- Ты, Иосиф, займешься личными делами бывших полицейских. Не все же они были живодерами и убежденными слугами самодержавия. Некоторые могут оказаться нам полезными. Например, помочь разобраться в старых полицейских бумагах. Должен же быть на учете в полиции хоть кто-нибудь из бандитов. Обязательно побеседуй с бывшими тюремными надзирателями: они могут знать в лицо некоторых уголовников.
Гарбузу оставалось только удивляться: когда Михаил Александрович успел разработать такой широкий и обстоятельный план действий? Разве мало у него неотложных организационных забот? Скажем, создание при штабе милиции судебных камер для безотлагательного рассмотрения всех дел. Да, это позволит быстро разбираться с задержанными, наказывать виновных и оправдывать невинных. Но ведь все на нем, на Михайлове, - от юридического обоснования идеи до проведения ее в жизнь.
Закончив совещание просьбой держать его в курсе дела, Михайлов спустился на первый этаж, прошел в конец коридора, толкнул узкую дверь и... оказался дома. Соня сидела за пишущей машинкой.
- Ну как, не скучаешь без меня?
- Ты дашь поскучать! - улыбнулась Соня и указала рукой на целую стопку отпечатанных страниц. - Вон как любимую жену завалил.
- Ничего, ничего, дорогая. Согласись, что такая работа не в тягость. Пиши...
- Узурпатор, - расхохоталась Соня, притянула к себе голову мужа и, поцеловав его в макушку, ловко заправила чистый лист. - Я готова.
- "Штаб милиции предлагает всем партиям, а также отдельным лицам сообщить ему об организуемых где бы то ни было собраниях и митингах..."
Михайлов, верный давней привычке, ходил по комнате и диктовал. Машинка, словно пулемет, выбивала строчку за строчкой. Когда он закончил, Соня быстро пробежала текст - нет ли ошибок? - и протянула бумагу мужу:
- Прошу вас, товарищ начальник.
Михайлов почему-то вспомнил рыжего солдата-милиционера, приходившего за разрешением жениться, и его словцо "благодарствуем".
- Благодарствуем. Но это еще не все. Понимаешь, родная, нам надо, чтобы народ видел в лице милиции надежного защитника революционных завоеваний, силу, способную постоять за права и интересы трудящихся. Но - никакого произвола, никакого самоуправства. Поэтому мы напишем приказ о том, что аресты и обыски могут проводиться только по ордерам за моей подписью.
- Хорошо, хорошо, Мишенька. Диктуй...
ГАДАНИЕ
Гарбуз беседовал уже с третьим надзирателем. Первые два ничего интересного не рассказали. Гарбуз даже не разобрался, то ли они действительно ничего не знают, то ли не хотят говорить откровенно. Вот и третий тоже сидит, втянул голову в плечи, напряженно поводит взглядом. Когда Гарбуз поднялся, чтобы обойти стол, он заметно вздрогнул и хотел было встать.
- Сидите, сидите, - положил руку ему на плечо, садясь напротив. - Антон Николаевич, я хочу потолковать с вами по душам. Вот только меня смущает ваше поведение. Вы словно боитесь чего. Скажите, в чем дело?
Надзиратель кашлянул в кулак и хрипловатым голосом ответил:
- Живу в страхе, господин начальник. Среди людей разные разговоры ходят. Говорят, будто вешать таких, как я, новая власть намерена. Сами понимаете, какой уж тут покой на душе.
- Ну, это сплетни, - резко махнул рукой Гарбуз. - Кое-кому, конечно, отвечать перед народом придется. Но вы, насколько мне известно, в рукоприкладстве не были замечены, вообще, к заключенным относились по-человечески. Вам бояться нечего.
- Оно верно, - несколько приободрился надзиратель. - Служить я служил, а как же иначе, семью-то кормить надо, но арестованных и заключенных не обижал. Понимаю: они тоже люди, а иные и вовсе зазря в тюрьме маются...
