Затем наступило молчание, по которому юноша догадывался о впечатлении, какое на Мадзю произвел ответ сестры, и что, быть может, читая его, она не раз обливалась слезами…
Чувствуя, что ее оттолкнули, пренебрегли ею, она не писала долго, однако спустя несколько недель среди полученной из дома корреспонденции Эварист снова нашел письмо для Зони.
Идти к Зоне на квартиру ему не хотелось, как отослать письмо, он не знал и, хотя обычно после лекции направлялся прямо домой, сегодня, зная, что Зоня должна была быть в университете, решил ее дождаться.
Зоня появилась не скоро, как всегда окруженная роем молодых людей, среди которых выглядела королевой со своей свитой. Почти все они были в нее влюблены, эта смелая, эксцентричная девушка отчаянно кружила им головы и умножала число своих прозелитов, в чем с ней не смог бы соперничать даже самый красноречивый из мудрецов. Нет более опасного проповедника, чем женщина. Истина в ее устах обретает блеск, ложь утрачивает свое уродство. Искусство обольщения, пусть и не осознанное, это ее врожденная черта. Что же говорить, когда с красотой и обаянием молодости соединяются талант, остроумие, красноречие и энтузиазм, который действует так заразительно.
В тот день Зоня вышла с лекции веселая, продолжая громкий разговор, начатый, видимо, сразу за порогом аудитории. Молодые люди явно подбивали ее говорить, с удовольствием слушая ее голос. Эварист не хотел присоединяться к этой свите и, стоя в стороне, выжидал, когда Зоня останется одна.
Она его даже не заметила, шла, ведя за собой толпу своих поклонников и непринужденно разговаривая с ними. Всех их Эварист знал и с ревностью влюбленного почти невольно следил за девушкой, хотя до сих пор не замечал, чтобы она отдавала кому-нибудь предпочтение.
Самым постоянным и известным поклонником Зони был прежде всего, разумеется, Евлашевский, который превозносил ее до небес и ставил в пример всем женщинам, и затем Зыжицкий, юноша с пылким темпераментом, но скромных способностей и непривлекательной наружности. Было в нем что-то грубоватое, он походил на деревенского парня, а низкий и широкий лоб, маленькие, глубоко посаженные глаза придавали его физиономии борца неприятное и вызывающее выражение.
Над любовью Зыжицкого к Зоне часто подсмеивались, тем не менее он не скрывал своих чувств; Зоня знала о них и тоже смеялась - с этой стороны ей не грозила никакая опасность.
Намного больше беспокоил Эвариста один из новообращенных, красивый и нежный как девушка, поминутно краснеющий молодой студент Зориан Шелига. Единственный сын состоятельных родителей, избалованное матерью дитя, он рано созрел и уже успел приохотиться к радостям жизни.
Внезапно выпущенный на волю из дома, где его заботливо опекали, Зориан носился как молодой жеребец, вырвавшийся из конюшни.
Очень красивое белое лицо, еще не утратившее детской свежести, черные кудри, черные выразительные глаза, по-женски изящная складка губ и осанка, в которой также таилась какая-то женственная изнеженность, делали Зориана кумиром всех дам и барышень. Гелиодора называла его Антиноем и оказывала ему слишком явное внимание.
С первого же взгляда, первого разговора с Зоней Шелига влюбился в нее - безумно, по-мальчишески. Он этого не скрывал, бывал назойлив. Сначала Зоня и над ним смеялась. Но Евлашевский потребовал, чтобы она употребила всю свою власть и постаралась вовлечь Зориана в руководимый им кружок. Зориан был богат, а деньги бывали нужны, лишних же ни у кого не водилось.
Зоне удалось не только обратить красивого юношу в свою веру, но и превратить его в своего раба. Эварист слышал кое-что об этом, но сейчас, впервые видя их вместе, с удивлением отметил, какие короткие отношения у Зони с этим ее поклонником, какими многозначительными взглядами они обменивались, как сердечно она с ним обращалась.
