрад? Он увидел возможность дружеских отношений между двумя несчастными, запертыми в одну клетку. Оба сейчас думали об одном и том же: этот взвинченный оки с половиной АК-47 на груди только что съехал с катушек.
Шибздик, конечно же, сразу взвился. Он запрокинул голову к сетке и заорал:
- Да на кого вы пасти разинули, кучка ебаных амбалов! - Потом запрыгал по камере как обезьяна, почесывая ребра и вопя: - Амбалы! Амбалы! Амбалы!
Вокруг стоял оглушительный рев.
- Слышьте! А ну, кончай базар! - гаркнул один из охранников, ходивших наверху.
Из какой-то камеры донесся голос, перекрывший все остальные:
- Скажи этому шэзэ, этому, бля, расисту, чтоб сам кончал базар, не то кепку ему спилим!
- Кепку спилим те, бля!
- Кепку спилим!
- Кепку спилим!
- Кепку спилим!
"Кенни! Вот и аукнулось!" В ту ночную смену, когда Конрад получил уведомление об увольнении, Кенни прикатил на новенькой, красного цвета, тачке с грохочущей музыкой; из динамиков неслось что-то вроде кантри-метал, "Мозг сдох" и группа под названием "Запеканка с гноем" орала: "Ща кепку спилю, я сказал… Кепку спилю, я сказал… Кепку спилю, я сказал…" Кенни, изображая из себя крутого парня в теме, просветил тогда отсталого Конрада, объяснив, что в тюрьме все так говорят. Вот ведь как вышло! Но Кенни ничего не знал! Он даже не догадывался, каково это - быть запертым в клетке, как какая-то ящерица. Да еще когда все вокруг готовы в самом деле "спилить друг другу кепки"!
Шибздик встал с койки и посмотрел на сетку; со стиснутыми зубами, с руками, вытянутыми по швам, он был похож на ковбоя из вестерна, который вот-вот выстрелит. Шибздик стоял по пояс голый. Его худощавое тело представляло собой сплошные хрящи, узлы и вены. Брови так и ходили туда-сюда - он был взбешен. Призрак-мотоциклист и нацистский череп на плечах приняли устрашающе реальный вид. Наколотый АК-47 имел такой же безумный вид, как и сам Шибздик. Половина автомата все еще вырисовывалась бледно-черным контуром рисунка, другая половина, уже наколотая, горела. По лицу Шибздика бежал пот, взмокшее тело блестело. Он истошно заорал:
- Заткнитесь, мать вашу! Заткнитесь!
- Тихай, бра! - сказал ему Пять-Ноль. - Глана дело - спакойна! - Однако тот его не слышал.
- Заткнитесь, бля! - снова завопил Шибздик. - Не то ща из вас рисовую кашу сделаю, кучка недоделанных Анкл Бенов!
Вопли со всех сторон только усилились. Кто-то выкрикнул:
- Мертвяк, бля!
Все тут же подхватили, скандируя:
- Мертвяк! Мертвяк! Мертвяк!
Шлеп!
Что-то шлепнулось на пол рядом с Конрадом. И разлилось густой и липкой жижей желтоватого цвета. Сразу завоняло мочой и чем-то приторным. Конрад вскочил, пока жижа не растеклась. Сверху, с сетки, свисало нечто зловеще-вязкое - оно постепенно тянулось под собственной тяжестью. Артобстрел! Из соседней камеры! Писука! Одна из придумок заключенных Санта-Риты, скорых на изощренные пакости. Заключенный мочился в пластиковый тюбик из-под шампуня, добавлял в тюбик сироп, припасенный с завтрака, встряхивал все это и завинчивал крышкой. Потом забирался на верхнюю койку и выдавливал отвратительную смесь через ячейки сетки в соседнюю камеру.
Шибздик уставился на жижу, растекшуюся по полу, затем скакнул мимо Конрада. Оказавшись у двери, он с силой ударил по ней пяткой, как какой-то каратист. Именно так заключенные выражали свое недовольство. Шибздик с минуту глядел на дверь и вдруг как забарабанит по ней: бум! бум! бум! бум! бум! бум!
