- Еще бы! Где мои драгоценности, я вас спрашиваю, господин Гарбуз? - закричала вдруг женщина, да так яростно, что Гарбузу захотелось заткнуть уши. Он громко сказал:
- Прекратите кричать! Я, что ли, взял у вас драгоценности? - Гарбуз неожиданно для себя передразнил ее: - "Где мои драгоценности?" Деревянное чудище сожрало. Вели себя, как ребенок.
Женщина кое-как взяла себя в руки и тихо проговорила:
- Господи, что же мне делать?
- Ничего вы теперь не сделаете, - устало сказал Гарбуз. - Попытаемся мы что-либо предпринять.
Он справился у дежурного, не приходил ли Щербин. Услышав утвердительный ответ, приказал: "Пригласите его ко мне".
- Сейчас придет наш сотрудник, он запишет ваш рассказ, а затем вы покажете, где проживает эта ваша благодетельница.
- Но меня же к ней в дом не поведут? - испуганно спросила женщина.
- Зачем? Вы покажете нам ее дом, а уж что дальше делать - мы сами будем думать.
Вошел Щербин. Гарбуз ввел его в курс дела и предложил:
- Запиши, Василий Васильевич, рассказ гражданки, а затем направь с ней кого-нибудь из своих хлопцев - она покажет, где проживает мошенница.
Щербин кивнул:
- Запишу. Но пока на этом и все. Мне еще надо опросить двоих пострадавших. Ох и дался же нам этот Данила!
- Данила? - переспросила женщина и посмотрела на Гарбуза. - Я в том доме слышала это имя...
- В каком доме? - встрепенулся Гарбуз.
-Да у цыганки. - Женщина оживленно заговорила. - Понимаете, когда я сидела в комнате одна, то увидела, как под самым окном прошла моя давняя знакомая Людмила Андреевна - супруга бывшего управляющего банком Любомира Святославовича Антонова, самого, кстати, богатого человека в губернии. Думаю: ей-то что здесь надо? Стала прислушиваться. Она вошла в первую комнату и громко спросила у того же, очевидно, старика-цыгана, где ей найти какого-то Данилу. Но ее тут же увели в коридор, и дальнейшего разговора я не слышала.
Гарбуз и Щербин переглянулись. Что это - случайное совпадение или действительно след? Гарбуз, не выдавая волнения, попросил женщину:
- Ну и об этом подробно расскажете.
Щербин повел посетительницу к себе, а Гарбуз пригласил одного из сотрудников и протянул ему листок бумаги с фамилией, именем и отчеством Антонова:
- Срочно соберите все данные об этом человеке: адрес, образ жизни, друзья, вообще окружение.
- Есть!
Только после этого Гарбуз быстро оделся и вышел в коридор:
- Ну что, Антон Николаевич, заждались?
ЕГО ФАМИЛИЯ ВЕНЧИКОВ
Старший надзиратель был похож на старшего надзирателя: злобное и в то же время угодливое лицо, узкие масляные глазки. Он был немного ниже Гарбуза, и тот, здороваясь, не без иронии подумал о его совершенно лысом темечке: "Как озерцо среди зарослей".
Хозяин испытующе посмотрел на гостя и сухо пригласил проходить в дом. Подчиненному, Антону Николаевичу - ноль внимания, словно его и не было. Гарбуз присел на предложенный стул и представился:
- Я - заместитель начальника городской милиции Гарбуз.
Рускович злобно стрельнул глазами в сторону надзирателя: кого, мол, привел?
- У меня к вам, Иван Епифанович, дело.
- О делах я на службе привык говорить, а теперь... какие могут быть дела-то.
Гарбуз понял, что перед ним человек не просто злобный - он еще и враждебно настроенный к новой власти.
"Надо его на место поставить, иначе общего языка не найдешь", - решил про себя и жестко сказал:
- По тюрьме скучаете, Рускович? Не советую. Мы ведь еще персонально вашей участи не решали. Может статься, когда до этого дойдет, то возвратим вас туда, но только в другом качестве.
