Красивое лицо девушки оставалось строгим, лишь тонкие брови дрогнули в изломе. Она подошла к фортепьяно, подняла крышку и села на круглую табуретку, так что платье складками стекло по стройным ногам к педалям.
Бравурные звуки сразу заполнили дом, и вдруг стихли, превратившись в грустную жалобу, и снова вознеслись, закружились, призывая и увлекая... Как она играла! И превосходный этот талант, никем по достоинству не оценённый, должен был заглохнуть в деревне...
Алина встала из-за инструмента и взглянула на Пушкина каким-то новым, победоносным и светящимся взглядом.
- Теперь ваш черёд, - сказала она. В тембре её голоса тоже была музыка. Честное слово, он готов был влюбиться!
- Что ж... - И Пушкин вышел на середину комнаты. - Ещё не совсем закончил... перевод из Парни... вольный перевод... - И прочитал "Прозерпину".
Пред богинею колена
Робко юноша склонил.
И богиням льстит измена:
Прозерпине смертный мил.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И счастливец отпирает
Осторожною рукой
Дверь, откуда вылетает
Сновидений ложный рой.
Потом пили чай. Разговор завязался пустячный.
- Почему вы смеётесь, мадемуазель? - спросил Пушкин у пятнадцатилетней Зизи.
- Потому что засмеялась она. - Зизи указала на Алину Осипову. - А если кто-нибудь другой смеётся, - пояснила она, - тогда смеюсь и я.
- Да, да, у неё такая манера, - подтвердила Аннет. Вид у неё был грустный: она ревновала Пушкина к Алине.
- Она всегда смеётся, - подтвердил и Лёвушка. Он сидел возле Алины.
Алексей Вульф со значительным видом молчал; в нём было что-то фатовское.
На столе кипел самовар, пар поднимался лёгкими облачками; рядом с самоваром стояли банки со сливками.
- Так отчего же вы засмеялись? - спросил Пушкин у Алины.
- Этого я не могу вам сказать, - ответила она и засмеялась.
Тотчас опять засмеялась Зизи.
- Что за глупые манеры, - недовольно заметила Прасковья Александровна.
Ещё не начало темнеть, но сквозь распахнутые окна уже тянуло вечерней сыростью от близких озёр, прудов, Сороти и зелени вокруг. Должно быть, в низине стлался туман.
- Не надейтесь, что я подумаю, что вы смеётесь надо мной, - сказал Пушкин. - И я знаю, над чем вы смеётесь.
- Зачем же спрашиваете? - в один голос ответили Алина и Зизи и снова громко засмеялись.
- Этому будет конец? - сердясь, произнесла Прасковья Александровна.
- Они всегда так, - взволнованно сказал Лёвушка.
Вдруг послышался звон колокольчика. Кто бы это мог быть? Батюшки, да это Иван Матвеевич Рокотов и помещик того же уезда Пальчиков - в одной коляске.
- Милости просим, господа. - Прасковья Александровна приказала зажечь свечи.
- Вы слышали новость? - с ходу начал Рокотов. - Je tiens beaucoup a votre opinion... Покойный Карамышев имел дочь от своей крестьянки!.. Pardonner та franchise...
- Знаем, всё знаем! - дружно ответили ему.
Долговязый Пальчиков носил полосатые канифасовые панталоны и зелёный сюртук; он был носат и щеголял узкими баками. Рокотов тоже молодился и сильно душился. Оба почитались женихами.
У Пальчикова был странный дефект речи. На вопрос: "Откуда вы родом?" - он ответил:
- Моя родня вся Псова. - Это вместо Пскова.
Все девушки - Аннет, Зизи, Нетти, Алина - выскочили из-за стола и опрометью бросились из гостиной - хохотать.
- Умираю! - послышался голос Зизи.
Вернулись они, потупив глаза, с серьёзными лицами.
- Это что? - строго спросила Прасковья Александровна.
Пошёл помещичий разговор о хозяйстве.
- У нас, - сказал Пальчиков, - к сожалению, поместья хромают либо на одну, либо на обе ноги. То есть или помещик не имеет от своих крестьян желаемых выгод, или крестьяне от помещика, или обе стороны...
- Старосты, приказчики - все мошенники, - сказала Прасковья Александровна. - Только сам помещик может наблюдать свои интересы и интересы своих крестьян. Но ведь кто захочет жить в деревне?
Ни Рокотов, ни Пальчиков не желали: на зиму они уезжали, по крайней мере, в Псков.
- Я в деревне жить не могу, - жаловался Рокотов, поглядывая на девушек. - И управляющему позволяю держать пару лошадей и для оных сена и овса...
- Скучные разговоры! - воскликнул Лёвушка. - Лучше танцевать.
