- Как ты думаешь, - сказала она, размышляя, - может быть, у тебя размер больше обычного?
- Нет. Когда я был в армии, я повидал много голых мужчин. И видел нескольких с действительно большим членом, чем они очень гордились. Так что у меня вполне обычный. Но не припомню, чтобы хоть кто-нибудь жаловался на подобное затруднение.
Мод кивнула. Она в своей жизни видела только член Фица и, насколько помнила, тот был примерно такой же, как у Вальтера.
- Может, у меня там слишком узко?
Он вздохнул и лег рядом, притянул ее голову к себе на плечо и поцеловал в лоб.
- Я слышал, что у молодоженов бывают трудности. Иногда он слишком нервничает и не может прийти в нужную форму. А иногда от волнения у него все происходит слишком рано и заканчивается, толком не начавшись. Думаю, мы должны набраться терпения и любить друг друга, а что будет дальше - увидим.
- Но у нас же только одна ночь! - сказала Мод и заплакала. Вальтер стал ее успокаивать, но она чувствовала себя совершенно несчастной. Она переживала за себя, но еще больше - за Вальтера. Это должно быть ужасно: дожить до двадцати восьми лет - и жениться на женщине, которая не может его удовлетворить!
Ей хотелось с кем-нибудь поговорить об этом, с другой женщиной - но с кем? О том, чтобы обсудить это с тетей Гермией, смешно было и думать. Некоторые женщины делились тайнами со служанками, но у Мод никогда не было с Сандерсон доверительных отношений. Она подумала об Этель. С ней можно было бы поговорить. Теперь она вспомнила, что именно Этель сказала ей, что волосы на лобке - это нормально. Но Этель уже ушла.
Вальтер сел на постели.
- Давай закажем ужин! И бутылочку вина! Посидим, как муж с женой, поговорим о чем-нибудь, а потом попробуем еще.
Мод есть не хотелось, а разговора "о чем-нибудь" она себе сейчас и представить не могла. Но она, конечно, согласилась. Вальтер, быстро одевшись, вышел в другую комнату и позвонил. Она слышала, как он заказывает ужин - холодное мясо, копченую рыбу, салаты и бутылку рейнского вина.
Она села у раскрытого окна, глядя на улицу. В глаза ей бросился анонс сегодняшней газеты: "Великобритания предъявляет Германии ультиматум!" Вальтер может погибнуть в этой войне. Она не хотела, чтобы он умер девственником.
Вальтер позвал ее, когда принесли еду, и она перешла к нему в гостиную комнату. Официант уже постелил белую скатерть и расставил блюда: копченого лосося, мясную нарезку, салат-латук, помидоры, огурцы, тонко нарезанный белый хлеб. У Мод не было аппетита, но чтобы составить Вальтеру компанию, она пригубила вино, которое он ей налил, и съела небольшой кусочек лосося.
Потом они действительно говорили "о чем-нибудь": Вальтер рассказывал о своем детстве, о матери, о жизни в Итоне. А Мод вспоминала, какие балы устраивал в Ти-Гуине отец. В гости приезжали самые влиятельные люди страны, а мама должна была так размещать их, чтобы рядом находились комнаты их любовниц.
Сначала Мод было тяжело поддерживать разговор, словно они были едва знакомы, но неловкость вскоре прошла, и она снова говорила все, что приходило ей в голову. Официант убрал со стола, и они перебрались на диван, продолжая разговор и держась за руки. Они поговорили о личной жизни родителей, Фица, Роберта, Этель, даже герцогини. Мод хотелось узнать побольше про таких, как Роберт: где они знакомились, как узнавали друг друга, что делали вместе. Целовались они как мужчина с женщиной, сказал ей Вальтер, а делали то, что она сделала в опере, и еще многое другое. Вальтер сказал, что не знает подробностей, а Мод про себя решила, что, может, и знает, но ему неловко об этом говорить.
Когда часы на камине пробили полночь, она удивилась: время пролетело незаметно.
- Давай ложиться, - сказала она. - Даже если у нас и не получится, как должно быть, я хочу провести эту ночь в твоих объятиях.
