2 сентября 1867 года. Набережная Фонтанки.
По набережной медленно шли два человека. Со спины не было видно ни лиц их, ни возраста. Один был в сюртуке, второй - в генеральском мундире. За ними медленно охала карета.
Я предложил вам пройтись, генерал, не только потому, что после обеда моцион крайне полезен, особенно в нашем возрасте и при нашей комплекции... Но и потому, что лишние уши тут весьма опасны.
- Но ведь ваш кучер небось по вашему же ведомству служит?
- Ну и что с того? Доносить - их обязанность. Так что не сочтите за труд. Вы слышали о парижских приключениях нашего дорогого императора?
- Вы покушение имеете в виду?
- Нет. Во всяком случае, не то.
- Помилуйте, а разве было ещё одно покушение?
- В каком-то смысле. На его семейный покой. На его репутацию. Это не мои слова - императрицы.
- Даже так... Значит, и она знает про этот... эпизод?
- Да уж кто про него не знает. Только, боюсь, это не эпизод. К эпизодам мы привыкли. Это молодит, должно быть, разгоняет кровь, как говорит мой доктор. На здоровье. Даже Её величество относилась к этим шалостям снисходительно. Как она их называла?.. А, вот: государевы умиления. Недурно, согласитесь.
- Так, может, и это - очередное умиление?
- Не похоже. Отправиться в Париж, хотя все были против, нарваться после одного покушения на второе...
- А разве не Всемирная выставка была поводом? Чтобы промести переговоры с Наполеоном III?
- Мне тоже сначала так казалось. Но когда выяснилось, что переговоры велись не только с ним и не только днём, то всё стало понятно. Как всегда всё оказалось предельно просто. Шерше ля фам.
- Может, это просто совпадение?
- Может. Но тогда и то, что они встречаются в Зимнем, в кабинете покойного императора Николая Александровича, тоже следует числить по разряду совпадений?
- Не может быть! Граф, вы уверены в этом?
- Естественно, я не присутствовал при этом, но, судя по донесениям... Кто же ей ключ дал?
- Господи прости... Но ведь этажом выше императрица. Неровен час...
- Вот именно. Поэтому я и полагаю, что мы, как истинные слуги Его величества, радетели его высших интересов, равно как и общественной морали... должны предпринять какие-то шаги, чтобы уберечь нашего императора от дурного влияния. От, безусловно, дурного влияния.
- Но как, граф? Как? Я не только не решусь заикнуться об этом Государю, но даже в мыслях...
- Помилуйте, генерал, кто говорит об этом. Да он бы и не послушал никого. Похоже, эта особа имеет на него необъяснимое влияние.
- Что ж, батенька, тут необъяснимого? Ему сорок девять, ей девятнадцать, вот и все объяснения. Да ещё и красива, чертовка, ничего не скажешь. А коль ещё и императрица, как сказывают, всерьёз занемогла... Я бы, знаете, тоже голову потерял.
- Ну, ну... Не клевещите на себя. Не потеряли же в позапрошлом году, когда...
- Господи! Вы и про это знаете?
- Ну так, генерал, коли я уж и про первую особу знаю, то уж сочтите за честь...
- Да, граф, не хотел бы я оказаться в числе ваших врагов.
- Надеюсь, нам обоим это не грозит. Так вот, генерал, перейдём к делу. Я бы полагал полезным для общества, коль мы не можем повлиять на Его величество, попробовать повлиять на вторую фигуру в этой партии.
- А ежели она расскажет Государю?
- Значит, надо таким способом повлиять, чтобы не рассказала.
- Это каким же?
- Я полагаю, есть только один способ. Про что женщина никогда не расскажет мужчине?
- Про что же?
- Стареете, генерал. Про другого мужчину.
- То есть вы имеете в виду...
- Именно. А подберёте кандидатуру вы. Сумеете?
- Надо подумать. Это не так просто.
- Если бы эта задача была простой, я бы не стал прибегать к помощи вашего превосходительства. К сожалению, мои фигуранты для этого не годятся. К тому же почти все известны Государю. Тут нужен человек из тени. Желательно именитый, но бедный. Чтоб было чем заинтересовать. О достоинствах физического рода говорить не будем - это ясно. Главное - отчаянный. Хорошо бы из игроков.