- Правильно рассуждаете. Скажите, Антон Николаевич, вы до прошлого месяца служили в блоке, где содержались осужденные за уголовные преступления? Я не ошибаюсь?
- Нет-нет, в политическое отделение я был переведен чуть больше месяца назад, а до этого почти десять лет моей службы прошло среди уголовников.
- Скажите, куда девались списки тех, кто содержался в отделении для уголовных преступников?
- Ей-богу не знаю. А вы у начальника тюрьмы спрашивали?
- Скрывается ваш бывший начальник.
- Тогда надо разыскивать тех, кто работал в канцелярии, лучше всего картотечников.
Низенький, кривоногий, с маленькими, словно приклеенными под носом усиками, надзиратель не вызывал симпатий. Но его довольно откровенные высказывания, толковые суждения свидетельствовали в его пользу. И Гарбуз пошел в открытую:
- Антон Николаевич, как вы считаете, зачем понадобилось выпускать из тюрьмы уголовников?
- Трудно мне об этом судить. Сами знаете, моя колокольня не из высоких. Но мне кажется, что это сделано не с добрыми намерениями. Каждому ясно, что вор, убийца и грабитель - он любой власти враг. Вот и выходит, что кто-то хочет вам, господин начальник, вреда наделать, людей позлить.
- Не припомните, среди уголовников не было человека по имени или кличке Данила?
Бывший надзиратель задумался, потом покачал головой:
- Нет, не припомню такого человека. - Неожиданно он оживился. - Вы меня извините, господин начальник, но, если, конечно, можно, скажите мне, в чем дело. Я кое-чего повидал на своем веку, изучил повадки преступников и, даю честное слово, хочу быть вам полезным. - Очевидно, он подумал, что его "честное слово" может не вызвать доверия, и поэтому спешно добавил: - В моей искренности можете не сомневаться. У меня трое детей, и я бы очень хотел...
- Я верю вам, Антон Николаевич, - перебил его Гарбуз. - Дело в том, что в городе объявилась опасная банда, во главе которой стоит некий Данила. Эта банда убила несколько человек, совершила больше десятка ограблений. Есть предположение, что состоит она из уголовников, выпущенных без нашего ведома из тюрьмы...
И дальше Гарбуз рассказал без утайки все, что был известно милиции о банде и ее главаре.
Бывший надзиратель долго молчал, уставившись небольшими глазками в пол. Казалось, он думает о чем угодно, только не о том, что минуту назад услышал. Но вот он быстро поднял голову. От резкого движения щеки его колыхнулись.
- Конечно, мне трудно сказать сейчас что-нибудь определенное. Но одним человеком я бы вам посоветовал заняться. Дело вот в чем. Дня за четыре до всех этих событий... Ну, когда нашему брату дали по шапке. Так вот, дня за четыре до этого из блока политических к уголовникам был переведен один заключенный. Фамилии его я не помню, но думаю, что выяснить ее не так уж сложно. Это был на моей памяти единственный случай, чтобы от политических к уголовникам переводили человека. Я сразу же догадался, что делается это неспроста, а с какой-то определенной целью. И вот теперь, послушав вас, думаю: надо вам им поинтересоваться. Я - воробей стреляный, и, поверьте, не зря у меня тогда сердце екнуло.
- По чьему приказу он был переведен?
- Не знаю. Могу только сказать, что переводил его Рускович Иван Епифанович, старший надзиратель.
- Как его разыскать?
- Кого, Русковича? Очень просто. Я сам могу показать его дом, это недалеко от Губернаторского сада.
- Хорошо, посидите, пожалуйста, в коридоре. Прогуляемся вместе к дому Русковича.
Надзиратель вышел, а Гарбуз, закрыв кабинет на ключ, направился к Михайлову. От того только что вышла в сопровождении милиционера заплаканная женщина в шубе.