- Хорошо, - сказал он, вставая. - Но сначала, если не возражаешь, я должен кое-что сделать. В вестибюле стоит телефон для постояльцев. Я бы хотел позвонить в посольство.
- Конечно.
Он вышел. Мод прошла в ванную в конце коридора, потом вернулась в номер. Она разделась и забралась в постель. Ей почти удалось уговорить себя, что неважно, что сейчас будет. Они любят друг друга, и они вместе. А если большего не дано, то достаточно и этого.
Вальтер пришел через несколько минут. Он был мрачен, и Мод сразу поняла, что новости у него плохие.
- Англия объявила Германии войну, - сказал он. - Посольство получило ноту час назад. Из Министерства иностранных дел прибыл младший Николсон, и князя Лихновского пришлось поднять с постели.
Они были почти уверены, что это произойдет - и все равно для Мод это тоже стало ударом.
Вальтер задумчиво разделся, словно много лет так раздевался с ней рядом.
- Мы уезжаем завтра, - сказал он. Когда он снял нижнее белье, она увидела, что его член в обычном состоянии маленький и сморщенный. - К десяти утра, с вещами я должен быть на вокзале на Ливерпуль-стрит.
Он выключил свет и лег. Какое-то время они лежали рядом, не касаясь друг друга, и на какой-то страшный миг Мод показалось, что он сейчас просто заснет; потом он повернулся к ней, обнял, нашел губами ее губы. Несмотря ни на что, ее переполняло желание. Было похоже, что все эти обстоятельства еще больше разожгли ее любовь к Вальтеру, сделали ее еще более отчаянной и требовательной. Она почувствовала, как увеличивается и твердеет его член, касаясь мягкой кожи ее живота. Еще миг - и он был сверху. Как и в первый раз, он, опираясь на левую руку, коснулся ее правой. Как и в первый раз, она почувствовала, как к телу прижимается его твердый член. Ей снова стало больно - но лишь на миг. И на этот раз он скользнул внутрь.
На пути было еще одно препятствие - и она потеряла девственность; и когда он вдруг полностью вошел в нее, они замерли в древнейшем в мире объятии.
- Слава богу… - прошептала она. Облегчение сменилось восторгом, и наконец они начали двигаться в едином счастливом ритме…
Часть вторая
ВОЙНА ГИГАНТОВ
Глава двенадцатая
Начало - конец августа 1914 года
Катерина была в смятении. Когда по всему Петербургу появился расклеенный указ царя о всеобщей мобилизации, она прибежала к Григорию и залилась слезами, отчаянно терзая свою длинную косу и повторяя:
- Что мне делать? Что делать?
Ему хотелось обнять ее, осушить губами ее слезы и пообещать всегда быть рядом. Но он не мог дать такого обещания, и к тому же - она любила не его, а брата.
Григорий уже проходил воинскую службу и числился в запасе, то есть считался подготовленным к ведению военных действий. Правда, единственное, чем с ними занимались - учились маршировать, а все остальное время строили дороги. Тем не менее он ожидал, что его призовут в первые дни мобилизации.
Это приводило его в ярость. Война была глупой и бессмысленной. В Боснии произошло убийство - и уже через месяц Россия оказалась в состоянии войны с Германией! Никто ничего не выиграет, зато с обеих сторон погибнут тысячи рабочих и крестьян. Григорий считал это очевидным доказательством того, что знать в России не в состоянии управлять такой огромной страной.
Даже если он выживет, думал Григорий, война порушит все его планы. Он ведь снова откладывал деньги на Америку. На заводе он получал достаточно, чтобы за два-три года собрать нужную сумму, но на солдатском жалованье таких денег не накопить за всю жизнь. Сколько еще лет ему страдать от несправедливости и жестокости царского режима?