- Но чем же он сможет её привлечь по сравнению с тем, что она имеет?
- Я полагаю, двумя вещами. Первое - за банальностью можно опустить. Как вы изволили заметить, Государю сорок девять, и он изнурён ответственностью и заботами. А второе - она его каприз, прихоть, мотылёк, так сказать. А барышне небось замуж хочется.
- Значит, ваш кандидат жениться на ней должен?
- Пообещать жениться.
- И вы полагаете, этого будет достаточно, чтобы она...
- Чтобы он... Чтобы Государь узнал о её неверности. А это уже моя забота. И тогда, я полагаю, всё вернётся на круги своя.
- А как же его свести с ней, чтобы никто, не дай Бог, не заподозрил чего?
- Я думаю, через её невестку. Она сама весьма скандализована сложившимся положением. Воспользуемся ним. - И человек в сюртуке махнул рукой, подзывая карету.
27 сентября 1867 года. Зимний дворец.
Бал-маскарад был в разгаре. Катя в маске кружилась в танце среди других масок. Когда танец закончился, кавалер подвёл её к креслам.
- Благодарю нас, сиятельная незнакомка. Могу ли я надеяться и ещё на один танец?
- Я запишу вас, маска.
Подошла Сильвия, её невестка. Она тоже в маске. Её сопровождали двое гусар в масках. Катин кавалер отошёл.
- Милая, - сказала Сильвия, - позволь тебе представить этих прелестных незнакомцев. Оба отменно танцуют, оба ужасно остроумны, и, надо полагать, оба молоды и красивы.
- И оба восхищены, - подхватил первый гусар, обращаясь к Кате, - как вы танцуете.
- И оба надеются, - сказал второй гусар Кате, - что вы окажете им честь в следующем катильоне.
- Сразу двум? - засмеялась Катя.
- Мы бросим жребий, - сказал первый гусар. - И тот, кто вытянет его...
- Будет смотреть, - подхватил второй гусар, - как мы с вами танцуем.
Катя снова засмеялась.
Заиграла музыка. Второй гусар предложил Кате руку. Она встала.
- А это ваш выигрыш, - сказал второй гусар Сильвии, кивнув на товарища. - Надеюсь, он тоже окажется счастливым.
Катя танцевала среди масок. Из-за балюстрады за ней наблюдал Александр. Он был тоже в маске, но его невозможно было не узнать - по костюму, росту и бакенбардам. И по тому пространству, которое оставалось свободным вокруг него. Рядом с ним стоял Рылеев, он был без маски.
- Ты бы, Александр Михайлович, - обратился Александр к Рылееву, - надел маску. А то ты совершенно меня разоблачаешь.
- Не могу, Ваше величество. В маске кругозор сужен, видно только то, что перед носом. А я на службе.
Мимо них проплыла в танце Катя. Александр проводил её восхищенным взглядом, потом сказал Рылееву:
- Ну коль ты служишь тут, так скажи, кто вон с той маской танцует? - он показал глазами на Катиного кавалера.
- Судя по мундиру...
- Узнай. И вели ему брать уроки танцев. А то он ей все ноги отдавит...
Катя сидела в кресле одна, обмахиваясь веером. Убедившись, что никого вокруг нет, сняла маску, стала и ею обмахиваться - другой рукой. Рядом с ней опустилась в кресло молодая женщина, её маска была поднята на лоб.
- Вы одна? Можно присесть? - спросила она Катю.
- Конечно. Жарко, - Катя помахала маской.
- Неудивительно, вы столько танцуете.
- Я бы ещё могла, да...
- Боятся, - то ли утвердительно, то ли вопросительно сказала Катина соседка.
- Меня? - удивилась Катя.
- Ну... Не совсем вас. Извините, я не должна так говорить, мы совсем незнакомы.
- А я вас знаю. Вы - мадемуазель Шебеко.
- Вы угадали, княжна.
