- Два медных обола составляют один фолл... Дюжина фоллов составляет один милиарисий. Видишь, серебряная монетка, отнюдь не медная. Двенадцать милиарисиев составляют одну номисму, это ведомый всему миру греческий золотник. Недаром говорят - мал золотник, да дорог. Вот, глянь, кругленький, между пальцев не видать, а купить на него можно мно-о-го... Так что запоминай лучше монетки поменьше: два декумания составляют один обол, два обола составляют один фолл, за двенадцать медных фоллов дают серебряный милиарисий...
Показывая монеты, Надёжа объяснял, что можно купить на каждую из них. Скажем, каравай хлеба у греков всегда стоит один обол - в любой хлебной лавке, в любой год. Но в урожайный год на обол продадут увесистый каравай, а в неурожайный цена сохранится, да сам каравай окажется с лепёшку, одно только название, что каравай...
Сидя на грохочущей телеге, воевода Радомир внимательно оглядывал окрестности Царьграда, а когда показались городские стены, глаз не мог оторвать от них - высоких, мощных, с зубцами по гребню, с рядами бойниц, с угрюмыми башнями, выступавшими вперёд настолько, чтобы можно было поражать наступающих, вздумавших штурмовать сами стены...
А перед стенами - глубокий ров, заполненный проточной водой.
Задумчиво покачивал головой воевода, прищёлкивал языком - да, сильны укрепления Царя-города.
Незаметно прикатили к воротам и застряли надолго, пока воротные стражники разбирались, дозволено ли славянам вести торг в самом городе, пока взимали провозную плату.
Радомир брезгливо воротил нос, но от крепкой вони укрыться было некуда - повсюду у городских ворот валялись кучи отбросов и мусора, смердели гниющие трупы лошадей и собак.
Сразу за Харисийскими воротами начиналась главная улица Царьграда - Меса. От неё вправо и влево отходили боковые улочки, где теснились и лепились друг к другу многоярусные каменные дома, крытые красной черепицей, украшенные кое-где облупившимися росписями.
Что тут говорить, и дома в Царьграде были красивы, киевским не чета - у парадных входов непременно колонны, мраморные ступени, каменные фигуры львов и других диковинных зверей. "Богато живут греки", - отмечал про себя воевода, прикидывая, откуда можно было бы удобнее наступать на царственный город.
Время от времени главная улица расширялась, переходя в просторные площади, украшенные высокими колоннами. На самом верху каждой колонны обычно помещалась то пешая, то конная фигура. Каждый из них был императором. Сколько же их тут перебывало?.. Эхма!..
- Верно, нет на земле другого такого богатого города?- вздохнул воевода Радомир, поворачиваясь к Надёже.
- Э-э, воевода, ты ещё не знаешь, каков Багдад! После него даже и Царьград кажется бедным, - тихо заметил, усмехаясь в усы, боярин Надёжа.
- Ну да? - изумился Радомир.
- Точно!..
- Неужели бывает большее богатство? Пока сам не увижу, ни за что не поверю.
- Багдадский халиф богаче царьградского императора примерно на столько, на сколько киевский Дир богаче дреговича Олдамы, - сказал Надёжа.
Вскоре приехали на площадь, составили бочонки на каменную мостовую, вышибли донья, и закричал Надёжа на греческом наречии во всю славянскую глотку:
- А вот кому липовый мёд?! Налетай, подходи, угощайся!..
Поначалу сбежались одни зеваки, загалдели, обступили бочонки, но покупать не решались, пока Надёжа не предложил одному-другому отведать душистого мёда.
Едва лизнули славянскую сладость, что тут началось!.. Мигом выстроилась вереница, так что Ждан едва успевал мерной кружкой зачерпывать мёд и разливать его в подставляемую посуду, а Надёжа принимал от греков монеты и живо отсчитывал сдачу.
Радомир отправился погулять по площади. Находясь в добром расположении духа, воевода лишь время от времени недовольно морщился, когда ветром приносило всякий смрад.