Его слова возымели действие. В масляных глазах бывшего старшего надзирателя мелькнул страх, торчавшие в стороны усы поникли, а полные щеки покрылись красными пятнами. Он совершенно другим, уже елейно-слащавым, испуганным голосом заговорил:
- Нет-нет, господин хороший, вы меня не так поняли. Я не то хотел сказать.
- Не знаю, что вы хотели сказать, но вижу: перемены, которые несет революция, явно вам не по нутру. Что ж делать, прошлого, увы, не вернешь. Поэтому я задам вам лучше несколько вопросов, а вы честно и правдиво ответьте мне.
Гарбуза неожиданно поддержал молчавший до этого Антон Николаевич:
- Ты, Иван Епифанович, не ершись, не те времена. К тебе человек по делу пришел, а ты тут начинаешь...
- Да я что? - еще больше стушевался Рускович. - Я же ничего... Я...
Гарбуз решил воспользоваться его растерянностью и задал вопрос в лоб:
- Иван Епифанович, как фамилия заключенного, которого вы незадолго до того, как милиция взяла тюрьму под свой контроль, перевели из политического отделения в уголовное?
От него не ускользнуло, как сжался Рускович, как бросил испепеляющий взгляд на бывшего подчиненного.
- Они все знают, Епифаныч, - невинно проговорил Антон Николаевич, - так что не таись. Нас с тобой за это не осудят - некому. Их превосходительства, как мыши, по щелям разбежались.
Гарбуз требовательно повторил вопрос:
- Итак, его фамилия?
Рускович теперь уже почти навытяжку стоял перед Гарбузом и мямлил:
- Да, действительно, по указанию начальника тюрьмы и каких-то двух господ, по-моему, из жандармерии, мы перевели одного заключенного из политических в блок уголовников. Но вот как его фамилия?.. Ей-богу, не могу вспомнить.
- Не можете? - Гарбуз встал. - Что ж, придется вас посадить в одну из камер, из которой вы по приказу тех же господ выпустили уголовников. Авось вернется память.
Тут Рускович окончательно струсил. Он беспомощно посмотрел на Антона Николаевича и обреченным голосом сказал:
- Венчиков его фамилия. А вот имени и отчества хоть убейте - не помню.
- С какой целью его перевели туда?
- Не могу знать. Мы люди маленькие, что начальство прикажет - исполняем. Рассуждать, для чего что делается, нам не положено.
Снова вмешался Антон Николаевич:
- Слушай, Епифаныч, а куда девалась картотека содержавшихся в тюрьме людей?
- Тебе-то она зачем?
- Да не мне, а новой власти она нужна. Пойми, опасные преступники на свободе оказались. Они же могут и нас с тобой ограбить, а то и убить.
Рускович посмотрел на Гарбуза:
- Ей-богу, не знаю. Об этом надо спросить у начальника тюрьмы.
- Как выглядел Венчиков?
Приметы загадочного "политического" Рускович перечислял охотно и даже профессионально, не пытаясь, судя по всему, хитрить: видимо, понимал, что Антон Николаевич может уличить его во лжи.
- Что ж, спасибо и на этом, - сказал наконец Гарбуз.
Когда дом Русковича остался за углом, он остановился и протянул руку спутнику:
- А вот вам, Антон Николаевич, я очень благодарен.
- Ну что вы, не за что, - смущенно пробормотал тот.
- Нет-нет, вы нам здорово помогли. Но будет еще к вам просьба, Антон Николаевич: если что-нибудь узнаете об этом Венчикове или о его дружках, а также о картотеке - не сочтите за труд сообщить нам.
- Да-да, непременно. - Бывший надзиратель не скрывал радости. - Вам тоже премного благодарен... за доверие.
ЗАБОТ ПРИБЫВАЕТ
Через полчаса Гарбуз был в штабе милиции и докладывал Михайлову о результатах своего визита к Русковичу. Михайлов перебирал в руках какие-то листки (Гарбуз узнал почерк Щербина и догадался, что это показания жены полковника Гриденберга) и молчал, потом, задумчиво постукивая костяшками пальцев по столу, заговорил:
- Значит, о твоем Венчике... Как мы и предполагали, наши временные политические союзники задумали и, к сожалению, уже осуществляют еще одну пакостную провокацию. Я сейчас иду на встречу с Онищуком. Попрошу его по возможности выяснить, кто руководит этим Венчиковым. Затем уже вечером, в семь часов, у меня встреча с Алимовым и Шяштокасом. Им, думаю, есть смысл поинтересоваться цыганами, о которых рассказала Гриденберг. Щербин выяснит все, что возможно, о бывшем управляющем банка Антонове и, конечно, о его жене. А ты прикинь, каким образом нам улучшить в ночное время охрану улиц. Сегодня за день к нам поступило шесть жалоб на то, что в городе много грабежей, особенно в районе вокзала. Нарекания справедливы, и мы должны сделать правильные выводы.