Особенно он волновался за Катерину. Что делать ей, если ему придется уйти на войну? Она жила в том же доме, что и он, в комнате с тремя соседками, и работала на Путиловском заводе, укладывала в картонные коробки винтовочные патроны. После рождения ребенка ей придется на время оставить работу. Если не будет Григория - кто позаботится о ней и о ребенке? Она будет отчаянно нуждаться, а Григорий знал, чем занимаются в Петербурге деревенские девчонки, когда им грозит голод и холод. Господи, только бы ей не пришлось торговать собой!
Однако его не призвали ни в первый день, ни в первую неделю. Газеты писали, что в первый день мобилизации из запаса призвали два с половиной миллиона человек, но это, конечно, были сказки. Невозможно столько людей собрать, снабдить амуницией и отправить в поездах на фронт за один день, да хотя бы и за месяц. Так что мобилизация шла постепенно, кого-то призывали раньше, кого-то позже.
Проходили жаркие летние дни, и Григорий начал думать, что про него могли забыть. Какая это была соблазнительная мысль! В дни хаоса едва ли не самая страшная неразбериха царила в армии. И наверняка тысячи людей избежали списков призывников из-за обычной расхлябанности чиновников.
Катерина уже привыкла приходить по утрам к нему в комнату. Когда она появлялась, он готовил завтрак: для него утро наступало намного раньше. К ее приходу он всегда был умыт и одет, а она появлялась, зевая, со спутанными после сна волосами, в ночной рубашке, которая уже становилась ей мала: она прибавляла в весе. По его подсчетам выходило, что она на середине пятого месяца. Ее грудь и бедра увеличились, и живот хоть и не сильно, но округлился. Видеть ее было сладкой пыткой. Григорий старался не смотреть на это соблазнительное тело.
Тем утром она вошла, когда он стоял у плиты, делая яичницу из двух яиц: еще не рожденному ребенку брата нужно было хорошо питаться, чтобы расти сильным и здоровым. Почти всегда Григорию было чем поделиться с Катериной: то мясом, но селедкой, то ее любимой колбасой.
Катерина, как всегда, была голодна. Она села за стол, отрезала от буханки толстый ломоть хлеба и начала есть: ей не хватало терпения дождаться завтрака.
- А если солдат погибает, кто получает его жалованье? - спросила она с набитым ртом.
- В моем случае - Левка.
- Интересно, добрался он до Америки?
- Не два же месяца туда ехать.
- Хоть бы он поскорее нашел работу.
- Он не пропадет. Его везде любят… - Григорий почувствовал горечь и досаду: это Левка должен был остаться в России и заботиться о Катерине и ее будущем ребенке, - и, кстати, переживать по поводу призыва. А Григорий должен был, как планировал, начать новую жизнь. Катерина все беспокоится за него - человека, который ее бросил, - равнодушная к тому, кто остался с ней.
- Я тоже думаю, он там не пропадет, просто жаль, что он не дает о себе знать.
Григорий покрошил в яичницу сыра. Даст ли Левка о себе знать хоть когда-нибудь, подумал печально. Левка не был сентиментальным и мог вполне оставить прошлое позади, как змея сбрасывает старую кожу. Но вслух Григорий об этом не сказал, жалея Катерину.
- Как ты думаешь, тебе тоже придется воевать?
- За что воевать-то?
- Говорят, за Сербию.
Григорий разложил яичницу по тарелкам и сел за стол.
- Я думаю, сербам наплевать, чья возьмет, а уж мне тем более, - сказал он и начал есть.
- Еще говорят, что за царя.
- Я бы пошел сражаться за тебя, за Левку, за твоего ребенка… Но за царя - нет.
Катерина быстро съела яичницу и дочиста вытерла хлебом тарелку.
- Ты бы какое имя выбрал для мальчика?
- Отца моего звали Сергей, а его отец был Тихон…
- А мне нравится Михаил, - сказала она. - Как архангела.
- Многим нравится. Поэтому оно такое распространенное.
- А может, назвать его Лев? Или Григорий…
Григорий был тронут. Он вдруг понял, что ему было бы приятно, если бы племянника назвали в его честь.
- Лев - хорошее имя, - сказал он.
Раздался заводской гудок - звук разнесся над всей Нарвой, - и Григорий встал.