Жили в Царьграде довольно грязно. Греки гораздо больше заботились о спасении своих душ, чем о чистоте рыночных площадей.
Прямо под ногами валялись кучи всякой гнили, да и помои кухарки выплёскивали, не чинясь, прямо под ноги прохожим, а потом по грязным лужам ползали придурки, вылавливая съедобные куски, тут же бегали собаки и кошки, а порой и крупные крысы показывали свои острые усатые мордочки.
Кого только не увидишь на людной площади - тут и богатые вельможи, и увечные и прокажённые, припадочные и слепцы, выпрашивающие подаяние, подозрительные бродяги и подёнщики, богобоязненные старушки и гетеры, готовые любому прохожему отдаться за два обола...
А уж юродивых было в Царьграде столько, что повсюду на них натыкался взгляд. И если один примется таскать за собой на верёвке смердящий труп собаки, то другой уже тащит дохлую кошку, размахивая ею над головой.
В другом месте двое слабоумных затеяли свару между собой, стали тягать друг друга за спутанные волосы, награждать тумаками и шишками, размазывая по грязным щекам кровавые сопли.
Один грязный придурок увязался за воеводой Радомиром и ходил за ним неотступно, пока воевода не сжалился над божевольным и не бросил ему медную монетку.
Радостно засмеялся дурак, спрятал монетку за щёку, стал указывать на Радомира пальцем, визжать и хрюкать. Прохожие стали смотреть то на воеводу, то на юродивого, потом залопотали между собой, засмеялись.
Радомир подумал, что смеются над ним, и уже хотел было задать юродивому славную трёпку, но тот будто угадал намерения воеводы, плюхнулся в грязную лужу и валялся в ней, как свинья, да ещё и во все стороны швырялся грязью...
Что с больного взять?..
* * *
Поначалу Ждан не поднимал глаз от бочонка с мёдом, смущённо сопел, принимая из рук молодых смешливых кухарок корчаги и баклажки, наполняя их доверху.
Хотя и непривычна была молодому дреговичу такая работа - торговать посреди царьградской рыночной площади, однако понемногу приноровился, а потом и вовсе думать забыл, что находится за тридевять земель от родного порога, знай себе черпал полным ковшиком из бочонка, разливал мёд, а боярин Надёжа нахваливал товар, едва успевая при этом отсчитывать сдачу.
Торговали бойко и до полудня успели сбыть не меньше половины товара. Потом солнце поднялось в зенит, и покупателей стало заметно меньше. После полудня и вовсе никто не подходил, сколько ни зазывал на разные голоса Надёжа.
- Пойду погляжу, что за товары в лавках, - сказал Надёжа.
Следом за боярином разбрелись по опустевшей площади и все тиуны, попрятались в тени каменных галерей, окаймлявших рынок.
Ждан не заметил, когда и откуда подкрался к нему грязный юродивый, как вдруг этот недужный, глумливо хихикая, с неожиданной ловкостью пихнул молодого дреговича так, что он не смог устоять на ногах, а придурок тем временем запустил свою грязную лапу в бочонок с мёдом и стал нахально облизывать ладонь, затем фыркнул презрительно и опрокинул медушу.
- Ты чего тут, чего? - закричал на него Ждан.
Юродивый подскочил к телеге и опрокинул ещё один бочонок.
Мёд растёкся на булыжной мостовой, на него с шумным жужжанием полетели крупные зелёные мухи.
Ждан легко отшвырнул безобразника прочь, но юродивый не унимался и, хихикая, вновь пополз на четвереньках к медушам.
Да что же это такое делается?
- Помогите!.. - закричал Ждан. - Лю-у-у-ди!..
Никто из греков, стоявших поблизости, не собирался идти на выручку.
Похоже, рыночным зевакам даже понравились выходки дурака, кое-кто уже стал подзадоривать его на новые проделки.
Ждан отпихивал юродивого, а тот упорно лез к медушам.
