Возможно, в этом человеке среди занесенных ветром плевел было и много хорошего. Он был отзывчив, его возмущала несправедливость, он горячо вставал на защиту слабого и при этом вел жизнь чуть ли не анахорета. Питался он очень просто, по-крестьянски, избегал, даже несколько демонстративно, всяческих удобств и послаблений, стойко переносил причуды погоды, зимой купался в проруби. Делал он это из принципа, благо здоровье позволяло следовать таковому.
Когда Эварист согласился на встречу с Евлашевским, Зоня посмотрела на него с удивлением, но по ней было видно, что она довольна.
- В таком случае, - сказала она, без стеснения поправляя перед маленьким зеркальцем слегка растрепавшиеся волосы, - идемте к Геле, наше обычное общество, наверное, уже начало собираться. Знаю, оно не покажется вам симпатичным, но кто ведает, может, вы убедитесь, что в нем больше жизни и больше прав на будущее, чем в ваших кружках, где царит лицемерие.
Эварист улыбнулся и ничего не ответил. Зоня пошла вперед и через темную прихожую провела его в гостиную, где они встретились в первый раз.
Сейчас комната показалась Эваристу еще больше, потому что в ней не было никого, кроме хозяйки, которая удобно расположилась на диване, запустив руки в волосы и склонившись над книжкой. На столике дымилась недокуренная папироса, с которой пани Гелиодора не разлучалась. Старая Агафья хлопотала в уголке, приготовляя чай для неизбежных ежедневных гостей.
Теперь юноша мог лучше разглядеть приятельницу Зони пани Гелиодору, лицо которой на этот раз не скрывали клубы папиросного дыма. Это была женщина лет, должно быть, за тридцать, с еще довольно молодым лицом, которое никогда не было красивым, но и теперь еще поражало неистощимой живостью и жизнелюбием. Черные глазки были чуть маловаты, а розовый рот великоват, круглые щеки побледнели и расплылись, тем не менее неправильные черты этого лица имели в себе что-то милое и привлекательное. Только поблекло оно преждевременно, очевидно, под влиянием прежней жизни, прожитой не слишком расчетливо. Также и руки, когда Гелиодора их подняла, белые, но слишком худые, оказались старее своей обладательницы. Но под изношенной оболочкой угадывалась еще неизрасходованная жизненная сила, глаза смотрели проницательно и светились умом.
Вдова сразу узнала Эвариста и подала ему руку, бросив при этом вопросительный взгляд на ту, что его привела. Зоня поняла и равнодушно ответила:
- Да вот, хочет познакомиться с Евлашевским. Вдова тут же перевела взгляд на гостя.
- Садитесь, - указала она ему место рядом с собой на диване, - с Евлашевским в самом деле стоит познакомиться и послушать, это человек, каких мало.
- Каких нет! - поправила ее Зоня.
- Личность поистине выдающаяся, - добавила Гелиодора, - блестящий ум, превосходный характер и при том какая простота!
Только она кончила говорить, как дверь отворилась и вошел рослый молодой человек, черноглазый, с довольно красивым, хотя уже помятым лицом, на котором как бы лежала печать неких душевных потрясений, преждевременно исказивших чистоту юношеского облика. Он вошел в комнату быстрым шагом, на ходу подал руку Зоне, которая стояла ближе, затем, так же фамильярно, хозяйке, бросил шапку на стол и взялся за папиросы.
Склонившись к пани Гелиодоре, - очевидно, ему мешал Эварист, - он чуть ли не на ухо сообщил ей какую-то новость и тут же спросил об "отце", как называли здесь Евлашевского.
- Я жду его сегодня, - ответила вдова, - если, конечно, а это с ним часто случается, он не забудет о дне и часе, не ввяжется в какие-нибудь споры, которым нет конца.
- Он будет, ручаюсь, - смело заявила Зоня, - он мне сам обещал.
- О, слово, данное милейшей своей ученице и любимой дочурке, он сдержит обязательно, - перебила вдова с легкой иронией. Зоня, казалось, была горда пожалованным ей званием.
- Да, но что ж это он не идет? - добавила она.
Тем временем пришел еще один юнец, затем третий, а обещанного "отца" все не было; все они недоверчиво и удивленно поглядывали на Эвариста, словно не умея объяснить себе его затянувшееся присутствие - оно сдерживало их смелые речи; впрочем, после тихого совещания с Зоней эти господа почти перестали обращать внимание на незваного гостя. Знали они его только понаслышке, как одного из тех, кто избегал их кружка.