- Я помою посуду, - сказала Катерина. У нее рабочий день начинался на час позже, чем у Григория.
Она подставила ему щеку, и Григорий ее поцеловал. Одно короткое прикосновение, Григорий не позволял себе большего, но все равно наслаждался прикосновением к нежной коже и теплым, уютным запахом ее шеи.
Он надел картуз и вышел.
Несмотря на ранний час, на улице было сыро, но уже тепло. Григорий вспотел, пока шел к заводу.
За два месяца, прошедшие с отъезда Левки, между Григорием и Катериной установилась дружба, хоть и неловкая. Она доверяла ему, а он ей помогал - хотя каждому нужно было иное: Григорию нужна была любовь, а Катерине был нужен Левка. Но Григорий нашел для себя некоторое утешение в том, чтобы заботиться о ней. Для него это была единственная возможность выразить свою любовь. Вряд ли создавшаяся ситуация могла затянуться надолго, но сейчас вообще трудно было заглядывать далеко вперед. Григорий ведь по-прежнему собирался вырваться из России и добраться до земли обетованной, до Америки.
У заводских ворот вывесили новые списки мобилизованных, вокруг собралась толпа. Те, кто не умел читать, просили других посмотреть, нет ли их в списках. Григорий подошел и заметил рядом Исаака, капитана футбольной команды. Они были ровесниками, и оба были в запасе. Григорий пробежал глазами списки и вдруг увидел свою фамилию.
Он почему-то обманывал себя, надеялся, что этого не произойдет. Ему было двадцать пять, он был крепок и силен - обычное пушечное мясо. Его не могли не отправить на войну.
Но что будет с Катериной? И с ее ребенком?
Исаак выругался. Его фамилия тоже значилась в списке.
- Можете не волноваться, - сказал кто-то за спиной. Обернувшись, они увидели своего начальника Канина. - Я разговаривал с начальником призывного участка. Он обещал освободить от призыва тех, кого я укажу. Так что на войну отправятся только смутьяны.
У Григория сердце радостно забилось. Слишком это было хорошо, чтобы быть правдой!
- А что нам для этого делать? - спросил Исаак.
- Просто не приходите на место сбора. Все будет в порядке. Военные дают полиции список тех, кто не пришел на сборный пункт, и полиция их отлавливает. Но ваших имен в списке не будет.
Исаак недовольно хмыкнул. Григорию тоже все это не понравилось - слишком велика вероятность нарваться на неприятности. Но имея дело с государственной машиной, по-другому было нельзя. Канин, должно быть, дал взятку или что-то в этом роде. И недовольно хмыкать глупо.
- Хорошо! - сказал Григорий. - Спасибо вам!
- Не благодарите меня, - скромно ответил Канин. - Я сделал это для себя, а еще для России. Такие мастера, как вы, нужны, чтобы делать поезда, а не заслонять нас от немецких пуль, - уж на это способен и неграмотный крестьянин. Правительство это еще не поняло, но со временем поймет и еще скажет мне спасибо.
Григорий и Исаак подошли к воротам.
- Можно попробовать так и поступить, - произнес Григорий. - Что мы теряем?
Они встали в очередь: каждый входящий должен был сунуть в ящик металлический квадратный жетон с цифрами.
- Это хорошая новость, - сказал Григорий.
- Мне бы твою уверенность, - отозвался Исаак.
Они направились в колесный цех. Григорий выбросил из головы заботы: предстоял тяжелый день. Путиловский завод работал в усиленном режиме. Григория все время подгоняли, чтобы они производили больше колес.
Подворачивая рукава, он переступил порог колесного цеха. Это было небольшое помещение, от печи в нем было жарко даже зимой. Сейчас, в разгар лета, жара стояла, как в бане. Работал токарный станок, со скрежетом и визгом обтачивая металл.
Лицо Константина, стоявшего у станка, Григорию не понравилось. Друг словно предупреждал: что-то случилось. Исаак тоже это понял. Он остановился и схватил Григория за руку.
- Что… - начал он и не закончил фразы.
Из-за печи метнулась фигура в темно-зеленой форме и ударила Григория в лицо деревянной киянкой.
