О том, чего достиг молодой Рильке, конечно, лучше всего судить, зная о том, к чему он пришел в конце доступного нашим взорам пути. Но поскольку позднее творчество Рильке почти не известно даже заинтересованным читателям, то и им и прочим придется довериться мне: о самом этом творчестве не будет сказано ни слова - очень уж оно далеко выходит за рамки затронутого здесь, да и вообще за всякие рамки. Вот только одно из поздних (из круга "Сонетов к Орфею", 1922) стихотворений - оно обращено к более или менее широкому кругу читателей и говорит о ситуации зияния культуры:
А вместо праздника вспомним, друзья, о праздном месте,
пусть даже свой, на ходу, не удается нам. Но -
гляньте: помнят и нас еще все эти виллы д'Эсте
пышные струи, хоть и умолкли давно.И все равно мы - наследники тех прославленных парков;
долг этот пусть, о друзья, пронижет душу саму.
Нам - последним? - это один из Божьих подарков.
В вялой покорности нет места и чести ему.Да не прейдет никто из богов. Все они вместе и каждый
так нам нужны, и в силе еще образ любой.
О, не давайте разрушить покой красноречия жажде.Пусть мы - другие, чем те, кому праздник еще удавался, -
этот зиждительный ток полноводной рекой
через великие к нам акведуки добрался.
Здесь уже не найдешь ни следа женственной изнеженности, иногда сквозящей в ранних текстах поэта. Зато видны мужество и ответственность одного из немногих взрослых в этом сплошь инфантильном мире потребителей. И разве только благодаря чуду капли той реки, о которой говорит Рильке, доберутся и до нас.
Я уже говорил о том, что означают для одинокого "освобождения". Одно из них - освобождение от зависимости, от духовной власти другой личности, другого одинокого. Оно может получаться само собой, просто по мере собственного роста, или осознаваться, порой мучительно переживаться - и тогда проходит в самой настоящей борьбе. Эта последняя далеко не всегда видна со стороны, и бывает трудно решить, с кем одинокий "справился", сам того не заметив, а с кем сражался - за самого себя. Сложнее всего - вырваться из плена у великих личностей, и чем раньше это удается, тем свободнее идти одинокому путнику. Ибо пока одинокий не добыл собственного бытия, великие люди для него - великие тираны его души.
Рильке, кажется, начал свои освобождения (в этом смысле; об общем, душевном смысле речь уже шла) с гигантов из великанов - Гёте и Ницше. Дело, конечно, было не в том, чтобы превзойти их: личность превзойти невозможно, личность - непревзойденна, потому что всякая личность - чудо; но можно самому стать непревзойденной личностью. Чем крупнее личность, от которой предстоит освободиться одинокому, тем обольстительней ее демонизм, грозящий никогда не выпустить его из орбиты своего влияния. Главное, чтобы освобождение перешло в свободное общение с другой личностью (тогда уже перестающей быть тираном), в котором обе они сохраняют и усиливают свою самобытность (и в такое общение с Гёте, например, Рильке вступил).
Как именно, то есть в какой степени осознанно, у Рильке всякий раз получались его освобождения, определенно я судить не могу. Все, например, что выше было сказано о Гёте, - разыгранный мною приблизительный, виртуальный сценарий одного из таких внутренних освобождений. Осознавал ли Рильке все описанные мною коллизии, не важно: это важно осознать нам - и для себя самих, и для того, чтобы посмотреть, что вышло у Рильке. (Если мои высказывания о Гёте покажутся читателю двусмысленными, так ведь и сам их предмет был более чем двусмыслен; это утверждение, разумеется, не равнозначно признанию их полной недействительности.) По меньшей мере, стилистическое влияние Гёте можно обнаружить там и сям во всем поэтическом творчестве Рильке. Неполнота же внутреннего освобождения от этой поистине демонически обольстительной личности сильно ощущается в концовке "Флорентийского дневника": наш автор ищет если не спасения, так помощи там же, где и автор "Фауста", - в "вечной женственности" (конкретизированной в образе Лу): признак не избытой до конца инфантильности, бессознательности. Позднее Рильке выйдет из этого круга представлений: от комплекса "вечной женственности" у него останется только вечное…
Что касается Ницше, то здесь и у меня и у читателя есть в руках гораздо больше, чем в случае Гёте. Во-первых, у нас есть "Дневник", и мы без труда различаем в нем густую струю и афористически-программного стиля (чего стоит хотя бы это постыдное "мы", впоследствии испарившееся бесследно), и общего пафоса Ницше (который, впрочем, нелегко отделить здесь от пафоса "освобождений" вообще). Но Рильке быстро с этим справился: ни того, ни другого после "Дневника" у него не найти. Во-вторых - "Маргиналии", написанные, правда, не для публики: в них молодой поэт пытается разобраться с понятием дионисийского, но, пожалуй, безуспешно. Ведь у Ницше оно охватывает, в сущности, все коллективно-демоническое, бессознательное (куда он в конце концов канул и сам). Но поскольку оно, как и все природное, изначально двойственно (или, вернее, нейтрально: и позитивно и негативно в одно и то же время) само по себе, то это соблазняет Рильке сблизить его со своей "мелодией вещей" - а ведь она несет в себе потенцию коллективно-духовного, ибо слышна лишь одиноким. Глубже и дальше это разбирательство, однако, не пошло - лишь много позже Рильке стал искать свою музыку, но на совсем других путях.