- Когда встретимся?
- Поздно вечером. Придет Мясников. Мы договорились обсудить ход работы по созданию губернских отраслевых, а также фабрично-заводских комитетов профсоюзов. После этого нам с тобой надо провести совещание со всеми комиссарами милиции по вопросу обеспечения голодающего населения продовольствием. Поступили сигналы, что много продовольствия вывозится военными. И здесь чувствуется чья-то опытная рука. Я думаю, надо усилить контроль за хлебопекарнями и бойнями, навести там порядок в учете, и вообще, вплотную заняться торговлей. - Михайлов замолчал на минуту, затем вдруг спросил: - Иосиф, как ты считаешь, кого нам поставить во главе уголовного отделения? Не знаю, как ты, но я все больше чувствую нужду в профессионалах, которые могли бы умело бороться с ворами, грабителями, мародерами. В дальнейшем мы, конечно, создадим специальные институты, а пока надо выискивать способных людей, учить хотя бы азам криминалистики. Для начала нужен человек, у которого, кроме одаренности, было бы еще политическое чутье, преданность делу пролетариата.
- Да, тут надо подобрать обязательно большевика. Но кого именно?
- А что, если Антона Михайловича Крылова? А заместителями Алимова и Шяштокаса. Антон Михайлович - опытный подпольщик, закалка у него рабочая, да и жизнь знает не по рассказам и по книгам. Алимов и Шяштокас - хлопцы молодые, энергичные, в жизни тоже кое-чего повидали.
- И члены партии к тому же, - поддержал его Гарбуз. - Мясников согласится?
- Думаю, что согласится, да и городской комитет партии наверняка поддержит.
- А как же наши временные политические союзнички? - с улыбкой спросил Гарбуз.
- А на то мы с тобой и поставлены, чтобы самим определить, кто будет возглавлять подразделения милиции. - Михайлов озорно блеснул глазами. - Да и некогда нам сейчас согласовывать вопросы кадров ни с меньшевиками и эсерами, ни даже с самим гражданским комендантом. Если воспротивятся - напомним, кто выпустил на свободу Данилу и ему подобных. Я здесь больших осложнений не вижу, а для нашей партии это шаг к завоеванию новых позиций. - Михайлов глубоко задумался и лишь через несколько долгих минут тихо, словно раздумывая, заговорил снова: - Да, очень слабы наши позиции в губернском комиссариате. Кроме того, надо коренным образом менять всю судебную систему, активизировать нашу деятельность среди солдатских масс, дать бой все тем же союзникам на предстоящем съезде военных и рабочих депутатов армий и тыла Западного фронта. Фронт наводнен буржуазными агитаторами. Продажные газеты и листки "Биржевые ведомости", "Речь" и даже "Русское слово" превратились в трибуну политических проституток...
- Михаил, нам же удается кое-что задерживать. Мне звонил вчера Кнорин, спрашивал, что делать с тоннами этой макулатуры.
- Что делать? - Михайлов потер рука об руку. - Кнорин сказал, сколько этого добра скопилось?
- Как не сказал - около двух с половиной тысяч пудов.
- Ну что ж. Не далее как вчера ко мне обращался комендант Минского Совета. Жаловался, что дров нет. Вот и пусть эти две с половиной тысячи пудов макулатуры послужат доброму делу. Нельзя допустить, чтобы депутаты, пусть даже и эсеровские, и кадетские, замерзали в Совете.
- Боюсь, как бы им от этого холоднее не стало.
- Не исключено, конечно, но зато депутатам-большевикам будет тепло. А противников, хоть и политических, мы жалеть не станем.