Григорий попытался уклониться от удара, но чуть запоздал, и хоть пригнулся, молот смазал его по скуле, и он упал. Голова взорвалась болью.
Потребовалось несколько секунд, чтобы вернулось зрение. Наконец он поднял голову и увидел приземистый силуэт околоточного Михаила Пинского.
Этого можно было ожидать. Тогда, в феврале, он слишком легко отделался. Полицейские таких вещей не прощают.
Он заметил, что Исаак дерется с помощником Пинского, Ильей Кагановичем, и еще двумя полицейскими.
Григорий не спешил вставать. Он не хотел отвечать на удары, если будет хоть малейшая возможность этого не делать. Пусть Пинский отводит душу, может, отомстит и успокоится.
Но в следующую секунду не сдержался.
Пинский вновь поднял киянку. И удар был нацелен ему в голову.
Он уклонился вправо, Пинский изменил направление удара, и тяжелый дубовый молоток попал Григорию по плечу. Он взревел от боли и ярости. Пока Пинский восстанавливал равновесие, Григорий вскочил. Левая рука не слушалась, но с правой все было в порядке, и он размахнулся, готовясь нанести удар и не думая о последствиях.
Но ударить ему не привелось. С двух сторон рядом с ним возникли фигуры в черно-зеленой форме, его схватили за руки и заломили назад. Он попытался стряхнуть их с себя, но безуспешно. Как сквозь пелену он видел, как Пинский снова замахнулся и ударил. Удар пришелся в грудь, и он почувствовал, как затрещали ребра. Следующий удар был ниже, в живот. Он скорчился от боли и его вырвало. И новый удар сбоку по голове. Он на миг потерял сознание и безвольно повис в руках полицейских, но тут же пришел в себя. Исаака двое других просто впечатали в стену.
- Ну что, успокоился? - сказал Пинский.
Григорий сплюнул кровью. Все его тело было одним комком боли, мысли путались. Что происходит? Пинский его ненавидит, но должно было что-то случиться, чтобы он решился на такую выходку. Вести себя так на заводской территории, когда вокруг столько рабочих, не имеющих никаких причин любить полицию, - было слишком вызывающе.
Пинский с задумчивым видом приподнял киянку, словно раздумывал, не ударить ли еще. Григорий сжался, но прогнал мысль попросить пощады.
- Имя, живо! - сказал Пинский.
Григорий попытался ответить - сначала ничего не получилось, лишь кровь снова пошла изо рта. Наконец он выговорил:
- Григорий Сергеевич Пешков.
Пинский снова ударил его в грудь. Григорий застонал и его вырвало кровью.
- Врешь! - сказал Пинский. - Говори настоящее! - и он вновь замахнулся.
- Господин полицейский, - сказал Константин, шагнув вперед от своего станка. - Этот человек - действительно Григорий Пешков, мы все здесь его знаем много лет!
- Не сметь мне врать! - рявкнул Пинский. - Или тоже попробуешь вот этого! - И он помахал киянкой, словно взвешивая ее в руке.
- Это чистая правда, Михаил Михайлович, - вступилась и Варя, мать Константина. - Он именно тот, за кого себя выдает, - и она сложила руки на мощной груди, словно говоря: пусть только попробует усомниться в ее словах.
- Тогда объясните мне это, - сказал Пинский, вытаскивая из кармана листок бумаги. - Григорий Сергеевич два месяца назад покинул Санкт-Петербург на "Архангеле Гаврииле".
В цех вошел Канин.
- Что здесь происходит?! - воскликнул он. - Почему никто не работает?
- Вот этот человек, - Пинский указал на Григория, - по имени Лев Пешков, брат Григория Пешкова, разыскивается за убийство полицейского!
Тут все разом закричали. Канин поднял руку, требуя тишины, и сказал:
- Господин полицейский, я прекрасно знаю и Григория и Льва Пешкова, они оба работали здесь несколько лет. Они действительно похожи, как часто бывают похожи братья, но уверяю вас, вот это - Григорий. А из-за вас стоит работа.