И все тотчас его поддержали.
- Je a de la verve, n’eft-ce pas? - сказал Пушкин, восхищаясь юношеской оживлённостью брата.
Местом для танцев летом служила прямоугольная большая площадка в глубине парка, окружённая барбарисовыми кустами, с огромной старой липой посредине - "зелёный танцевальный зал". Оркестр из дворовых со скрипками, виолончелями и дудками, стоя за кустами, наигрывал вальсы и кадрили. Темнота сгустилась, и вдоль кустов расставили горящие плошки. Слабое пламя колыхалось, по площадке метались тени, и всё выглядело сказочным и фантастическим. Кружились пары.
- Придумайте девиз для моей печатки, - томным голосом попросила круглолицая Аннет.
- "Я очаровательна", - сказал Пушкин.
- Вы смеётесь надо мной?
- "Я совершенство".
- Боже, какой вы...
- Maman, я хочу кататься верхом, - сказала Зизи.
- Ещё что придумала. - Прасковья Александровна села на диван, умелыми руками сооружённый вокруг липы.
- Но я чувствую, что ослабела, у меня расстроятся нервы...
- Не болтай!..
Когда Пушкин и Лёвушка спускались с холма, на краю, у самого ската, на площадке, окружённой липами, белели девичьи платья и слышались молодые голоса. С этой площадки, на которой под дубом стояла садовая скамейка, проглядывалась дорога на Михайловское.
V
Дома царил Сергей Львович. Семья окружала его и внимала ему.
- Послушай, - сказал он Пушкину, - что пишет "Северная пчела". - Страницы газеты поддерживал, перегибаясь из-за кресла, старик Никита Тимофеевич. Сергей Львович приложил к глазам лорнет. - Вот, о торжественной церемонии водоосвящения. "Необыкновенное стечение народа всех состояний покрывало преддверия соборов... и даже противолежащий берег реки..." - В газете наиболее важные фразы набирались курсивом, и Сергей Львович - прирождённый, превосходный декламатор - вибрацией голоса эти фразы выделял. - "При погружении креста, - эти слова он выделил, - началась пушечная стрельба... Его императорское величество, - это он тоже выделил, - изволил проехать мимо войск верхом... Во всё время громкое ура раздавалось в народе... наслаждаться лицезрением монарха..." Послушай, - обратился он к Пушкину, - что этот прославленный Булгарин?
Пушкин пожал плечами.
- Меня он расхваливает. Но его угодничество... Он чужд мне духом. Но дело ведёт умело - настоящий торгаш.
Сергей Львович с презрением отбросил шелестящий газетный лист.
- Чего же ты хочешь, - сказал он. - Поляк! - Ему довелось служить в Польше.
Пушкин направился в свою комнату, но Сергей Львович удержал его.
- Неужто мы все тебе тягостны? - Он указал на собравшуюся в зальце семью. - Я переношусь мечтами в Париж...
Пришлось сесть.
- Париж! Когда въезжаешь в него по версальской дороге, он великолепен. - Сергей Львович не был никогда в Париже, но разве не Франции обязан он всем своим воспитанием? - Ты видишь громадные здания с высокими шпилями и куполами. На правой стороне - Сена, на левой - гора Март... - Не ему ли когда-то его друг Карамзин рассказывал о своём путешествии? - И подумать только, что именно французы устроили страшную революцию. "Que faire? - скажет француз. - J’aime les troubles!"
- Полагаю, - сказал Пушкин, - историю, тем более грозные потрясения, определяют не характеры.
- А что же? - сразу раздражаясь, сказал Сергей Львович. - В русском характере, например, ничего подобного нет!.. - Но он благоразумно вернулся к прежней теме. - Густые аллеи Тюильри! Елисейские поля! Большая Опера! C’est beau, c’est ingenieux, sublime! - Могло показаться, что он сейчас рукоплещет, сидя в кресле парижской Оперы, а не в зальце скромного своего поместья. Тонкая улыбка тронула его губы. - В Москве во французском театре играл Монтален. И я смог применить к нему стих Лафонтена: вот весь мой талант, man talent... - Сергей Львович не мог отказаться от каламбура.
Прекрасная креолка, его жена, одарила его улыбкой: иногда она восхищалась им.
- Гора Март, насколько я знаю, покрыта ветряными мельницами, - сказал Пушкин.
- Ты ошибаешься, Александр, - с чувством произнёс Сергей Львович.
- Нисколько не ошибаюсь. - Париж он представлял не хуже своего отца.
Настроение у Сергея Львовича испортилось.
- Пётр повинился: гнедой хромает. Но это ты загнал его!
- Вот как? - возмутился Пушкин. Настроение у него тоже испортилось.