- Что же это вы, товарищ начальник, даму до слез довели? - входя, покачал головой Гарбуз.
- Не говори, Иосиф, - горестно махнул рукой Михайлов. - Ты извини, я сейчас. Перебила эта самая мадам. - Он позвонил дежурному: - Передайте телефонограмму всем начальникам участков: вменить в обязанность всем нашим милиционерам и командирам с сегодняшнего дня не допускать вывоза из города продовольствия ни в каком виде, будь то хлеб, зерно или мясо. Ежедневно проверять магазины и лавки, открыты ли они и есть ли в продаже хлеб. В случае, если хлеб продаваться не будет, незамедлительно сообщить нам, в штаб.
Михайлов положил трубку и поднял на Гарбуза усталые глаза:
- Получены данные, что эсеры и меньшевики, а точнее их представители в Совете, в губернском комиссариате приняли решение: всячески срывать обеспечение города продовольствием. Разумеется, хотят свалить вину на большевиков и милицию.
- Вот сволочи, готовы даже голодом людей морить!
- Ничего не поделаешь, по своей идеологической сути и даже по задачам наши партии стоят на разных позициях. Я уверен: скоро наш вынужденный компромисс с ними будет аннулирован. А пока нам надо укреплять партию, привлекать к себе людей, особенно крестьянство. Именно среди крестьян у нас наиболее слабые позиции. Хотя вчерашнее совещание представителей крестьянства, на котором было поддержано наше предложение о созыве съезда, вселяет известный оптимизм. - Михайлов неожиданно весело улыбнулся. - Ну, а то, что меня избрали председателем губернского крестьянского комитета, тоже кое о чем говорит. Следующий этап - еще выше поднять работу по организации и завоеванию крестьянских масс, по руководству революционной борьбой в деревне. Кстати, я сегодня закончил и направил Мясникову для ознакомления проект программы крестьянского союза, который составлен применительно к конкретным условиям Белоруссии. - Михайлов взял со стола несколько исписанных листков и, глядя в них, продолжал: - Послезавтра, 30 марта, заседание Минского комитета Всероссийского крестьянского союза. Нам, большевикам, надо во что бы то ни стало добиться, чтобы на заседании была принята наша социально-политическая платформа. Вот послушай: "Крестьянский союз является организацией классовой, а не национальной, он зовет в свои ряды всех, стоящих на точке зрения интересов трудящихся масс, без различия национальности и религии. Союз будет бороться за передачу всех земель в общенародное достояние. Каждый желающий трудиться на земле получит эту возможность. Крестьянский союз ставит своей задачей скорейшее прекращение братоубийственной войны народов на основе их самоопределения и недопустимости насильственного захвата чужих территорий". - Он оторвал глаза от бумаги, спросил: - Ну как, суть ясна?
- Несомненно.
- Хорошо! - Михайлов легонько хлопнул ладонью по столу. - Тогда обсудим другой вопрос. Ты говорил с бывшими тюремщиками?
Гарбуз сказал, что собирается нанести визит старшему надзирателю Русковичу.
- Ну что ж, попробуй, - кивнул Михайлов. - Хотя верить им надо с большой осторожностью.
- Я тоже так считаю. От Алимова и Дмитриева никаких известий?
- Кроме того, что Алимову и Шяштокасу удалось выяснить: среди бандитов есть цыган.
- Чего приходила женщина, которую я встретил?
- Это одна из потерпевших. Мужа бандиты убили.
- Что она хотела?
- Требовала, чтобы мы немедленно нашли бандитов и покарали.
- Справедливое требование.