К счастью, тут пробудились тиуны, дремавшие в тени, поспешили на выручку Ждану, едва-едва отвели настырного дурака от мёда.
Неведомо откуда набежали другие юродивые, заверещали, словно их резали, кинулись на тиунов, выхватили из руки Ждана мерный ковшик, рассыпали по земле греческие монеты.
Тиуны вначале оглядывались на греков, не решались тузить нахалов, но в конце концов не стерпели и принялись отвешивать тумаки безо всякой пощады.
Ждан изо всей силы ударил кулаком по грязной роже ближнего мало умно го, тот упал, забился в судорогах, изо рта у него полетела желтоватая пена.
Затем откуда-то вышли крепкие молодцы, не похожие на юродивых, без разговоров вступили в драку.
Со всех сторон полетели булыжники, один из которых угодил прямо в глаз древлянскому тиуну.
- Держись, братки!.. - послышался громовый бас воеводы Радомира, и Ждан увидел, как сквозь плотную толпу, раскидывая греков направо и налево, пробивается бравый воевода, на ходу обнажает булатный меч.
И Ждан взял в руки оружие и готов был разить каждого, но сзади обрушился на его голову страшный удар, перед глазами пошли радужные круги, и он провалился в бездонный колодец...
* * *
Рано утром на подворье монастыря святого Маманта прискакал важный гонец из логофиссии дрома и потребовал без промедления провести его к послам тавроскифов.
Монастырский служка с раболепным поклоном проводил его в трапезную, где князь Аскольд коротал бессонную ночь.
Посол не находил себе места после того, как накануне из города не вернулся воевода Радомир. Вместе с ним без следа исчезли боярин Надёжа и его тиуны, а также юный Ждан.
- Велено послам киевского архонта Дира сей же час прибыть в логофиссию дрома, где им будет оглашено предписание кесаря Варды! - высокомерно сказал гонец.
- Ладно... - ответил ему Аскольд. - Сейчас соберёмся с толмачами и советниками, к обеду прибудем.
- Явиться приказано немедленно! Там вам будут даны и толмачи и советы! - беспрекословно заключил гонец.
* * *
Вновь тягуче текли томительные минуты ожидания в парадном зале логофиссии дрома.
Аскольд хранил на лице невозмутимость, но сердце его билось неровно, и на душе кошки скребли от предчувствия беды.
Беспокоился Аскольд не за себя - всякое посольство неприкосновенно, - обидно было, что не справился с поручением Дира.
Может быть, ещё не всё потеряно? Может быть, ещё удастся подмазать кого-то из императорских приближённых? Чиновничество во все времена и у всех народов было корыстолюбивым, так отчего же теперь ему не быть таким?
Наконец распахнулись тяжёлые створки дверей, и в сопровождении огромной свиты вышел кесарь Варда.
На послов он взглянул мельком, взял из рук протоспафария Феофилакта какой-то свиток и, держа его перед собой на отлёте, довольно невнятно прочитал несколько строк, а затем передал толмачу, и тот прочитал во весь голос:
- "От эпарха богохранимого города Константинополя друнгария Никиты Орифы нам стало известно о преступлении, совершенном тавроскифами, прибывшими с посольством архонта руссов Дира. Пользуясь безмерной добротой христианнейшего василевса ромеев Михаила, упомянутые руссы выпросили у эпарха дозволение торговать на форуме у цистерны Аспара и на сем торжище учинили побоище, в коем было убитых с обеих сторон пять душ - а именно: три тавроскифа и два стражника, пытавшихся утихомирить разошедшихся негодяев... Обстоятельства сего инцидента были тщательнейшим образом исследованы на месте преступления чиновником эпарха со слов свидетелей и потерпевших и подтверждены соответствующими клятвами последних, после чего все материалы дела были переданы судье четырнадцатого регеона столицы. Действуя на основании существующего законоположения, судья приговорил: некоего тавроскифа, именуемого Радомиром, а также другого тавроскифа, именуемого Надёжей, приговорить к высылке из пределов империи до захода солнца следующего за судом дня. Тавроскифа же, именуемого Жданом, в составе посольства не состоящего, обвиняемого в убиении городского стражника, осудить на бессрочные каторжные работы. Во избежание возможных возмущений в народе всем тавроскифам предписывается в самом непродолжительном времени покинуть пределы Ромейской империи".