Но в зальце повисло молчание.
- В каком неприятном, щекотливом положении я очутился, - сказал Сергей Львович. - Помещики всего уезда знают, что ты сослан. И мне задают вопросы...
- Что же ты хочешь? - выкрикнул Пушкин и поднялся со стула.
- Ты обязан был явиться к псковскому губернатору! Ты, верно, не знаешь, что мне пришлось ездить в Псков и объясняться с его превосходительством господином Адеркасом. И мне это неприятно! - Сергей Львович тоже вскочил со своего места.
Мирная беседа вдруг превратилась в бурную ссору.
- Не поеду! Не собираюсь! Вот так! - выкрикивал Пушкин.
- Я уважаем дворянами всей губернии! - Сергей Львович размахивал руками. - Vo us voulez done me faire mourir! Да знаешь ли ты, что даже в Опочку, даже в Новоржев ты не имеешь права поехать без разрешения!
Пушкин выбежал из дома. Положительно, эти два человека не могли жить рядом.
...Уже дождь перестал, а он под развесистым деревом ещё долго удерживал коня. Потом направился к дому. Кто это? Среди мокрой травы, луж, в грязи расползшейся тропинки взгорья, сама промокшая, в лаптях и в цветном платке, терпеливо ждала Ольга Калашникова. Тотчас она, будто от чумы, бросилась бежать от него... В самом деле, что бы это могло значить?
Дома текла обычная жизнь. Но в этот день у Сергея Львовича разыгралась фантазия: нужно строить новый дом, более обширный. Он уже набросал план: длинная зала в четыре окна, стеклянная дверь на террасу, по бокам залы гостиные с итальянскими окнами, с одной стороны коридора диванные, с другой - спальни и комнаты для прислуги. Каково?
Он повёл целую экскурсию - жену, дочь, обоих сыновей и Калашникова - по комнатам, показывая, как всё будет. Но и на этом не успокоился. Вышли из дома. Дерновый круг нужно расширить и обсадить кустарником, например, барбарисом. Куртины, цветник, оранжереи - всё обновить. Пруды выкопать новые. И почему бы не выращивать в огороде дыни, que diable!
Потом он позировал дочери, которая писала его портрет. Надежда Осиповна, забыв, что есть орфография и синтаксис, писала французские письма, а Пушкин с Лёвушкой углубились в парк. Они шли вверх по прямой еловой аллее. Песок всосал дождевую влагу и потемнел. Мощные ели с обеих сторон выстроились рядами.
- Я хотел... - неуверенно начал Лёвушка, - давно спросить...
Пушкин посмотрел на брата. Кто у него есть, кроме брата?
- Все говорят... и ты конечно же знаешь... - Лёвушка никак не решался продолжить. Он понизил голос. - Тайные общества!
Пушкин конечно же знал.
- Да, - сказал он и снова посмотрел на брата. Тот ждал откровений. - Ну и что?
- Но... но... - залепетал Лёвушка. - Если, скажем, предложат мне?
Пушкин энергично тряхнул головой.
- И не вздумай! Потому что построено на песке. - И он носком туфли ткнул в песок аллеи. - Я сам когда-то пылал желанием... Но теперь... Послушай. - Перед кем же ему было излиться, как не перед братом? - Я верил. Я ждал. Я надеялся. И что же? Я понял. Не разум, не мечты - что-то железное в судьбах мира! Народы хотят тишины и сытого печного горшка. Ты следил? Испания, Португалия, Италия, Греция... Видимо, для всего должен пробить свой час. В России этот час ещё не пробил. Но в какой пустоте и безветрии ощутил я себя!
Он горячо заговорил о пережитых им сомнениях и разочарованиях и мучительных размышлениях: что же, в конце концов, правит миром?
- Во мне какая-то озлобленность, ко всем какое-то недоверие, какое-то сожаление о мною самим содеянном, - признался он. И вдруг замолчал. По лицу брата он увидел, что его излияния скучны тому. Он вздохнул. - Ну хорошо. - И снова тряхнул головой. - Что ж, вернёмся. - Они успели дойти до часовни. Он потянул носом воздух. - Правда, хорошо дышится?
Лёвушка поднялся на крыльцо дома, а он свернул к няне. Что ж он увидел? Лицо Арины Родионовны раскраснелось. На столе стояли бутыль доморощенного вина и кружка.
Пушкин сел на лавку. В деревянном лотке, аккуратно разложенные, лежали клубки шерсти и спицы. Перед иконой горела лампада.
С улыбкой смотрел он на свою няню. На душе сделалось светлее.
Арина Родионовна налила новую кружку.
- Сердцу, дружок, будет веселее, - с доброй ухмылкой сказала она.