Михайлов вдруг вспомнил вчерашний разговор Гарбуза с Любимовым. Любимов утверждал, что со шпиками и другими слугами царского режима, многие из которых не сложили оружия и вовсю стараются вредить революции, следует поступать жестко, а если надо, то и беспощадно. Гарбуз же отстаивал свою точку зрения: революционеры должны быть терпимы и, как победители, великодушны ко всем, в том числе и по отношению к этой категории людей. В тот момент Михайлов разговаривал по телефону и не стал вмешиваться, но сейчас, вспомнив слова Гарбуза, спросил:
- Иосиф, я вчера слышал ваш разговор с Любимовым. Ты действительно считаешь, что и к злейшим нашим врагам надо относиться всепрощенчески?
Лицо Гарбуза стало хмурым. Он помолчал немного, затем глухо сказал:
- Я считаю, что мы не должны отвечать репрессиями на репрессии.
- А я не имею в виду репрессии. Я понял тебя так, что если, скажем, в наши ряды попадет враг-провокатор и в результате...
- Да! - с жаром перебил его Гарбуз. - Да, мы и в этом случае должны проявить гуманность! Противопоставив жестокости врагов либерализм, мы покажем всему миру, что большевики пришли к власти с новым отношением к человеку.
Михайлов некоторое время молча смотрел на Гарбуза:
"Чьи мысли ты высказываешь, мой старый верный товарищ?" Еле сдерживаясь, чтобы не сорваться, он заговорил:
- Во-первых, мы, большевики, всегда были против террора как средства борьбы. Я тоже считаю, что даже в отношении врагов мы обязаны проявлять максимум выдержки и терпимости. Но - не бесконечно. Революция никогда не победит, если она не сможет при необходимости защитить себя, в том числе и с помощью силы, если хочешь, принуждения. Неужели ты, Иосиф, считаешь, что буржуазия, капиталисты добровольно отдадут народу награбленное ими богатство? Или думаешь, что большинство царских офицеров, генералов, жандармов, которые не жалели пуль для подавления непокорного народа, добровольно сдадут оружие и примирятся с новым строем? Вспомни хотя бы Чарона. По-твоему, отпусти мы его на все четыре стороны, он забросил бы свое черное дело?
При упоминании имени Чарона Гарбуз покраснел и отвернулся.
- Нет, - закончил Михайлов, - мы не должны уподобляться человеку, который, когда его бьют по левой щеке, подставляет правую. Надо уметь защищаться не только словом, но, если понадобится, то и силой. Подумай об этом, Иосиф, по-дружески прошу тебя, хорошенько подумай. Ну, а сейчас извини, мне надо идти.
Из кабинета они вышли вместе. Михайлов на минутку забежал к себе.
- Неужели мой супруг и повелитель явился? - весело спросила Соня.
- Я за тобой, дорогая, - Михайлов нежно погладил жену по голове. - Понимаешь, мне надо встретиться с Онищуком, а затем с Алимовым и Шяштокасом. Оба свидания назначены под открытым небом. Я думаю, тебе прогулка по весеннему городу будет полезной...
- Конечно, - перебила его Соня, - тем более что я буду служить вам в некотором смысле ширмой. - Лицо ее сделалось нарочито серьезным. - Другая женщина обиделась бы, узнав, что муж приглашает ее на прогулку ради какого-то своего дела. А я - не обижусь. Я знаю, что изменить ничего нельзя, поэтому, беря пример со смиренных женщин Востока, принимаю отведенную мне роль и, быстро переодевшись, следую с тобой, куда захочешь. Но все это при одном условии.
- Каком?
- Пока я буду переодеваться, ты должен поесть. Обед в кухне на столе.
- Будет сделано, товарищ женщина Востока! - козырнул Михайлов и, подчеркнуто печатая шаг, направился в кухню.
Немного погодя они вышли на улицу.
- Куда сначала? - поинтересовалась Соня.
- На Сторожевку.
Сторожевка была окраиной Минска. Узенькие улицы не освещались, и надо было все время смотреть под ноги, чтобы не угодить в какую-нибудь лужу или колдобину. Соня с грустью смотрела на покосившиеся деревянные домишки.