- Ну так зачем чиниться. Давайте просто: Варя - Катя. Ладно?
- Ладно, Катя.
- И на "ты" - хочешь?
- Хочу, Катя.
- Забавная ты, Варя.
- Я не забавная, я просто старше вас. Тебя... Старшие всегда кажутся забавными.
- Ой, ну ты просто как мой брат - тоже всё меня за девочку почитает.
- А ты уже... - Варя многозначительно замолчала. Видя, что Катя вспыхнула, добавила миролюбиво: - Не сердись, но это все знают.
- Что знают? - Катя отодвинулась от неё.
- То самое. Из-за чего вокруг тебя... Никто не осмеливается. Боятся твоего покровителя. - Катя уставилась в мол. Ты не сердись на меня.
- Я не сержусь. Я просто...
- Я понимаю, я очень хорошо понимаю, что ты чувствуешь. Когда такое - и счастье, и тайна - распирает грудь, хочется с кем-то поделиться, но страшно, нельзя, и оттого счастье кажется неполным, чего-то в нём не хватает сочувствия ли, зависти ли, понимания, наконец, и вдеть человека, которому можно доверить эту тайну, и не видишь его, боишься ошибиться, а когда он вдруг появляется подле, пугаешься его и хочешь бежать, и ругаешь себя, что позволяешь ему быть фамильярным с тобой, и не знаешь, как сделать, чтоб тот человек забыл твою доверчивость - не в словах, нет, во взгляде, в мыслях, которые можно прочесть... Так?
Катя долго молчала, потом тихо спросила:
- Откуда вы знаете всё?
- Я же сказала, я старше, Катенька. Много старше. Тебе двадцать? На семь лет. Я всё это уже давно прошла, не ты первая, не ты последняя.
- Прошла?
- А ты думаешь то, что с тобой случилось... никогда ни с кем?..
- И ты тоже? - Катя вдруг ахнула. - С ним?! - шёпотом, почти беззвучно спросила она.
- С ним? - Варя рассмеялась. - Ну ты, право, дитя. Успокойся, нет, не с ним. Но царская семья большая. Милостей на всех хватает.
- Варя...
- Да?
- А говорят... Я слышала, что он... раньше... Даже моя родственница дальняя - Александра Сергеевна Долгорукова... Это правда?
- А тебе как лучше? Чтоб правда? Или чтоб неправда?
- Как это - как лучше?
- Ну чего ты хочешь больше: быть спокойной или, напротив, горячиться ревностью.
- Я не знаю. Я как-то не думала. Ревность? Нет, я боюсь, я не хочу.
- Ну вот и решили, и, значит, не было ничего. Ты единственная. Кроме, конечно... - она многозначительно замолчала.
- Она... Мне сказали, меня назначают её фрейлиной.
- Да? И тебя тоже? Поздравляю.
- Почему тоже?
- Да так, не обращай внимания. Мы же решили - ничего не было.
- Ну ты представляешь, как же я... перед ней...
- Как все. Ещё подружитесь. Обычно все, к кому Государь благоволил... ну, ну... просто слегка флиртовал, вполне невинно, - все они сначала принимались в штыки, а потом становились в очень даже нежных отношениях.
- Как же это может быть?
- Наверное, общность вкусов, Катенька. Ты когда представляешься?
- Послезавтра.
29 сентября 1867 года. Зимний дворец. Апартаменты императрицы.
Мария Александровна сидела в глубоком кресле - прямая, не касаясь спинки. Перед ней стояла Катя.
- Присядьте, княжна, - тихим голосом сказала императрица. Катя присела на краешек кресла. - Вы здесь будете жить?
- Если Ваше императорское величество не будет против... Я живу с братом и хотела бы оставаться там.
- Понятно. Отчего же против. К тому же в Зимнем фрейлинские комнаты, по-моему, все заняты. Хотя жизнь в городе не так удобна для вас, особенно в дни вашего дежурства. Ну, да я постараюсь не очень вас обременять. У вас, очевидно, есть ведь и своя жизнь. Вся эта придворная мишура и блеск - всё это проходит, а наше назначение иметь семью, детей... У вас есть жених?