Но вершина (хотя и не завершение) освобождений личности - освобождение от времени, от собственной, да и любой другой эпохи. Правда, тут эпоха сама идет навстречу одинокому: если уж человек пошел к бытию, она естественным образом противится ему во всем, и ему поневоле приходится сталкиваться с ней лоб в лоб - а стало быть, глядеть ей в лицо. (В этом смысле наша эпоха наиболее благоприятна для одиноких, потому что во всем их отрицает; если они хотят быть, им надо стать чем-то вроде флагов, вытянувшихся против ветра.) Освободиться от эпохи, однако, не значит порвать с ней. Это значит - поставить ее (для себя) на подобающее ей место. Сделав это, одинокий сможет спокойными глазами смотреть в любую из эпох, но главное - в будущее, эту свою вотчину. Одиноким "надо быть терпеливыми, им надо выжидать, у них не должно быть желания основывать царство, питающееся тем, что поставляет их эпоха; они - цари грядущего, и их короны еще составляют одно с рудами, наполняющими горные жилы".
Что же еще сказать об этой весенней поре личности, пределов здешнего пути которой еще никто не нашел? Пожалуй, вот что: главные задачи того, кто вышел в путь к самому себе, молодой Рильке решил, решившись быть. И тогда в нем стали расти внутренняя тишина, прозрачность и чистота праздника встречи с бытием. Он стоял в полном цвету; он цвел неложно, и все его цветы превратились его летом в плоды, разглядеть и отведать которые в той мере, в какой они предназначены для других, еще предстоит. И это будет чудесно, потому что чудом стало то дерево, что их принесло.
Примечания
1
Флорентийский дневник
Пер. по: Rainer Maria Rilke. Das Florenzer Tagebuch.
Insel Verlag, 1994.
Судьба этого текста по-человечески сложна и интересна. "Дневник" написан в апреле - июле 1898 г. во Флоренции, Виареджо и Сопоте. Рильке не просто адресовал его Луизе (Лу) Андреас-Саломе, но в буквальном смысле передал его ей в собственность. Оба отнеслись к этому серьезно: поэт, хотя и писал явно не только для себя и своей подруги (это касается в основном неличной части "Дневника"), судя по всему, не делал попыток опубликовать свое сочинение (уже не считая его своим), а Андреас-Саломе в свою очередь, видимо, не предлагала ему это (считая "Дневник" своим). Текст, вероятно, находился у нее до самой ее смерти в 1937 г. и вместе с некоторыми другими сочинениями Рильке был передан по завещанию дочери поэта, Рут Зибер-Рильке, опубликовавшей его (совместно со своим мужем Карлом Зибером) в 1942 г. в Лейпциге. Время и место первой публикации, возможно, в какой-то мере отразились на состоянии текста; текстологическая работа, вероятно, не проведена полностью (об этом трудно судить окончательно, не имея перед глазами автографа): введены незначительные конъектуры, обозначающие явно недописанные слова, и не исключено, что в тексте остались неверно прочтенные места - Рильке всю свою жизнь поразительно часто (даже в чистовиках) делал описки.
Эпиграфы из Эмерсона взяты из его эссе "Love" и "Circles", которые Рильке читал в немецком переводе. Неподписанные эпиграфы - из собственных стихов Рильке, сочиненных в этой итальянской поездке и вошедших в состав сборника "Мне на праздник" (1898). Стихотворения, открывающие "Дневник", написаны тогда же, но разделили судьбу текста, в который вошли.
2
С. 9. "В прекрасном живущие - лишь те из праха и встанут в красоте…" - Это слова ангелов (из стихотворения Рильке), отсюда кавычки.
3
С. 12. …виале… пиаццале… - Оба итальянских слова занимают у Рильке рифмующие позиции, поэтому в переводе сохранены на тех же местах (как и количество гласных в них) и в том же значении; виале (вьяле) - широкая улица, иногда бульвар (выстроены на месте снесенных городских стен в XIX в.); пиаццале (пьяццале) - небольшая площадь.