К вечеру приехали соседи из Тригорского. Снова шум.
- Как вы устроились, Александр? Покажите вашу обитель, - попросила Прасковья Александровна.
Все гурьбой вошли в комнату Пушкина.
- Боже мой, я пришлю вам картины, украсьте стены! - воскликнула маленькая энергичная женщина.
В комнате было не просто, а бедно. Кровать под балдахином, но вместо сломанной ножки полено. Серенькие обои. Канапе, книжные полки, письменная мелочь на столе да болванка для шляпы в углу.
- Нет, - сказал Пушкин. - Глядишь в пространство, и ничего не отвлекает.
Потом Прасковья Александровна давала советы непрактичному Сергею Львовичу: как проверять счета, чем исчислять оброк, как увеличить доходы.
- Никому, никому нельзя доверять, - вздыхал Сергей Львович.
- Никому, - энергично подтвердила Прасковья Александровна. - Девушки собирают ягоды - пусть поют. Подлые, любят devorer. Не уследишь!
Пушкин рассмеялся. Эта деятельная женщина - начитанная, с быстрым умом, сильным характером и открытой душой - вызывала у него доверие. Вдруг, неожиданно для себя, он принялся жаловаться на обиды, нанесённые ему в Одессе графом Воронцовым. Он распалился, им овладел гнев.
- Подумайте, каков придворный льстец! - восклицал он. - Когда удавили Puero, он поздравил государя в таких выражениях, что за него стало неловко!
Сергей Львович пожал плечами.
- Но не граф ли Воронцов из своих средств заплатил долги всех офицеров русского экспедиционного корпуса в Париже? - И он в Прасковье Александровне искал союзницу.
- Не понимаю! - воскликнул Пушкин. - Я не сын кожевенника или часовщика! - Он не умалял великих Вольтера, Руссо или Дидро, но всё же отец должен был его понять. - Я требую уважения - и только!
- Я вас понимаю, мой друг, - сказала Прасковья Александровна. Это его успокоило.
Но Сергей Львович не сразу мог успокоиться.
- Подумайте, - пожаловался он Прасковье Александровне, - так в Пскове и не был! Я просил настоятельно.
- Но почему же? - Прасковье Александровне выпала роль арбитра.
- Подай брусничную воду, - приказала горничной Надежда Осиповна. Столкновения мужа и сына не на шутку её расстраивали. - Самовар, сливки!
...В эту ночь свеча долго горела на его столе. Настроение родилось не сразу... Лорд Байрон был отпрыском Стюартов, и он, Пушкин, тоже гордился древностью своего рода. В этом была не чванливость, а как бы живое ощущение истории своей страны...
Потом он раскрыл тетради. С утра он выстраивал, обрабатывал, переписывал столь важные ему заметки, из которых составлялись "Записки". Но теперь им овладели воспоминания. Она, всё она, эта утраченная навсегда женщина! Сейчас она далеко, под голубым небом Италии, столь непохожим на северное ненастье. Она одна. Но не потому, что была распутна и безудержна. Никто любви её небесной не достоин. Иной, чистый, светлый образ слагался сладостной гармонией слов. Боже мой! Какое безумие ревности владело им когда-то! Одна? Но если...
VI
Через окно, полузакрытое занавесками и горшками с цветами, он смотрел на подъезжавшую по правому полукружию коляску. Руслан залаял и бросился навстречу. Кучер деликатно погрозил барской собаке кнутом.
Из коляски, остановившейся у самого крыльца, лихо выскочил бравый полицейский чин в мундире с блестящими пуговицами, в фуражке с красным околышем, при сабле на перевязи. У него был иссиня-выбритый выпуклый подбородок, щегольские усики и будто намалёванные краской, густые сросшиеся брови. Кучер бросил поводья и вытащил кисет. Тяжёлые шаги переместились на крыльцо.
Из передней донеслась какая-то возня, потом послышался угодливый тенор:
- Имею честь видеть его превосходительство? Нет-с, касательно вашего сына.
Возня перешла в переполох, и Пушкин вышел из комнаты. Прошли в гостиную. Из рук земского исправника Сергей Львович принял в дрожащие руки гербовую бумагу.
- Да, конечно же... непременно... - бормотал он.
Полицейский чин с любопытством посмотрел на Пушкина.
- Его превосходительство псковский гражданский губернатор господин фон Адеркас просит вас пожаловать...
Вот в чём, значит, дело! Пушкин скрестил на груди руки.
- Закусить... Отдохнуть... Эй, люди! - хлопотал Сергей Львович.
Полицейский исправник красным платком обтёр со лба пот, вытер околыш фуражки и по-военному щёлкнул каблуками.