- Нет... Да...
- Кто же он, если не секрет?
- Мы пока... Я обещала никому...
- Да? Даже императрице?
- Простите, Ваше величество, я обещала.
- Что же он так боится огласки? Это неестественно.
- Он... У него обстоятельства... Его родители против.
- Чем же вы им не угодили, милая? Молода, красива, - императрица произнесла это, глядя мимо Кати. - Государь говорил, вы хорошо танцуете. Он в этом знает толк.
- Спасибо, Ваше величество.
- Что же вы меня благодарите, благодарите Государя...
В этот же день. Комната Николая I в Зимнем.
Катя, забившись в угол дивана, плакала. Александр пытался её утешить, но она упорно отворачивалась от него.
- Зачем ты... замом ты хотел этого, - судорожно, толчками, говорила она. - Это так унизительно... Она знает... знает...
- Да что ты, Катенька, поверь, она даже не догадывается.
- Знает, я видела, я чувствовала - как цедила сквозь зубы, как смотрела, словно на какую-то...
- Катюша, родная, ну успокойся, прошу тебя. Ты всё придумала, тебе показалось, - он попытался обнять её.
- Пустите, не трогайте меня, идите обнимайте вашу жену, ваших детей - это ваш долг, мне прямо намекнули, а я... я партнёрша для танцев... - она с новой силой зарыдала.
- Катя, что с тобой? Я тебя не узнаю.
- Ну так узнайте, это тоже я. Не нравится - не надо. Вы же не привыкли, когда кто-то смеет иметь собственные чувства и вам их показывает...
- Ну что ты, ангел мой, за что же ты на меня сердишься, я же хотел как лучше, чтобы ты официально могла бывать при дворе, на балах, ты же знаешь, как я люблю смотреть, когда ты танцуешь.
- Если это вам так нравится, ходите в балет, а я не балерина какая-нибудь. Я живой человек, и когда меня после бала предлагают отвезти домой или назначают свидание, я устала придумывать, почему всё это невозможно. Это вам тоже нравится?
- Но, Катя, ты мне не говорила этого.
- Я вам много чего не говорила.
- И не обращайся ко мне на "вы", ради Бога, что это ты вдруг.
- Ваше величество, - Катя села на диван, вытерла слёзы, - а когда вам разонравится смотреть, как я танцую, что со мной будет?
- Но этого не будет никогда, клянусь тебе.
- А другим, на кого вы любили смотреть, вы тоже клялись в этом?
- Катя, ты сегодня невозможна. - Александр поднялся, прошёлся по кабинету, остановился перед Катей. - Я не знаю, чем я тебя прогневал, и не знаю, чем тебя успокоить. Я могу только повторить то, что сказал тогда в Бабигоне: как только представится возможность, я женюсь на тебе.
- А когда она представится?
- Я не знаю, это в руках Господа. Мы все его слуги. Но и до того, как это произойдёт я клянусь тебе, ты не будешь ни в чём нуждаться. Ты будешь иметь всё, что хочет иметь женщина.
- Женщина хочет, прежде всего, иметь семью.
- Ты действительно невозможна сегодня, - Александр с трудом сдерживал раздражение. - А разве мы - не семья? Разве я тебе не несу всего себя - мою страсть, мои мысли, мои чувства, мои надежды и сожаления; и не только о нас, о нашей судьбе, но и о судьбах России, Пиропы. У меня министры не знают того, что знаешь ты. Мир и узнает после тебя. А с тобой я советуюсь, с тобой, здесь, принимаю решения... Чем же мы не семья? - Он смотрел на неё в упор, она отвела взгляд. - На балы вместе не ездим? Ездим. Порознь, но ездим. Разве мы не вместе отдыхаем? И в Царском, и в Петергофе, и в Париже, этим летом в Эмс поедем. Что же ещё нужно женщине?
Катя судорожно вздохнула и сказала тихо:
- Её величество сказала, что дети.