Начали обсуждать лекции разных профессоров, потом коснулись кое-каких личных вопросов, оживилась беседа за круглым столом, где сидела хозяйка, когда наконец появился долгожданный Евлашевский.
Уже в самом его появлении было нечто претенциозное. Он остановился у порога, окидывая глазами присутствующих и пересчитывая их; заметив Эвариста, с которым не был знаком, он слегка поморщился. К хозяйке подойти не спешил, хотя та встала, чтобы встретить его, а остальные повернулись к двери, почтительно приветствуя "отца".
Зоня первая с детской непосредственностью и нескрываемой радостью подбежала к Евлашевскому, схватила его за руку и что-то зашептала. Взор "отца", обращенный на Эвариста, свидетельствовал, что речь шла о ее кузене.
Евлашевский придал своему лицу еще более значительное выражение.
Эварист подошел представиться.
"Отец" принял его холодно и осторожно, пробормотал несколько слов, казалось, он хотел изучить нежданного посетителя, прежде чем открыться перед ним. В его блуждающем взгляде сквозило беспокойство. Тем временем его окружили присутствующие, а так как за ним вошло еще несколько молодых людей, в комнате стало шумно.
Зоня без всяких церемоний здоровалась со всеми за руку, смеялась, позволяла подходить к себе слишком близко; одних она отводила в сторону, других похлопывала по плечу. Теперь она была в своей стихии.
Евлашевский, с которым все время заговаривали, больше отмалчивался и, не спуская глаз с неофита, медленно шел к столику. По всему было видно, что этот чужак его беспокоил.
Зоня искоса поглядывала на обоих, ожидая, когда они подойдут друг к другу. Их, однако, разделяла толпа гостей. Эварист остался сбоку у входа, проталкиваться вперед ему не хотелось, и он так и стоял в одиночестве.
Увидев это, Зоня нахмурилась, подошла к Евлашевскому, взяла его под руку и как покорного, послушного раба отвела в сторону.
- Пожалуйста, отец, займитесь немного моим гостем, порасспросите его, потолкуйте. Мы с ним какая-то там родня, - он, кажется, добрый малый, только забит воспитанием… Он нарочно остался, чтобы познакомиться с вами. Не сомневаюсь, что вы быстро обратите его в нашу веру.
Евлашевский слушал, наморщив лоб.
- Дорогая Зоня, - возразил он, - не так-то просто развивать спеленатые умы. Раз-два это не делается. Прежде чем действовать, надо познакомиться с личностью, чтобы напрасно не тратить времени.
- Вот я и прошу вас познакомиться с ним, - не отставала Зоня, словно зная свою власть над стариком. Евлашевский посмотрел на нее, покачал головой, а когда она еще и улыбнулась ему, умолк, видимо, не в силах противиться ее просьбе.
Странные отношения связывали этих двух людей; если бы кто-нибудь захотел внимательно присмотреться к взглядам, какие старый "отец" бросал на Зоню, то мог бы увидеть в них нечто большее, чем отцовскую привязанность. Девушка явно командовала им и знала свою власть, хотя, быть может, не отдавала себе в этом отчета. Евлашевский не спускал с нее глаз, а когда она смотрела на него, таял под ее взглядом, и терялся, и нервничал.
Получив приказ, он тут же, искусно лавируя между гостями, направился - с присущим ему достоинством - прямо к Эваристу.
- Вы у нас впервые? - спросил он его тоном педагога, который экзаменует ученика.
- Впервые, - ответил Эварист.
- Но в университете уже давно? - продолжал спрашивать старик, глядя на него испытующим взором.
- Второй год пошел.
- На каком факультете, разрешите узнать?
- Поступил на правовой, - сказал Эварист. - Я человек практический, собираюсь заниматься сельским хозяйством. Агрономии мы учимся по традиции и дальше этого не идем, но правовые отношения требуют специальной подготовки.
- Так, - сухо сказал Евлашевский. - Вы, стало быть, как послушный сын своих родителей, отказались от высших запросов и намерены пользоваться лишь тем, что лежит под руками. Похвальная скромность…
Он иронически улыбнулся, а Эварист не сразу нашелся с ответом.
- Да, - сказал он, подумав, - я был послушен родительской воле, а кроме того и в себе самом пока не нахожу побуждений искать иных путей.
- Это странно, вы как раз в том благословенном возрасте, когда обычно наши надежды и замыслы не знают границ.
Тут Евлашевский принял важный вид педагога, исполняющего свою миссию, и заговорил медленно, с удовольствием прислушиваясь к самому себе.