- Конечно. И мы обязаны это сделать. - Михайлов в задумчивости повторил слово "обязаны" несколько раз. - Недавно заходил ко мне милиционер. Член партии. Разговорились. О будущем, о том времени, когда победит социалистическая революция. Он представляет себе то время чистым, безоблачным. И, конечно, что в новом обществе совершенно не будет преступности. - Михайлов мягко улыбнулся. - Убеждал меня, что для этого достаточно всех воров, убийц и прочих взять да ликвидировать. Пришлось ему объяснить, что путь в новую жизнь - не железнодорожный путь, а мы не кондуктора поезда, которые вправе по своему выбору брать или не брать людей в вагоны. Нет, нам еще немало лет понадобится, чтобы уже в условиях социализма покончить с преступностью. Борьба с преступностью - это частица огромной воспитательной и политической работы. Тем, кого поставила партия на этот участок, предстоит тяжелейший труд и после революции...
Заглянул дежурный:
- Товарищ Михайлов, только что звонили от Самойленко. Просили передать, что в четыре часа будет совещание. И тут опять женщина какая-то пришла. Требует лично вас. Что-то у нее очень важное.
Михайлов взглянул на часы:
- Три сорок. У меня остается двадцать минут. - Обратился к Гарбузу: - Иосиф, прими ее, пожалуйста, побеседуй, а уж потом займешься надзирателем.
Гарбуз приказал дежурному:
- Проводите гражданку ко мне в кабинет.
В коридоре навстречу ему тотчас поднялся заждавшийся надзиратель.
- Я вынужден извиниться, Антон Николаевич, но выходит небольшая задержка. Сейчас побеседую с одной гражданкой, а там и пойдем. Не возражаете?
- Я сейчас человек свободный, времени вдосталь...
Женщине было под пятьдесят. Среднего роста, грузноватая, круглолицая. Из-под тонкой шерстяной шали выбиваются светлые волосы. Она расстегнула на шее большой песцовый воротник, села и сразу же начала:
- Я жена полковника Гриденберга. Алексей Спиридонович сейчас на фронте, героически сражается за Родину, а я между тем стала жертвой...
- Подождите, подождите, - улыбнулся Гарбуз. - Итак, о вашем муже я уже кое-что знаю. А теперь давайте познакомимся: заместитель начальника гражданской милиции Гарбуз.
- Ой, а я считала, что беседую с господином Михайловым. Говорят, он большевик, а вы, простите, в какой партии?
- В той же самой, - сухо ответил Гарбуз, начинавший уже беспокоиться, не теряет ли он время из-за какого-нибудь пустяка.
- Да-да, это можно было предположить. Моя фамилия Гриденберг. Гриденберг Алиса Васильевна.
- Слушаю вас, Алиса Васильевна.
- Знаете, позавчера у Губернаторского сада, когда вывела на прогулку Марго, мне повстречалась одна цыганка. Подходит, знаете, и говорит: "Мадам, ваш муж - офицер и сейчас находится на фронте. Если хотите, я могу предсказать его судьбу". Я, конечно, растерялась, спросила, откуда ей известно, что мой муж офицер да еще и фронтовик. А она глядит на меня своими черными глазищами - как вспомню, в дрожь бросает: "Не удивляйся, я не только это знаю. Ну, например, что вас зовут Алиса Васильевна. Кстати, за небольшую плату могу предсказать и ваше будущее". Ну скажите, дорогой господин Гарбуз, разве могла я устоять? Конечно, я согласилась. Я отвела Марго - так зовут нашу собачку - домой, заперла и пошла с этой цыганкой. Идти пришлось ужас как далеко, не меньше десяти верст. Приходим к ней в дом, а там шум, галдеж. Одних детей добрый десяток. Проводила меня гадалка в отдельную комнату, усадила за стол. Стол этот накрыла красным в цветах платком, сверху поставила стакан воды и говорит: "Смотри, милая, на стакан, да не сморгни. Как увидишь в воде пузырьки, сразу же скажи мне".