- А она не сказала, что в результате, родив восемь детей, она потеряла привязанность супруга? - Он надел мундир. - Ладно, моя радость, ты сегодня не в духе, я тоже что-то устал. Расстанемся до следующего раза, я приеду к тебе на дачу. Я буду молиться, чтобы к тебе вернулась твоя нежность. - Он коснулся губами её волос и хотел уже идти, но она резко притянула его к себе, прижалась.
- Сашенька... Ты не бросишь меня? Правда? Мы всегда будем вместе, всегда?
- До самой смерти, мой душонок, - прошептал Александр вдруг дрогнувшим голосом. - Клянусь тебе.
2 октября 1867 года. Царское Село. Дача Долгоруковых.
Катя в своей комнате на втором этаже расчёсывала перед сном волосы. Потом она скинула халат, задула лампу и собралась было лечь в постель, как вдруг увидела в проёме балконной двери мужскую фигуру.
- Саша, ты? - обрадовалась она.
- Тс-с, - тихо произнёс незнакомый мужской голос. - Не пугайтесь.
- Кто вы? - От страха её голос сел.
- Тот, кто потерял голову из-за вас.
- Я буду звать на помощь, уходите.
- Чтобы выставить себя в смешном виде? Я не грабитель, не вор, - он шагнул к ней навстречу, она прижалась к стене. - Я ничего не возьму у вас. Это вы, вы у меня похитили мой покой, моё сердце. Это я зову на помощь - верните мне их... - Он сделал ещё шаг к ней.
- Не приближайтесь, я закричу.
- Зачем? Чтобы сбежались люди?
- Уходите!
- Я уйду. Но прежде я хочу сказать вам то, что не решился бы сказать днём, при свете. Темнота придаёт мне смелости. И я не вижу вашего лица, вашего негодования, и могу думать, что вы благосклонны ко мне, и это помогает мне объясниться вам...
- Я не хочу вас слушать, уходите тотчас же.
- Я не уйду, пока не скажу всего. И если вы хотите, чтобы я ушёл, дайте мне выговориться. Я не трону вас, не бойтесь.
- Кто вы? Я знаю вас?
- Да. Мы танцевали на маскараде.
- Ах, вы один из тех, кто...
- Да.
- Но какой именно?
- Какая разница, если вы и тогда не видели моего лица. Можете звать меня господин X. Скажу; что я тот из двух, кто без памяти влюбился в вас.
- Но вы же тоже меня не видели без маски.
- Там - нет, но после... Не один раз. Издалека и совсем близко. Иногда я почти касался вас, и мне большого труда стоило удержаться, чтобы не сказать: это я... И вот теперь я здесь, подле вас, и я говорю: это я, который молит об одном лишь - позволить ему быть подле вас, чтобы ежедневно, ежечасно говорить вам о своём чувстве... Да, да, я знаю ваши обстоятельства, сегодня вы в плену заблуждения, но скоро оно рассеется как дым... Вы станете лишней, вас отбросят как перчатку... Молчите, не отвечайте, я знаю, что сегодня вы не можете даже признаться себе в этом, вы всё поставили на эту карту, но я знаю свет, я игрок, я, верно, знаю, что эта карта будет бита, эта игра всегда проигрывается, в неё нельзя выиграть, хотя на кону и стоит так много надежд, но на бубновую даму всегда найдётся червовая - рано или поздно, поэтому я молю вас - выйдите из игры сами, до этого, я помогу вам, вы прекрасны и молоды, вы созданы не для этих игр, тот, кто с вами сейчас, не может дать вам того, чего вы стоите: ни семьи, ни детей, ни верного будущего... Подумайте, что вас ждёт через год, два - презренье и жалость света, слёзы в подушку, одиночество... Доверьтесь же тому, кто, увидав вас, сразу понял, что вы - его судьба, кто готов стать вашей судьбой... И вы никогда об этом не пожалеете... - говоря это, X. приблизился к ней, взял её за руку, попытался обнять.
- Пустите! - Катя вырвала руку. - Я закричу.
- Вы дрожите, вы чувствуете то же, что и я... не противьтесь же себе, - он покрыл поцелуями её обнажённые плечи. Она тщетно пыталась увернуться от его поцелуев.
- Нет, нет, уходите... Вы дурно говорите...