- Признаюсь, мне всегда жаль, когда я вижу человека ваших лет, который не отваживается вступить в фалангу первопроходцев. Наше время так нуждается в рыцарях, защищающих истину.
У Эвариста хватило дерзости спросить:
- Истину? Но какую истину?
"Отец" посмотрел на него с явным сожалением.
- Горе тем, кто ее не видит, кто спрашивает о ней, - ответствовал он. - Вот она, истина, обнаженная, ясная, сияет над нашими головами. Неужели вы не чувствуете, что все наше существование основано на фальши, мы дышим фальшью, фальшь разъедает нас, словно ржавчина. Для того, чтобы вернуться на путь истины, с которого мы сошли, надо опрокинуть все существующее, камня на камне не оставить. И уйти…
Евлашевский метнул взгляд на Эвариста, стараясь понять, какое впечатление произвело его красноречие. Молодой человек слушал спокойно, этот внезапный натиск, вопреки ожиданию оратора, казалось, ничуть не тронул его.
- Прошу прощения, пан Евлашевский, - кротко сказал он, - но, желая рассеять свои сомнения, я вынужден быть назойливым и задать несколько вопросов. Сколько бы раз человечество по той или иной причине ни порывало с традициями, пренебрегши завоеваниями предшествующих веков, это всегда, как показывает нам история, приводило к упадку. Нельзя разрывать цепь, звенья которой, спаянные между собой, и составляют историю человеческого прогресса. Истинный прогресс представляется мне не метанием из стороны в сторону, а постепенным поступательным движением. Кем бы мы были, отрекаясь от того, что воздвигнуто нашими предшественниками?
Евлашевский слушал, кусая губы, у него расширились зрачки, задергались веки, и раз-другой он посмотрел в сторону Зони, словно упрекая ее за то, что она подбила его на спор с таким дерзким противником.
- Устарелые взгляды, - бросил он пренебрежительно после небольшой паузы. - Есть моменты в истории человечества, когда необходимы сильнодействующие средства, как при смертельной болезни. Именно в такой момент мы с вами живем… Много, поистине много нам предстоит совершить! Разрушать! Разрушать! - Желая придать выразительность своим словам, Евлашевский рубанул рукой воздух. Эварист молчал.
- Если мы позволим всему на свете медленно следовать торным путем, человечество никогда не достигнет своих целей, - продолжал "отец", - крупица истины, которая досталась нам в наследство от прошлого, так смешалась с фальшью, что для искоренения последней приходится жертвовать и этой крупицей… временно, не надо этого бояться - она восстановится.
Он взглянул на молодого человека; ему показалось, что слова его начали действовать, и он продолжал с еще большим жаром и воодушевлением.
- С ложной дороги нельзя сойти иначе, как отступив назад, но это отступление кажущееся, ибо оно ведет к истине.
После этого афоризма воцарилось длительное молчание. Эварист не отвечал, а Евлашевский не находил ничего такого, за что можно было бы к нему придраться.
Однако, видя, что слушатель его не отходит и, кажется, ждет дальнейших объяснений, "отец" начал с другого конца.
- Вот так, молодой человек, - произнес он, - перед нами действительно много работы, поля заросли сорной травой, и, прежде чем сеять, мы должны выполоть ее, выполоть!
Он снова помолчал.
- А знаете, - с живостью обратился он к своему собеседнику, - где надо искать зерна истины? Да там, где их укрывает про запас природа… где, укрытые плотным пластом, они сохраняются неиспорченными - в народе!
- Народ нуждается в просвещении, - ответил на это Эварист, - не знаю, может ли он просветить нас.
- Да, просвещенным в общепринятом значении этого слова его назвать нельзя, - возразил Евлашевский, - но он обладатель сокровищ, о которых сам не ведает: он сохранил здоровые инстинкты. Из этого источника мы и должны черпать. Притом народ и по сей день - это класс париев, класс угнетенных, на котором паразитируют остальные. И с этим надо покончить.
- Разве учение Христа не положило этому конец, провозгласив братство всех людей и вменив нам, как нашу первейшую обязанность, любовь к ближнему? - несмело спросил Эварист.
Тут вдохновенный муж задумался, однако ненадолго.
- Учение Христа было извращено в самом его зачатке. Но я вижу, что вы, дорогой мой, стоите на весьма отсталых позициях, и, захоти я тут же приобщить вас к высшим понятиям, мне пришлось бы побороться с вами основательно, так что отложим на другое время…
Евлашевский отер лоб; он был утомлен и не очень уверен в том, какое произвел впечатление. Поэтому ему хотелось ретироваться; слегка кивнув Эваристу, он подошел к ожидавшим его молодым людям, которые издали с интересом следили за их поединком, не сомневаясь, впрочем, что побежденным окажется Эварист.