- Э, Симмс! Ну чё там у тя? - крикнул сверху один из охранников. - Какого черта ты там делаешь?
Шибздик даже не поднял голову, он все гипнотизировал дверь:
- Мне надо амфетамин!
Охранник переспросил:
- Чё надо?
- Черт, дай мне амфетамин!
- Слушай, Симмс, да ты в усрачке!
Вокруг засвистели, загоготали. Лицо Шибздика перекосилось от гнева.
- Я сказал, мне надо амфетамин!
Кто-то выкрикнул:
- На кой те амфетамин, мертвяк! Пососи у меня!
Раздался дикий хохот.
Охранник позвал:
- Э, Симмс, слышь? Глянь-ка!
Шибздик задрал голову, а вместе с ним - Конрад и Пять-Ноль, к тому времени вставший с койки. Они увидели охранника, который склонился над перилами и смотрел на них.
- Остынь, Симмс, - сказал охранник. Затем свесил руку через перила, сжал кулак, оттопырив большой палец, и подвигал им туда-сюда, как бы говоря: "Иди подрочи".
Шибздик в ярости взметнул руку, показывая охраннику средний палец. Развернувшись к двери, он с еще большей силой забарабанил: бум! бум! бум! бум! бум! бум! бум! бум! бум!
Охранник крикнул:
- А ну, угомонись, Симмс, на хрен! Я приказываю!
Шибздик заорал:
- Да пошел ты!
И продолжал колотить пяткой по двери. Еще один голос сверху, более низкий:
- Черт тебя побери, Симмс! Прекрати! Хочешь, чтоб к те заглянул Майкл Джексон?
- Ха-а-а ха-ха!.. Га-а-а га-га!.. - дружно заржали наверху.
- Да пошли вы все! - выкрикнул им Шибздик.
- Тихай, Шибздик! - сказал ему Пять-Ноль. - Тихай, бра! Глана дело - спакойна! Майкла Джексона приволочут - тада все!
Но Шибздика было уже не остановить. Охваченный яростью, он бесновался, а улюлюканье со всех сторон лишь распаляло его.
Конрад и Пять-Ноль прижались к противоположной стене камеры, где были раковина и туалет. Вскоре послышалось клацанье дверных задвижек. Только охранники, находившиеся снаружи, могли открывать или закрывать их. Когда заключенного предстояло вывести силой, задвижки всегда закрывали, чтобы другие заключенные ничего не видели. Клацанье становилось все слышнее, а вместе с ним и приглушенные голоса. Шибздик перестал барабанить в дверь. Он уставился на нее, но плечи и локти у него подрагивали. В прорези задвижки показалась пара глаз, и оки низким голосом сказал:
- Вот что, Шибздик. Сейчас я открою дверь, и ты спокойно, без глупостей, выйдешь.
- Да пошел ты! И нечего называть меня Шибздик, я тебе не приятель.
- Ладно, Шибздик там или мистер Симмс… Сейчас я открою дверь, и ты выйдешь тихо-мирно. А нет - станешь у меня мистером Усрачка.
- Да пошел ты!
- Слушай, Шибздик, мне чё, пригласить Майкла Джексона?
Шибздик в ответ метнулся к двери и харкнул в прорезь.
- Черт! Петух позорный! - выругался низкий голос.
Клац - закрылась задвижка. Теперь низкий голос доносился в камеру уже через сетку:
- Ну чё, Шибздик? Мы легких путей не искали, а?
Опустилась тишина. Шибздик, Пять-Ноль и Конрад не сводили глаз с двери. В Санта-Рите двери открывались внутрь камеры, и ручек у них не было, чтобы заключенные не попытались воспрепятствовать охранникам. Во всех камерах стало неестественно тихо. Заключенные не знали, как себя вести. Обычно они вставали на сторону того, кто затевал перепалку с охранниками, особенно когда последние применяли грубую физическую силу. Но Шибздик был шэзэ, который к тому же произнес слово "ниггер". Сверху скрежетали вентиляторы, и доносилось "бу-у-у-бу-бу-бу" саксофониста. Конрад смотрел на черную дверь, не отрываясь.