Гарбуз нетерпеливо поерзал на стуле, но женщина не дала себя перебить:
- Выслушайте меня, пожалуйста, это все очень важно. Так вот, смотрела я, смотрела на стакан и вдруг вижу - впрямь пузырьки в воде пошли. Говорю цыганке: "Пузырьки". А она мне: "Ну вот, видишь, добрый дух к тебе благосклонен. Теперь снимай-ка шубу, и начнем". Я сняла шубу, гадалка завернула ее в одеяло и положила на стол, затем взяла мою левую руку и начала водить пальцем по ладони. Знаете, она мне всю правду рассказала: и что я замужем второй раз, и что детей у меня нет - все-все. Меня ужас охватил. А она дальше чешет: что у мужа моего на фронте дела плохи, к тому же около него какая-то дама червонная вьется. Затем достала из рукава цветной носовой платочек и говорит; "Заверни в него деньги, что у тебя с собой, и украшения. Завяжи платок своими руками и вложи в пасть вот тому чудищу". Оглянулась я, куда она рукой показала, а там в углу на подставке стоит какая-то образина из дерева: не то зверь, не то человек, пасть раскрыта, в ней деревянные клыки торчат. Сняла я золотой перстень с бриллиантами, кольцо обручальное, колье тоже с бриллиантами и такие же подвески, сложила все это в платок, деньги туда же, завязала и узелок сунула в пасть тому деревянному чудищу. Цыганка проводила пальцами мне по лицу, что-то нашептывая при этом. Потом взяла мою шубу, обошла с нею все четыре угла комнаты, пошептала в нее и говорит: "Одевайся, милая, и иди домой. Нигде в пути не останавливайся и не заговаривай ни с одним мужчиной. Завтра приходи сюда в такое же время. Все о тебе и о твоем муже будет уже известно. Заодно заберешь и свои побрякушки".
Я была в каком-то дурмане. Вышла из дома и пошла. Даже не помню, как добралась. Весь вечер и следующий день ни с кем не разговаривала, а после обеда направилась к цыганке. Иду, а у самой ноги подкашиваются...
Дальше, естественно, шел рассказ о том, что гадалки она дома не застала. При ее появлении во дворе двое мужчин - один с топором в руке, другой с большим ножом и веревкой - спрятались в сарае. Старик-цыган проводил в знакомую комнату с тем же деревянным чудищем в углу и велел ждать.
Ждала она долго, успокоенная тем, что из пасти чудища торчал тот самый, завязанный ею, узелок. Несколько раз приоткрывалась дверь, заглядывали какие-то бородатые люди. За перегородкой все время разговаривали, кто-то приходил, уходил...
"Не хочет ли она до вечера развлекать меня? - с досадой подумал Гарбуз. - Бедный надзиратель... Но делать нечего, надо слушать, а то побежит к своим и станет жаловаться, что в милиции ее даже не выслушали".
- От волнения, - продолжала женщина, - я закурила. И тут открывается дверь и в комнату входит цыганенок лет семи-восьми. Подходит ко мне и тихонько говорит: "Дай закурить!" Отвечаю: "Мал еще, нельзя тебе курить". А он: "Дай, барыня, закурить - скажу что-то". Отдала ему всю пачку папирос. А он подошел к дверям, выглянул в кухню, возвратился и тихо на ухо мне говорит: "Тикай отсюда, барыня, они тебя убить хотят, а шубу и другие вещи, что на тебе, забрать". Я сразу же вспомнила тех двух мужчин, что в сарай спрятались. Испугалась, конечно. Господи, чего мне стоили эти минуты, пока я взяла из пасти чудища узелок, тихонько, на цыпочках вышла из дому и потом бежала по улице! Не верила в свое спасение даже когда домой прибежала. Развернула платок - батюшки! Посмотрите! - Она положила на стол развернутый носовой платок, а в нем - несколько обыкновенных камешков, свернутые кусочки проволоки и одно медное, грубой работы кольцо. - Как вам это нравится?
Гарбуз невесело улыбнулся:
- Не хотел бы я быть на вашем месте.