Толмач аккуратно свернул грамоту и протянул её Аскольду.
- Мы весьма и весьма огорчены всем случившимся, - заговорил по-гречески Аскольд. - Это какое-то досадное недоразумение, и хотелось бы получить ответы на некоторые вопросы... Мы не вполне уразумели, что означают слова "в самом непродолжительном времени"... Не означают ли эти слова, что империя отказывается от всяких переговоров и изгоняет из столицы послов великого кагана Дира?
Кесарь Варда лишь недовольно подёрнул плечами и повернулся к Феофилакту:
- Объясни этим...
Протоспафарий Феофилакт выступил на шаг вперёд и сказал:
- По существующим правилам, слова эти могут означать лишь то, что между их оглашением и отъездом лиц, коих эти слова касаются, должно пройти времени не больше, чем требуется для подготовки к морскому путешествию - пополнения запасов якорей и канатов, парусов и пресной воды... Учитывая, что среди населения Города возникли угрожающие жизням тавроскифов настроения мести за убиенных ромеев и то обстоятельство, что даже эпарх столицы не в состоянии гарантировать безопасность посольства, хотелось бы надеяться, что сегодня же до захода солнца вы оставите Город, жители которого выражают законное возмущение побоищем, устроенным тавроскифами... Разумеется, особы посольства неприкосновенны, и ради именно этой неприкосновенности вам надлежит оставить столицу... Переговоры же могут быть продолжены на следующее лето.
Кесарь Варда самодовольно ухмыльнулся, хлопнул в ладоши, отворилась боковая дверца, и в зал втолкнули связанных и обезоруженных воеводу Радомира и боярина Надёжу.
На них невозможно было глядеть без жалости и сострадания - бороды были издевательски обрезаны, на скулах темнели багровые кровоподтёки, из глубоких царапин сочилась сукровица.
- Аскольд, скажи им, чтоб Ждана выдали, - едва ворочая распухшим языком, пробормотал воевода Радомир. - Погибнет в темнице юныш ни за что...
Но не успел князь Аскольд обратиться со своей просьбой, как греческий кесарь заговорил сам.
- Прошу на словах передать киевскому архонту Диру, дабы впредь он своих буянов с посольством в столицу Ромейской империи не присылал, - сказал Варда и направился к выходу из парадного зала.
- Постой, кесарь! - прокричал вслед ему Аскольд. - Мы весьма сожалеем о случившемся и просим выдать лодейника Ждана... Мы просим выдать его не для того, чтобы избавить от справедливого наказания, но для того, чтобы он принял кару по закону русскому.
- Разве у варваров есть закон? - поворачиваясь к послам и насмешливо приподнимая одну бровь, спросил Варда.
- Разумеется. Всякий человек подвергается справедливому суду и несёт наказание по заслугам, по закону русскому, - сбивчиво объяснял Аскольд.
- Преступник уже осуждён в полном соответствии с нашим законом, и я отнюдь не вижу смысла в том, чтобы выпускать волчонка из клетки... Советую послам позаботиться о спасении своих драгоценных жизней, ибо империя ничего гарантировать вам не может...
* * *
От устья Суды до Киева послы великого кагана добирались сушею, меняя коней через каждые десять - пятнадцать вёрст, и однажды под вечер очутились перед воротами Детинца.
Их без промедления провели в Золотую Палату.
Послы стояли запылённые, усталые, злые, угрюмо молчали.
Великий князь Дир появился неожиданно, словно он давно уже был где-то рядом. Прошёлся по палате, остановился рядом с Аскольдом, вздохнул горестно:
- Так-то приветили вас греки...