4
С. 14. …свидетельство моей тоски… - Этот символ, один из основных в раннем творчестве Рильке, в некотором смысле не переведен с немецкого: поэт, несколько зная русский язык (правда, он начал изучать его самостоятельно лишь через год после первой поездки в Италию под влиянием Андреас-Саломе), любил это русское слово. Я процитирую часть написанной по-русски части письма Рильке к Алексанру Бенуа (28 июля 1901 г.), не воспроизводя явных описок и ошибок (дабы не потревожить напрасно тень поэта), но в остальном не редактируя текст, "…ах! как часто это теперь случается, что я напрасно ищу какое-нибудь слово или выражение, и потом всегда думаю: как трудно для меня, что я должен писать на том языке, в котором нет имени того чувства, которое самое главное чувство моей жизни: тоска. Что это: Sehnsucht [ "тоска" по-немецки]? Нам надо глядеть в словаре, как перевести "тоска". Там разные слова можем найти, как например: Bangigkeit [боязнь, тревога], Kummer des Herzens [сердечная боль, скорбь] bis [вплоть до] Langeweile [скука]! Но вы согласитесь, если я скажу, что, по-моему, ни одно из десяти слов не дает смысла именно "тоски". И ведь это потому, что немец вовсе не тоскует, и его Sehnsucht вовсе не то, а совсем другое, сентиментальное состояние души, из которого никогда не выйдет ничего хорошего. Но из "тоски" народились величайшие художники, богатыри и чудотворцы русской земли. И мне всегда кажется, будто эти три на первый взгляд такие близкие выражения - langueur [вялость, апатия; томность, нега (фр.)], Sehnsucht, тоска - [различаются] масштабами глубины народов, которым они принадлежат…" (Rilke und Rußland. Briefe, Erinnerungen, Gedichte. Berlin und Weimar, 1986. S. 291). Ср. у Ницше: "Я обменял бы счастье всего Запада на русский лад быть печальным" (Ницше Фр. Сочинения. В двух томах. Т. 2. М., 1990. С. 796. Пер. К. Свасьяна) - очевидно, под влиянием все той же Андреас-Саломе, но на добрый десяток лет раньше.
5
С. 14. На лунгарно Серристори… - Читатель, не знакомый с топографией Флоренции, вероятно, испытает досаду, не умея хоть приблизительно разместить в "пространстве" представления о местах, упоминаемых Рильке. Чтобы эту досаду немного уменьшить, приведу самые общие сведения из этой области, почерпнутые из книжных источников.
Флоренция расположена на берегах реки Арно, текущей здесь с востока на запад. Большая часть города, его исторических и архитектурных памятников лежит на ее северном берегу, меньшая - более или менее узкой полосой протянулась вдоль южного. По обоим берегам расположены набережные, которые во Флоренции называются "лунгарно" ("набережная Арно"). Лунгарно Серристори (имя старинного и знатного флорентийского семейства), где поселился поэт, тянется по южному берегу. Вот что Рильке видел оттуда - представим себе, что он глядит, делая взглядом полный круг вслед за встающим апрельским солнцем. На северо-востоке виднеются высоты, на которых лежит городок Фьезоле; за ними угадываются очертания отдаленных Апеннин. С востока, от цепи невысоких гор, замыкающих там горизонт, катит свои воды река. На юго-востоке поэт видит первым делом холм, носящий имя Монте алле Крочи. Несколько минут ходьбы - и Рильке мог подняться на занимающую северную часть этого холма пьяццале Микеланджело (построена в 1868 г.), обзорную площадку с бронзовой копией Давида и аллегорических фигур с надгробий Медичи. Поднявшись еще выше по холму (идя на юг), читатель и поэт попадают в обнесенную древними стенами церковь Сан Миньято аль Монте (см. ниже), откуда открывается впечатляющий вид на город, если смотреть на север. Но мы продолжаем оборачиваться посолонь: на юге видна обширная цветущая равнина, волнуемая холмами. Склоны ближайшего к нам, уже на юго-западе, занимает крепость Бельведер (конец XVI в.); за нею - знаменитый сад Боболи, примыкающий к палаццо Питти. Пройдя взглядом еще на запад, мы видим спины волн Арно, текущих к морю, и мосты: ближе к нам Понте алле Грацие (для Рильке ближайший путь из дома в город), дальше - знаменитый Понте Веккьо и четверку его не столь известных братьев. Перешагнув взглядом реку с юга на север, видим удаленный зеленый район Флоренции - Кашины (Le Cascine): там солнце уже садится. Но мы отменяем закат, чтобы не пропустить самое главное - самое Флоренцию, ее сердце. К северу от Понте Веккьо (лежащего на той же оптической оси, что и Кашины) и, стало быть, уже на другом берегу - галерея Уффици, соединяющая собою набережную и Дворец Синьории (от которого, стоя на лунгарно Серристори, видим лишь его башню). Дальше от нас и правее для взгляда - Кампаниле (звонница) Собора, еще чуть правее - его купол. Стоя лицом к северу (и глядя соответственно за реку), Рильке мог любоваться сплошной стеной двух- и трехэтажных домов, прямо напротив его жилища расступающихся, чтобы показать здание Национальной библиотеки и - как раз за его спиной - готическую колокольню собора Санта Кроче. Завершая оборот, вновь видим фьезоланские высоты.
