Он увидел беспорядочно бегущих людей справа и слева - они шлепали через болото назад, к реке. Отступление началось, но еще не вся армия бежала.
Где-то неподалеку он услышал лошадиное ржание. Он огляделся и увидел майора Азова, скачущего через грязь на большом сером коне. С наганом в руке тот кричал на солдат, требуя, чтобы они прекратили бегство. Те нехотя послушались. Тогда Азов убрал пистолет и поскакал к позиции Григория.
- А вы, дурни, чем тут занимаетесь?
Григорий перезарядил винтовку.
- Ваше благородие, там вражеская огневая точка вон в тех деревьях впереди, - наобум указал он. - Лучше бы вам спешиться, они же вас видят…
Азов остался на коне.
- А что вы здесь делаете - прячетесь от них?
- Его благородие лейтенант Кириллов велели нам с ними покончить. Я послал ребят зайти сбоку, а мы их прикрываем.
Но Азов был не дурак.
- Почему же они не отстреливаются? Либо они сбежали, - покачал головой Азов, - либо там вообще никого не было.
- Вот только что в нас палили, ваше благородие.
- Никого там нет, - сказал Азов и крикнул солдатам: - Прекратить огонь!
Все смотрели на майора.
- По моей команде - в атаку! - сказал Азов и вытащил пистолет.
Григорий не знал, что делать. Бой, как он и предвидел, был проигран. И теперь он не хотел понапрасну рисковать жизнью своей и своих ребят. Но за открытое неповиновение офицеру можно было пойти под трибунал.
В этот миг в том самом месте, куда показывал Григорий, делая вид, будто там враги, появились, проламываясь сквозь чащу, несколько человек. Однако это были не австрийцы: это были отступающие русские.
Но Азов не передумал.
- Это трусливые дезертиры! Стреляйте! - вскричал он и выстрелил в приближающегося солдата.
Отделение заволновалось. Офицеры часто грозились расстреливать тех, кто попытается избежать участия в бою, но никогда еще солдатам Григория не приказывали стрелять в своих. Они смотрели на Григория, ожидая указаний.
- Стреляйте! - крикнул Азов, направляя пистолет на Григория. - Убейте предателей!
Григорий принял решение.
- Ладно, ребята! - крикнул он, поднимаясь на ноги. Он повернулся спиной к приближающимся русским солдатам, посмотрел налево, направо - и поднял винтовку. - Вы слышали, что сказал майор! - он качнул винтовкой, словно начиная разворот - и направил ее на Азова.
Если уж стрелять в своих, лучше он убьет не солдата, а офицера.
Долгое мгновение Азов смотрел на него - и Григорий спустил курок.
Первый выстрел попал в коня, и это спасло Григорию жизнь, так как Азов тоже выстрелил. Конь шарахнулся в сторону, и от этого внезапного движения выстрел пуля прошла мимо. Не задумываясь, Григорий передернул затвор и выстрелил снова.
И промахнулся. Григорий выругался. Теперь его жизнь висела на волоске. Как и жизнь майора.
Азов пытался усмирить коня, но не мог. Григорий следил за его движениями через прицел винтовки. Он выстрелил в третий раз и попал Азову в грудь. Увидел, как майор медленно падает с лошади. Когда тяжелое тело с плеском свалилось в грязную лужу, он мрачно подумал, что так тому и быть.
Конь неверной поступью пошел прочь, а потом вдруг по-собачьи сел на землю.
Григорий подошел к Азову. Майор лежал в грязи на спине, глядя вверх, неподвижный, но еще живой, из раны струилась кровь. Григорий огляделся. Отступавшие солдаты были слишком далеко, чтобы ясно видеть происходящее. Своим же он мог доверять: много раз он спасал им жизнь. Он приставил дуло винтовки ко лбу Азова.
- Это за всех хороших солдат, которых ты убил, бешеный пес, - сказал он. Потом поморщился и приподнял верхнюю губу. - И за мой выбитый зуб, - и спустил курок.
Майор обмяк и перестал дышать.