- Господи, даже не верится, что на эти улицы может прийти праздник.
- Ну что ты, Сонечка, а вспомни-ка те весенние дни, когда здесь ликовала революция!
- Да, но это, пожалуй, был единственный светлый момент. А если взглянуть трезво? Самая настоящая нищета! Я хотела сказать: как в деревне... Но ведь там еще хуже. Да, Миша? Когда только мы вытащим людей из этой бездонной ямы лишений, невзгод, долгов?
- Что ж поделаешь, Сонечка, наш народ угнетался веками. - Михайлов грустно улыбнулся. - Ты же знаешь, что меня избрали председателем Минского комитета Всероссийского крестьянского союза. Звучит? Ведем подготовку к первому губернскому съезду Советов крестьянских депутатов, который назначен на двадцатое апреля. Это и есть ветер перемен. О, погоди-ка, по-моему, Онищук.
Им навстречу шел мужчина в короткой куртке и высокой шапке-гоголевке. Несмотря на сумерки, Соня угадала на его лице открытую, располагающую улыбку.
- По вам хоть часы сверяй!
- Точность не является привилегией богачей, - протянул ему руку Михайлов.
- Ну что ж, сразу к делу, - переменил тон Онищук. - Через полчаса мне надо быть на очень важном совещании у господина Самойленко. Думаю, городскому комитету будет небезынтересно знать, о чем там пойдет речь, что затевают местные представители Временного правительства. А пока вот что, Михаил Александрович: фракции меньшевиков, эсеров и кадетов вступили в сговор с буржуазными националистами с тем, чтобы на предстоящем съезде ввести в Совет крестьянских депутатов как можно больше своих представителей. Особая роль в этом отводится "Белорусскому социалистическому обществу" и "Белорусскому национальному комитету", от имени которого выступает со вчерашнего дня помещик Скирмунт. Отвратительнейшая, скажу вам, личность, ярый враг большевиков. Он за социализм, но только за такой, при котором богатые станут еще богаче, а бедные - еще беднее. В ближайшее время против большевиков, а точнее против вас, Михаил Александрович, Мясникова, Ландера, Любимова, Кнорина поведут огонь различные газеты, бюллетени, листовки. Считаю, что надо подготовиться и тоже через печать дать им бой. - Онищук на мгновение задумался и коротко закончил: - У меня все.
- Спасибо. Мы подумаем, что предпринять. Есть еще одна просьба к вам, Вячеслав Дмитриевич. Население города беспокоят участившиеся случаи мародерства, грабежей и даже убийств. Дело усложнилось тем, что на свободу выпущены уголовники, которые своими действиями льют воду на мельницу наших политических противников. Особенно досаждает нам банда некоего Данилы. Имеются пока еще не до конца проверенные сведения, что Данила не кто иной, как жандармский шпик. Похоже, он был подсажен к политическим, а потом из тактических соображений переведен к уголовникам и вместе с ними вышел на свободу. Все это делалось не без ведома вашего начальника. Не исключено, что фамилия шпика - Венчиков.
Онищук обещал выяснить все, что ему удастся, о Даниле Венчикове.
После этого путь Михайлова и Сони лежал к Губернаторскому саду, где была назначена встреча с Алимовым и Шяштокасом. Идти было неблизко, и они поторапливались. Пересекли Захарьевскую, вошли в сад, свернули на одну из боковых аллей. Почти тотчас же им перегородили дорогу две темные фигуры. Михайлов рассмеялся.
- Вот видишь, Сонечка, чем не бандиты - на честных людей из-за куста нападают.
- А как же, - ответил Алимов, вскидывая светлую и в темноте копну волос, - с кем поведешься, от того и наберешься.
Пожимая руку Шяштокасу, Соня воскликнула:
- Альгис, а вы еще больше выросли!
- Замечено, что в тюрьме люди не растут. Это я на дрожжах свободы к небу потянулся. - Голос у Шяштокаса был мягким, а небольшой акцент делал его по-особому музыкальным. Он с грустью продолжал: - Ну, а что касается бандитов, то, к сожалению, нам отчаянно не везет. Мы уже знаем много уркаганов, но о банде Данилы - ничего.