Кровь бросилась ему в голову. Инстинктивно Эварист почувствовал, что Зориан уже не просто приятель красивой девушки, а ее возлюбленный; ему принадлежало при ней первое место, которое никто не отваживался оспаривать; казалось даже, что не он слушается Зоню, а сам как бы навязывает ей свою волю, чему она вовсе не противится.
Все это так задело Эвариста, что он совсем забыл о письме и с уязвленным сердцем тащился сзади, стараясь, чтобы Зоня его не заметила. Постепенно молодежь стала расходиться, группа все уменьшалась и, наконец, Зоня осталась наедине с Зорианом. Они шли, весело болтая, прижавшись друг к другу, словно забыли, что на них могут смотреть прохожие. Шелига взял ее под руку, она не сопротивлялась. Все более изумляясь, Эварист заметил, что эта парочка, вместо того чтобы идти прямо к дому Салгановой, преспокойнейше направилась к Зориану, который снимал роскошную квартиру довольно далеко от пани Гелиодоры.
Когда они подошли к подъезду, Эварист все еще надеялся, что Зоня задержится на улице или уйдет, но девушка смело, не прерывая разговора, которым оба они были увлечены, скрылась в дверях. Эварист остолбенел, его охватило отчаяние. Он сам не знал, сколько тут простоял, прошло не менее получаса, прежде чем Зориан и Зоня, все также поглощенные собой, вышли из парадного и вместе направились к дому Агафьи Салгановой.
В тот день Эварист так и не смог передать Мадзино письмо сестре и поплелся домой.
На следующий день вечером у Зони было удивительное настроение: она ходила по комнате, и ее всегда веселое и смеющееся личико, на котором отражалось малейшее впечатление, светилось счастьем. Иногда она останавливалась перед маленьким зеркальцем, играла своими густыми волосами, время от времени ероша их обеими руками, и улыбалась самой себе.
На столике валялась небрежно брошенная раскрытая книга. Несколько раз девушка брала ее в руки, пробовала заставить себя читать и тут же нетерпеливо отбрасывала.
Временами она застывала в раздумье, витая в мире грез, из которого так трудно возвращаться даже в самую прекрасную действительность…
На лице ее не было ни малейшей заботы, только отблески счастья освещали его… Она ходила по своей убогой комнатке как победительница, счастливая, исполненная сознания своей власти.
Когда в коридоре послышались шаги, ее охватил гнев, - какой нахал посмел прервать ее чудные грезы? С неудовольствием, с написанной на лице досадой она быстро подошла к двери, словно желая прогнать того, кто посмел стать между ней и ее мечтой. Ей было непонятно, как можно так нагло вторгаться в минуту блаженного торжества, разрушать ее счастливые сны.
Зоня стремительно распахнула дверь и увидела Эвариста. Он был такой грустный, несчастный и смиренный, что своим видом обезоружил ее. У нее не хватило жестокости прогнать его.
- А, это вы, - воскликнула она, - вы! Входите!
- Вы ждали кого-то другого? - робко спросил юноша.
- Никого, - резко ответила девушка в новом приступе гнева. - А кого, вы думаете, я ждала?
- Не знаю, - ответил Эварист таким тоном, словно он и не хотел бы знать, однако догадывается.
Зоня смотрела на него подозрительно, что было дурным признаком - она чувствовала себя виноватой.
- У меня тут письмо от Мадзи, - сказал Эварист, доставая письмо, - потому я и осмелился прийти.
- Ах, опять письмо от Мадзи! - воскликнула Зоня, протягивая руку и хватая его. Этого быстрого движения было достаточно, чтобы юноша увидел на руке кольцо, - до сих пор она никогда колец не носила. Кольцо было сделано в виде золотой змейки, головку которой венчал крупный бриллиант. Зоня поняла, что Эварист мог заметить его, и быстро повернула кольцо сверкающей головкой к ладони. Это был еще один дурной признак, но Эваристу и так их хватало.
По лицу девушки он мог прочитать, какая перемена произошла в ее сердце. Она стала иным существом - словно алебастровая ваза, внутри которой горит свет.