Григорий глянул на солдат.
- В майора попала случайная пуля противника, - сказал он. - Отходим! - и подошел к лошади. Животное попыталось подняться, но Григорий увидел, что у него сломана нога. Он приложил винтовку к лошадиному уху и выпустил последний заряд. Конь завалился на бок и замер.
II
После окончания Брусиловского наступления, Григорий был переведен в столицу, которая теперь называлась "Петроград", потому что "Санкт-Петербург" звучало слишком по-немецки. По всей видимости, проверенные в бою войска нужны были в столице, чтобы защищать царя, его семью и его министров от гнева толпы. Остатки батальона слили с элитным Первым пулеметным полком, и Григорий поселился в казармах на Большом Сампсониевском проспекте, на Выборгской стороне, в рабочем районе заводов и трущоб. Первый пулеметный полк имел хорошее жилье и питание: защищая ненавистный режим, солдаты не должны были ни в чем нуждаться.
Григорий был счастлив, что возвращается, но перспектива встречи с Катериной вызывала у него опасения. Он жаждал видеть ее, слышать ее голос, мечтал подержать на руках ее ребенка, своего племянника. Но его тревожила собственная страсть. Катерина была его женой только на бумаге. Григорий не имел права ее любить.
Он даже не хотел сообщать ей о своем приезде. В городе, где живет больше двух миллионов человек, они могли никогда и не встретиться… Но это было бы слишком.
В день приезда выходить из казарм не разрешили. Невозможность пойти к Катерине привела его в отчаяние. Вместо этого они с Исааком встретились с другими большевиками, жившими в казармах. Григорий согласился посещать занятия в кружке.
На следующее утро отделение Григория было присоединено ко взводу, назначенному охранять дом князя Андрея, хозяина земли, на которой стояла родная деревня Григория. Князь жил во дворце на Английской набережной, над Невой. В полдень солдаты выстроились на ступенях. В городе было сумрачно от низких дождевых облаков, но изо всех окон дворца лился свет. За стеклом, обрамленным бархатными портьерами, словно занавес в театре, сновали туда-сюда слуги в вычищенных ливреях - носили бутылки вина, тарелки с деликатесами, серебряные подносы с фруктами. В вестибюле играл маленький оркестр, и звуки музыки были слышны на улице. У входа останавливались большие сверкающие автомобили, лакеи спешили распахнуть дверцы, и появлялись гости - мужчины в черных костюмах и женщины, закутанные в меха. Через дорогу на них жадно смотрела небольшая толпа.
Все было как обычно - и все же немного иначе: каждый раз, когда кто-то выходил из машины, в толпе раздавались смешки и улюлюканье. В старое время полиция в одну минуту разогнала бы толпу дубинками. Но сейчас здесь не было полиции, и гости как можно быстрее поднимались по ступенькам между двух рядов солдат и поспешно исчезали за дверью.
Григорий считал, что прохожие правы, когда смеются над знатью, которая так оскандалилась с этой войной. И если начнутся беспорядки, он был настроен принять сторону толпы. А уж стрелять в нее он точно не собирался, и ему казалось, что многие солдаты думают так же.
Как могли аристократы в такое время устраивать подобные мероприятия? Пол-России голодало, и даже у солдат на фронте паек был довольно скудный. "Если я увижу этого князя Андрея, - думал Григорий, - мне придется сдерживаться, чтобы не убить его, как майора Азова".
Наконец толпе надоело, и она разбрелась. Всю вторую половину дня Григорий провел, внимательно вглядываясь в лица проходивших мимо женщин, горячо и безрассудно надеясь увидеть Катерину. К тому времени как гости начали разъезжаться, на улице стемнело и стало холодно, так что ни у кого не было охоты поблизости вокруг.
После бала солдат пригласили зайти через черный ход - доесть то, что осталось после слуг: мясо и рыбу, холодные овощи, недоеденный хлеб, яблоки и груши. Все это вывалили на разделочный стол вперемешку: ломтики мясной нарезки - с рыбным паштетом, фрукты - в мясной подливке, ломти хлеба в пепле от сигар. Но в окопах приходилось питаться и похуже, а с завтрака - утром давали кашу и соленую треску - прошло уже очень много времени, так что они уписывали за обе щеки.