Тот все еще стоял несколько ошеломленный, когда к нему подошла Зоня, желавшая захватить кузена, пока тот не пришел в себя от поражения.
Она немного удивилась, найдя его не потерявшим душевного спокойствия и скорее озадаченным, чем побежденным.
- Ну, что? Как? - забросала она его вопросами. - Разговаривали с отцом? Какое красноречие, правда? Какие мысли! Какой человек!
Юноша склонил голову, как бы соглашаясь с нею.
- Было слишком мало времени, я еще не успел в нем разобраться и хотел бы встретиться с ним, когда он будет посвободнее.
- О, это трудно! - прервала его Зоня. - Тут надо ловить момент, ловить слова, он всегда окружен людьми и так занят. Молодежь от него без ума, - продолжала она, все больше оживляясь. - Вы не поверите, это ходячая энциклопедия! Спросите его о чем угодно, он знает всё, все науки, в каждую вник глубоко и везде может указать слабые стороны и изъяны… На удивление критический ум…
Эварист больше не возражал, но, как видно, известная сдержанность и холодность в его отзыве об обожаемом учителе задели Зоню.
- Да вы послушайте еще хоть издали, что он будет говорить, - быстро промолвила она, увлекая его за собой к окруженному молодежью "отцу", - и вы убедитесь, какой это универсальный гений…
Эварист послушно последовал за ней, они присоединились к собравшимся. Речь тут шла о науке вообще, и Евлашевский сетовал на идеализм и причиненный им вред.
- Все надо завоевывать наново, - ораторствовал он - воображение заменило опыт! На помощь свихнувшемуся разуму должны прийти безошибочные инстинкты. Старого слепца поведут дети.
Ему зааплодировали.
- Мир заполонили прописные истины, они господствуют повсюду, как в университетах, так и в салонах, как в жизни, так и в науке. Долой их - ближе к природе! К простым обычаям! К тем порывам, что таятся в нас и которые только фарисеи называют похотью и страстями.
Почувствовав, что он заходит чересчур далеко, Евлашевский внезапно остыл и, желая сменить предмет разговора, обратился к одному из молодых людей с каким-то правовым вопросом. В этой области он считал себя непревзойденным. Однако старая Агафья Салганова не дала дискуссии развернуться, начав разносить чай. Возможно, Евлашевский и сам был рад этому, со стаканом в руке он направился к дивану и занял место рядом с хозяйкой.
Об Эваристе, видимо, забыли; из-за чьих-то спин до него долетали лишь обрывки разговора, который, захлебываясь от увлечения, вела главным образом Гелиодора.
- Даю слово! Именно так! Ну - она убежала с ним? Ее поносят? За что? Она любила его и имела на это право! Женщина должна быть свободной и следовать за голосом сердца…
Никто не протестовал.
- Мы должны сбросить оковы наших прежних устаревших форм общежития… - добавил Евлашевский. - Не годится, чтобы мужчина или женщина всю жизнь расплачивались за какое-то необдуманное, опрометчивое обещание…
Услыхав это, Эварист посмотрел на Зоню, ему хотелось видеть, как приняла она столь дерзко провозглашенное откровение. Зоня стояла, опершись о стол, нахмурившись, задумавшись, но не возражала.
- Единственный законный союз, - закончил свою речь новоявленный апостол, - это союз сердец… Когда охладевают сердца, люди имеют право разойтись!
Комментарии по поводу этого прекрасного афоризма были такие бурные, что Эварист больше ничего не мог разобрать. Сердце его сжала какая-то тревога, он и рад был бы выступить с протестом, но понимал, что спорить с этим сборищем бесполезно.
Не видя своего гостя, Зоня сама отыскала его в темном уголке, где он стоял, прислонившись к стене. Его взгляд почему-то заставил ее покраснеть… Она думала, что он что-нибудь скажет, и ждала от него хоть слова, пусть даже сурового, но Эварист, не желая пререкаться с нею или, может быть, считая это напрасным, стал потихоньку прощаться. Грустное выражение его лица сказало ей то, чего не смели произнести уста.
- Прошу вас, прочтите письмо сестры, - сказал он только, уже на ходу, - и напишите ей, я как-нибудь зайду за ответом.
Зоня кивнула головкой и проводила его глазами до дверей.