Никогда еще она не казалась Эваристу такой женственной; раньше в ней было много детского, мальчишеского, студенческого, теперь в ней пробудилась женщина. Быть может, не каждый заметил бы разницу между прежней и новой Зоней, но разница была огромной; в Зоне, казалось, возникли новые силы, возникло чувство своего предназначения: она стала смелее и привлекательнее, чем когда бы то ни было, в ее движениях, в разговоре прорывалось если не кокетство, то инстинктивное желание нравиться. Это была все та же смелая Зоня и, однако, совершенно иная.
Чем больше приглядывался к ней Эварист, тем все более горько становилось ему, он чувствовал, что Зоня для него потеряна, и боялся, как бы она не потеряла самое себя.
- Письмо от Мадзи, - озабоченно вертя его в руках и вздыхая, повторила девушка, - я и на первое-то намучилась с ответом и, кажется, написала бедняжке все, что могла, так чего же еще она от меня хочет?
Она взглянула на Эвариста и по его лицу поняла, что он осуждает ее за равнодушие.
Эварист молчал.
Зоня, не распечатывая, бросила письмо на стол, поглядела в окно. Затем снова обернулась к юноше.
- Пожалуйста, присаживайся, мой избавитель, - промолвила она с легкой иронией.
- Если бы я мог им быть, - прошептал Эварист. Зоне почудилась в его ответе какая-то двусмысленность.
- От чего или от кого ты хотел бы меня спасти? - спросила она.
- От тебя самой, - осмелев, ответил юноша.
- Это что, загадка? Или же эта сумасбродка грозит мне какой-то опасностью?
Эварист ответил многозначительным взглядом.
Зоня повелительно указала ему на диван, и он принужден был сесть. Она стояла напротив, отделенная от него столом.
- Ну, так читай мне нотацию, только будь красноречив, потому что Зоня, - прибавила она, - это строптивая и упрямая особа. Итак, что она там натворила? Я слушаю.
Шутливая речь плохо скрывала ее растущее беспокойство.
- У меня нет никакого права читать нотации и поучать тебя, - сказал Эварист. - Моя назойливость объясняется лишь моей искренней привязанностью к тебе, Зоня. Я только назову одно имя - Зориан.
Лицо девушки вспыхнуло. До этого она смело глядела в глаза кузену, теперь же потупилась, подняла руку и в задумчивости стала машинально разглядывать свое кольцо.
- Зориан! - повторила она. - Что же вы думаете о нем и обо мне?
- Зориан влюблен в тебя, и об этом все знают, - сказал Эварист.
Разговор прервался. Наступило долгое молчание. Зоня продолжала рассматривать кольцо, поворачивая его на пальце.
- Ты говоришь, Зориан в меня влюблен… Так? - начала она медленно. - А если бы и я полюбила его? Что тогда? Разве я не имею права отдать свое сердце и себя тому, кто мне нравится? Я абсолютно свободна, никогда ничего от родных не требовала и никогда не буду требовать, но и командовать собой не позволю. Да, я совершенно свободна и если бы полюбила Зориана, - то что из этого следует, пан Эварист?
- Это было бы несчастьем! - воскликнул искренне испуганный юноша.
- Ты ошибаешься! - запальчиво прервала его Зоня. - Ошибаешься! О, это было бы наивысшим счастьем, это словно рождаешься заново. Любовь, теперь я это признаю, огромное, облагораживающее человека чувство… скрытый двигатель жизни… апофеоз…
Она схватила книжку, на которую опиралась, и сильно стукнула ею по столу.
- Я люблю Зориана, - воскликнула Зоня, - да, ты не ошибся! Я люблю его какой-то странной любовью, которой, может быть, еще никто не любил… Мы словно поменялись ролями, я любовник, а он моя возлюбленная, я люблю его со страстью мужчины, а он при мне словно робкая девочка! Он в моей власти, он мой…
Это удивительное признание, вырвавшееся у Зони, ошеломило Эвариста, он закрыл лицо ладонями.