Дверь резко распахнулась, и в проеме возникла целая команда охранников в серых форменных рубашках с коротким рукавом и в темно-синих брюках. Главный, тот, что стоял впереди, загораживался прозрачным пластиковым щитом и держал биту. Это был оки по имени Арментраут, из всех охранников, дежуривших в блоке, он производил самое сильное впечатление. Короткие рукава его рубашки, явно чересчур укороченные, открывали бугры мышц, которые бывают только у качков, тягающих железки. Арментраут оказался обладателем того самого низкого голоса; он сказал:
- Кончай это дело, Шибздик, давай на выход. Не дури. Будешь вести себя смирно - никто тебя не тронет.
Шибздик, стоявший чуть пригнувшись, отступил назад и вроде бы расслабился. Он как ни в чем не бывало прислонился к стене у койки, скрестив руки на груди. Стоя на одной ноге, другой он опирался о стену.
- Вот и отлично, Шибздик, - похвалил его охранник. - Продолжай в том же духе.
Еще больше согнувшись, Шибздик глянул на охранника исподлобья. Но без явного подозрения - так окидывают взглядом бездомного пса, который трусит себе по своим делам. Несколько секунд противники стояли друг против друга и ничего не предпринимали. За Арментраутом, державшим щит и биту, стоял другой охранник, худощавый и мускулистый оки с резиновой перчаткой на правой руке. Перчатка, натянутая по локоть, была из толстой резины, огромной и уродливой. Конрад вдруг понял: это и есть тот самый "Майкл Джексон", прозванный так из-за одной перчатки - фирменного знака певца. Остальные охранники толпились у входа - камера была слишком тесной.
Арментраут шагнул вперед, закрываясь щитом…
…И вдруг - Конраду показалось, что такая молниеносность не свойственна человеческому существу - Шибздик резко оттолкнулся от стены и ударил пяткой, совсем как по двери. Удар пришелся по краю щита - Арментраута крутануло, и он потерял равновесие. Шибздик прыгнул на него - тот не смог воспользоваться ни щитом, ни битой - и заехал правой рукой по лицу, а левой - по уху. Ошеломленный Арментраут покачнулся, поскользнулся на растекшейся по полу жиже и упал. Из носа у него потекла кровь. Шибздик оседлал Арментраута. Тогда мускулистый охранник метнулся вперед и обхватил левую руку Шибздика своей огромной перчаткой. Шибздик как будто одеревенел; в воздухе запахло горелым мясом. Мышцы на руке и плече Шибздика начали сжиматься в конвульсиях, потом забилось все тело. Глаза закатились, во рту задергался похожий на огромную рыбину язык. Шибздик выглядел как эпилептик во время припадка. Он растянулся на полу и, лежа на спине, дергался в конвульсиях. Голова Шибздика колотилась о металлическую ножку койки. Половина АК-47 сделалась еще рельефнее и полыхала огнем.
Огромный Арментраут с трудом поднялся, все еще сжимая в руках щит и биту. Из распухавшего носа у него текла кровь - как будто кто ткнул под нос широкой кисточкой и провел дорожку до самого подбородка. Кровью были заляпаны расстегнутая рубашка, грудь и волосы.
- Ах ты, тварь! - Арментраут замахнулся битой, собираясь стукнуть Шибздика по голове.
Двое охранников протиснулись в дверь и схватили Арментраута за руку:
- Да оставь его, Арми! Этот хрен еле теплый!
Мускулистый охранник разжал руку в перчатке. Конрад увидел, что из нее торчат два металлических зубца. Хитроумное приспособление каким-то образом удерживало в себе электрический заряд невероятной мощности. Тело Шибздика все еще дергалось, он пытался вдохнуть. От запаха горелой плоти тошнило.
Охранники завели Шибздику руки за спину, стянув запястья пластиковым шнуром, связали лодыжки. И просунули под запястьями и лодыжками палку, чтобы Шибздик, придя в себя, никого не ударил. К тому времени, как они подняли его и понесли, он совсем стих. Его тело будто уменьшилось в размерах. Он обмяк; трудно было представить, что всего несколько минут назад этот пигмей бросался на дверь в дикой, животной ярости.