6
С. 14. …Понте делле Грацие… - правильно - Понте алле Грацие.
7
С. 17. …не светлому Городу Лилии… - Красная лилия - древний герб Флоренции; Медичи, став герцогами, добавили к ней сверху корону.
8
С. 18. …площадь Виктора Эммануила… - ныне - площадь Республики.
9
С. 18. …"Похищение сабинянок"… - скульптурная группа работы Джамболоньи (ныне в Галерее Академии).
10
С. 19. …площадь Святого Марка… - Рильке ошибается: это могла быть только площадь Санта Фиренце. До площади Святого Марка от Дворца Синьории - большое расстояние.
11
С. 23. …в чертозе… - чертоза - картезианский монастырь.
12
С. 25. …мадонн Урбинца… - то есть Рафаэля. Мнение Рильке разделяют некоторые искусствоведы. "Эта психическая изолированность картины от зрителя составляет один из важнейших признаков классического стиля [Высокого Ренессанса. - В.Б.]" (Виппер Б.Р. Итальянский Ренессанс. Т.Н. М., 1977. С. 84 сл.).
13
С. 33. …в докладе о лирике… - "Современная лирика", доклад, написанный Рильке в феврале 1898 г. и прочитанный им публично 5 марта того же года в Праге.
14
С. 34. …суждений Буркхардта. - Имеется в виду книга Якоба Буркхардта "Культура Возрождения в Италии" (1860; 1869). Вообще к моменту этой поездки в Италию Рильке уже имел кое-какую искусствоведческую подготовку: он не только читал специальные книги, но и слушал одно время (два семестра 1896/97 гг. в Мюнхенском университете) лекции по истории искусств, специализируясь как раз по итальянскому Возрождению.
15
…"Магнификат" Боттичелли… - имеется в виду "Мадонна Магнификат".
16
С. 38. …вынуждено питать его зародыш. - Довольно точное воспроизведение мысли М. Виллан и, процитированной Я. Буркхардтом.
17
…il Magnifico. - Великолепный (um.) - прозвище Лоренцо.
18
С. 39. …на виллу в Кареджи… - вилла, купленная и перестроенная Козимо Старшим, владение Медичи. При Лоренцо там собирались флорентийские платоники. Там же, под Кареджи, Козимо подарил виллу их главе и своему любимцу Марсилио Фичино.
19
С. 42. …в Лоджии Орканьи… - то есть Лоджия деи Ланци, которая раньше называлась Лоджией Орканьи.
20
С. 49. …кривлянья порченых потомков! - Сам Рильке в течение нескольких лет не раз выступал в периодике в качестве критика - литературного и художественного. Брался он только за понравившиеся ему произведения, поэтому его отзывы неизменно бывали благожелательны, иногда даже восторженны. Он, между прочим, был одним из первых рецензентов первых книг Германа Гессе и Томаса Манна.
21
С. 51. "Руфь" - повесть Лу Андреас-Саломе.
22
С. 55. …Bua (Ларга) Кавур… - Виа Лapra (Широкая улица) - старинное, еще ренессансное название нынешней улицы Кавур.
23
…княжеский двор и приглашенных… - а именно Пьеро Медичи, заказчика фрески, и его отца Козимо Старшего.
24
…на феррарский церковный собор… - фреска создана в 1459 г., а собор (его чаще называют Флорентийским, иногда - Ферраро-флорентийским, потому что он начался в Ферраре, а закончился во Флоренции; на нем была предпринята попытка создать унию западной и восточной церквей: уния была принята, но не соблюдалась ни той, ни другой сторонами) состоялся в 1439 г. На фреске изображены как реальные участники собора, так и те, кого там не было, например Лоренцо Великолепный, родившийся лишь на добрый десяток лет позже. Под князьями имеются в виду главным образом князья церкви.