Ненавистного князя Григорий так и не увидел. Что ж, может, и к лучшему.
Когда они строем вернулись в казармы и им возвратили оружие, всех отпустили в увольнение. Григорий был счастлив: наконец-то он сможет увидеть Катерину! Он зашел на кухню с черного хода и попросил хлеба и мяса, чтобы отнести Катерине: сержант пользовался кое-какими привилегиями. Потом начистил до блеска сапоги и пошел.
Выборгская сторона, где стояли казармы, была на северо-востоке, а Катерина жила на юго-западе, в районе Нарвской заставы (если, конечно, она по-прежнему оставалась в его старой комнате неподалеку от Путиловского завода).
Он пошел по Большому Сампсониевскому проспекту, а потом через Литейный мост в центр. Несколько дорогих магазинчиков все еще работали, в витринах горел яркий электрический свет, но многие были закрыты. В магазинах попроще мало что можно было купить. В витрине хлебной лавки стоял одинокий пирог и лежала написанная от руки записка: "До завтра хлеба не будет!"
Выйдя на широкий Невский проспект, он вспомнил, как шел здесь с матерью в тот роковой день 1905 года, когда на его глазах ее убили царские солдаты. А теперь сам он был в числе царских солдат. Но он не станет стрелять в женщин и детей. Если бы произошло что-то подобное сейчас, вряд ли нашлось бы достаточно солдат, чтобы справиться с толпой.
Григорий увидел человек десять - двенадцать молодых людей в черных пальто и черных шапках: они несли портрет Николая Второго в юности, с еще не редеющими волосами и пышной рыжеватой бородкой. Один из них крикнул: "Да здравствует царь!" - и они остановились, стали махать шапками и провозглашать славу царю. Несколько прохожих приподняли шляпы.
Григорий встречал таких и раньше. Их называли "черносотенцами", они входили в "Союз русского народа" - правую организацию, мечтавшую вернуть золотой век, когда царя называли царем-батюшкой, а в России не было ни либералов, ни социалистов, ни евреев. По сведениям большевиков, их деятельность финансировало правительство.
Григорий прошел было мимо, но его окликнули.
- Эй, ты! Почему шапку не снимаешь? - сказал один из парней.
Григорий, не отвечая, пошел дальше, но другой парень схватил его за руку:
- Ты что, не слышал? Шапку долой!
Григорий тихо ответил:
- Только тронь меня еще раз - я тебе голову оторву, горлопан, мальчишка!
Парень отпрянул, но тут же протянул Григорию брошюрку.
- На, приятель, прочти, - сказал он. - Тут рассказывается, как вас, солдат, предают евреи.
- Уйди с дороги, или я эту дурацкую бумажку тебе в задницу засуну! - сказал Григорий.
Парень оглянулся на приятелей в ожидании поддержки, но те разговаривали с мужчиной средних лет в меховой шапке. Григорий пошел прочь.
Когда он проходил мимо заколоченного магазина, его окликнула женщина.
- Эй, солдат! Подь сюда, за рубль отдамся.
Это была стандартная фраза проституток, но Григория удивил голос: женщина говорила как образованная. Он обернулся. На ней было длинное пальто, и когда Григорий посмотрел, она его распахнула, показывая, что, несмотря на холод, под ним ничего нет. Ей было за тридцать, у нее была большая грудь и округлый живот.
Он вдруг почувствовал острое желание. Он не был с женщиной уже очень давно. Проститутки, доступные солдатам, были грязные и недужные. А эту женщину хотя бы можно было обнять без отвращения.
Она запахнулась.
- Да или нет?
- У меня нет денег.
- А что несешь? - Она кивнула на его вещмешок.
- Еды немного.
- Обслужу и за буханку хлеба. У меня дети голодают.
Григорий вспомнил ее налитую грудь.