- Ты скажешь, я сумасшедшая, - вспыхнула Зоня. - О, поверь, в нашей жизни безумие - это сокровище. Я счастлива, что сошла с ума!
- Зоня, ради бога! Это настоящее сумасшествие, - в ужасе вскричал Эварист. - А последствия, а что в будущем? Зориан еще несовершеннолетний, он не вышел из-под родительской опеки, я знаю его семью. Это мелкопоместная шляхта, нажившая огромное состояние, и они никогда не допустят до женитьбы…
Зоня расхохоталась.
- Женитьба! Но я не собираюсь выходить за него замуж! Я хочу любить его, и этого мне достаточно. Уверена, что, если бы он женился на мне, это погубило бы мое счастье.
Эварист вскрикнул от ужаса.
- Ах вы, святоши и лицемеры… живые трупы! - воскликнула Зоня.
- Я даже говорить не могу с тобой, дорогая, мысли мешаются у меня в голове. Безумие - ладно, не будем об этом говорить, по ведь ты так слепа, что не видишь последствий… Ты погубишь себя.
Бурные реплики Эвариста в конце концов подействовали на Зоню.
- Дорогой пан Эварист, - ответила она несколько сдержаннее. - Повторяю, я имею полное право погубить себя так, как мне нравится… Я люблю Зориана и чувствую, что и он меня любит.
- Но он еще ребенок, - резко прервал ее кузен. - Не сомневаюсь, что сегодня он любит тебя и безумствует, но его страсть - это страсть мальчишки, сгорает как сноп соломы, завтра он так же пылко будет любить другую.
Зоня подняла на него глаза и пожала плечами.
- Кто из влюбленных думает о завтрашнем дне! Завтра! Боже мой!.. Какое нам дело до завтра… - И она отошла от стола, за которым сидел окончательно сраженный Эварист.
Не скоро смог он собраться с мыслями и найти слова для спокойного ответа.
- Действительно, дорогая Зоня, - начал он, - наши взгляды столь различны, что понять друг друга мы никогда не сможем. Не знаю даже, веришь ли ты в того же бога, что я, ведь ты пренебрегаешь его законами, которые для меня священны. Я не буду говорить о том, чего требует от нас вера, потому что не хочу вызвать с твоей стороны богохульства. Но кроме божьих, существуют человеческие законы, существуют правила, которые под угрозой кары нельзя нарушать, существует общество и общественное мнение. Хочешь ты или нет, но ты частица этого общества и должна подчиняться его нормам, не живешь же ты на необитаемом острове.
Зоня подошла к окну, потом обернулась к Эваристу.
- Именно против оков, которые накладывает на нас ваше закоснелое общество, мы и протестуем. Тут недостаточно слов, нужны действия. Если хочешь знать, моя открытая любовь, которую вы считаете бесстыдной, является таким протестом.
- А вот теперь ты лицемеришь, - прервал ее Эварист с горькой улыбкой, - ты хочешь оправдать свою страсть, прикрываясь теорией… Фальшивишь!
Зоня сильно покраснела.
- Может быть, ты и прав! - ответила она гордо. - Кто обладает сокровищем - охраняет его любым способом, хватая прикрытие даже с алтаря…
Это признание, высказанное немного сокрушенным тоном, растрогало Эвариста, он вскочил с места и упал перед Зоней на колени.
- Зоня! Заклинаю, не губи себя! - воскликнул он. Красавица грозно нахмурила брови.
- Ты не думаешь, что твой страх может оскорбить меня? Не понимаю, как ты представляешь себе любовь - как омерзительное распутство? Ты обижаешь меня и его… Любовь Зориана ко мне так же прекрасна, благородна и чиста, как и моя. Мы любим друг друга, как родственные души…
Лицо ее вспыхнуло румянцем, она не окончила фразы.
- Верю тебе, - ответил Эварист. - Я даже хочу верить, что вы так и не отступите от вашей идеальной любви, хотя это и противоречит вашим теориям.
Румянец снова залил Зонино лицо, и она быстро отвернулась от кузена.