Поглядел на послов, покачал головой:
- Говори, Аскольд.
Задыхаясь от душившей обиды, Аскольд принялся рассказывать всё, как было, спеша выплеснуть всю горечь, накопившуюся на сердце.
Понемногу в Золотую Палату заходили старшие дружинники, толпились у двери, не решаясь садиться.
- Дир, неужто простим грекам позор наш? - закончил Аскольд. - Греки ругу платить нам не собираются.
Зашумели собравшиеся воеводы и старцы градские.
- Тише, вы!.. - прикрикнул на них Дир. - Расшумелись на ночь глядя...
Опечалилась старшая дружина.
Понимал их чувства Дир - и обиду терпеть негоже, да удачный поход и прибыль мог сулить немалую. Пожалуй, дело было даже не столько в обиде, сколько в разочаровании...
Обычно послы возвращались из Царьграда с обильными дарами, вино заморское рекой текло, а тут...
Конечно, теперь воеводы и бояре станут склонять Дира к походу в земли греческие.
Доходы от родовых земель обеспечивали боярам и князьям изрядный достаток, но главным источником богатства были сокровища, полученные в походах...
Военная добыча делилась пропорционально числу выставленных воинов, и потому самые именитые бояре больше всех были заинтересованы в дальних походах.
Коли разобьют дружину - невелика потеря, народу на Руси много, бабы каждый год рожают... Зато в случае удачи захваченная добыча с лихвой покрывала все затраты.
- Прощать грекам обиду я не намерен... Но и спешить не станем.
Дир помолчал.
- Торговать в Царьграде до поры не будем, дабы не учинили нам греки новых обид. Про то, как нам посчитаться с императором, решим по весне. До той поры никому ничего не сказывать, никому виду не подавать, что греки обидели нас. Во все пределы разослать гонцов, чтобы на весну готовили лодьи, припасы, оружие... А сейчас идите все прочь!
Почёсывая в затылках, старшие дружинники потихоньку удалились, оставив великого князя наедине со своими заботами.
Диру предстояло провести не одну бессонную ночь, чтобы принять верное решение.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Три дня и три ночи бушевал ураган над полуночным берегом Русского моря.
Три дня и три ночи выползали из-за скалистых гряд Таврических гор зловещие чёрные тучи, сеющие громы и молнии, заливающие землю и море неиссякающей влагой.
Три дня и три ночи кряду молился в прибрежной пещере брат Косьма, испрашивая у святого Николая, чудотворца и покровителя путешествующих, милости и спасения всем, кого лютая непогода застала в бушующем море.
К рассвету четвёртого дня прекратился кромешный ливень, унеслись прочь тяжёлые облака, ветер стих, словно его и не бывало, а море стало походить на отражение небесного свода - такое же чистое, гладкое, безмятежное и умиротворённое.
Возблагодарив Господа и святителя Николая за дарованный миру покой, брат Косьма выбрался из своей пещеры, по заветной тропинке спустился на берег моря и увидел там скрюченную фигурку молодого раба.
Опутанный буро-зелёными водорослями, мускулистый юноша неподвижно лежал на влажном песке, а его связанные в запястьях руки мёртвой хваткой вцепились в обломок корабельного бруса.
Очистив ноги раба от водорослей, брат Косьма увидел, что и лодыжки юноши крепко связаны сыромятными ремнями.
Вздохнул сочувственно брат Косьма, перекрестил юного страдальца, а затем принялся зубами и крепкими ногтями распутывать набухшие солёной водой узлы, промучился не меньше получаса, но всё же освободил раба от пут, затем бережно поднял лёгкое тело юного раба на руки и поднялся с ним по тропинке ко входу в пещеру.
На разостланной волчьей шкуре по узкому земляному лазу втянул бесчувственного раба в пещеру, устроил на своём ложе из грубых камней, едва притрушенных прошлогодним сеном, заменявшим отшельнику лебяжью перину.