- Я-то могу поверить, - закончил Эварист, - но свет, но люди, что они скажут, видя, что ты ходишь к нему.
- А разве я это скрываю?
- Но люди примут это за вызов.
- Пусть принимают за что им угодно, - со спокойным презрением возразила Зоня. - Какое мне до этого дело. Я ради людей не пожертвую ни минутой своего счастья.
Ответ замер на устах молодого человека, в отчаянии он отступил. Разговаривать с Зоней было бесполезно, переубедить ее он не мог. Две силы делали эту любовь непобедимой - сила темперамента опиралась на теорию неограниченной свободы. Одурманенная этими теориями голова помогала пылающему сердцу.
Некоторое время Эварист еще постоял, молча уставившись в пол, потом взял шляпу, поклонился издали и тихо вышел. Зоня его не удерживала.
В воротах, когда Эварист, не оглядываясь, уже выходил на улицу, он почувствовал, что кто-то дернул его за руку. Агафья Салганова, с таинственным видом подавая ему какие-то знаки, быстро шептала:
- Гелиодора Ивановна, паныч, Гелиодора Ивановна просит вас, заради бога, на минутку к себе для разговора. Пойдемте, очень прошу вас, пойдемте.
И, ухватив за рукав, словно боясь, как бы жертва не ускользнула, старуха потянула его за собой. При этом она все время повторяла:
- Гелиодора Ивановна!
Эварист, не понимая, зачем ему к ней идти, и думая, что это ошибка, сопротивлялся.
- Вы, должно быть, ошибаетесь, я недостаточно знаком с Гелиодорой Ивановной, - говорил он старухе.
- Не ошибаюсь, не ошибаюсь, паныч, а знаю наверняка, вы ведь у родственницы своей были, у Зоньки; пойдемте же! На одно словечко.
Она потянула его назад в дом и через другой темный коридорчик подвела к двери, которая тотчас открылась.
Пред ним стояла пани Гелиодора, на сей раз без папиросы, нетерпеливая и взвинченная; едва пропустив гостя в свой "кабинет", она тут же закрыла дверь на крючок.
Небольшая комната давала некоторое представление об облике женщины, которая в ней жила. Поразительный беспорядок царил в этом так называемом элегантном будуаре. Элегантность, впрочем, отошла в прошлое, настоящее определялось исключительно беспорядком. Повсюду валялись платья, табак, папиросы, книжки, безделушки, письма, обрывки ленточек, скатанные в трубку гравюры, штуки материн, начатое рукоделие, потрепанные тетрадки, рассыпанные деньги и какие-то измятые тряпки, так что негде было присесть. Но пани Гелиодора и не предлагала этого гостю; она стояла перед ним, ломая испачканные чернилами и пожелтевшие от никотина руки, и кричала:
- Вы знаете, вы знаете, что она вытворяет! И на себя накличет беду и на меня! Целыми днями они вместе, она и у него бывает, клянусь здоровьем. Я говорила ей, чтобы хоть не так явно… но она и слушать не хочет.
У Эвариста было время прийти в себя.
- Милостивая сударыня, - сказал он, - я не много знаю об этом, но позволю себе заметить, что в эмансипации Зони и в ее пренебрежении общественным мнением безусловно виновато учение, проповедуемое вашим наставником. Именно оно готовило ее к жизни и стало для нее жизненным правилом. Вы пожинаете то, что посеяли.
Это дерзкое обвинение подействовало как ушат холодной воды. Пани Гелиодора возмутилась.
- Я ничего не имею против того, чтобы женщина свободно распоряжалась своим сердцем, - ответила она, слегка заикаясь. - То, что отец проповедует, все это верно. Достаточно мы терпели мужскую тиранию. Женщина должна быть свободной. Да, да, именно так. Но мы живем в закоснелом обществе, нас единицы, мы… нам нужна какая-то вера. Я вам прямо скажу: это кончится скандалом. Не сегодня завтра узнают родители, а это люди гордые, жениться ему не позволят, их разлучат, и она будет несчастна.
- Она верит ему! - прервал ее Эварист.