- А где?
- Здесь, в подсобке.
"В конце концов, - подумал Григорий, - не буду сходить с ума от желания, увидев Катерину".
- Хорошо.
Она впустила его и заперла дверь. Они прошли через пустой магазин в подсобку. При тусклом свете с улицы Григорий увидел на полу матрас, накрытый одеялом.
Женщина обернулась к нему, снова распахнув пальто. Его взгляд приковал треугольник темных волос на лобке.
Она протянула руку:
- Прошу тебя, хлеб вперед!
Он достал из вещмешка буханку черного хлеба и отдал ей.
- Я сейчас, - сказала она.
Она взбежала по лестнице и открыла дверь. Григорий услышал детский голос. Потом закашлялся мужчина - сухим, свистящим кашлем, идущим из глубины грудной клетки. Несколько секунд слышались приглушенные голоса и звуки движения. Потом снова скрипнула дверь, и она сошла по лестнице.
Она сняла пальто, легла на матрас и раздвинула ноги. Григорий лег рядом и обнял ее. У нее было красивое, интеллигентное лицо, осунувшееся от усталости.
- А ты сильный, - сказала она.
Он погладил ее нежную кожу, но желание оставило его. Как-то слишком жалко все это выглядело: пустой магазин, больной муж, голодные дети и это фальшивое кокетство.
Она расстегнула его брюки, погладила безвольный член.
- Может, хочешь в рот?
- Нет, - он резко сел и протянул ей пальто. - Надень.
- Хлеб не отдам! - сказала она испуганно. - Половину уже съели.
Он покачал головой.
- Что у вас случилось?
Она надела пальто и застегнула пуговицы.
- Покурить есть?
Он дал ей папироску и закурил сам.
Она затянулась.
- У нас был обувной магазин: высокое качество, разумные цены, для среднего класса. Мой муж знает толк в торговле, и жили мы хорошо. Но вот уже два года, - в ее голосе послышалось отчаяние, - никто, кроме богатых, не покупает обувь!
- А вы не пробовали заняться чем-нибудь другим?
- Мы не стали сидеть сложа руки! Мой муж нашел способ поставлять армии сапоги вдвое дешевле, чем она за них собиралась платить. Всем маленьким фабрикам, с которыми муж работал, заказы были нужны отчаянно. Он пошел в Комитет военной промышленности…
- Это что такое?
- Вы, видно, давно не были в столице, да, сержант? Сейчас всем, что работает, руководят независимые комитеты: правительство самоустранилось. Снабжением армии занимается Комитет военной промышленности… вернее, занимался, пока военным министром был Поливанов.
- И что произошло?
- Мы получили заказ, муж вложил в дело все наши сбережения, а вскоре царь снял Поливанова. Тот позволил ввести в комитет выбранных народом представителей, и царица решила, что он может быть революционером. Как бы то ни было, от прежнего заказа отказались - и мы были разорены… Мы еще многое пробовали. Мой муж был готов на любую работу, хоть официантом, хоть извозчиком, да только никто его не брал, а потом от беспокойства и голода он занемог.
- И теперь вы работаете - вот так.
- Но у меня не получается. Иногда попадаются добрые люди, вроде вас. А иногда… - Она поежилась и отвернулась.
Григорий встал.
- Прощайте. Как вас зовут, не спрашиваю…
Она поднялась.
- Моя семья все еще жива благодаря вам… - Ее голос дрогнул. - До завтра мне не придется выходить на улицу.
Она встала на цыпочки и легонько поцеловала его в губы.
- Спасибо тебе.
Похолодало. Он быстро шел по улицам к Нарвскому району. Чем дальше он уходил от хозяйки обувного магазина, тем сильнее чувствовал возвращающееся желание, и с сожалением вспоминал ее нежное тело.
Ему пришло в голову, что и Катерина может испытывать потребность в физической близости. Два года - долгий срок, чтобы без этого обходиться. Особенно для молодой женщины (Катерине ведь всего двадцать три). У нее не было особых причин хранить верность что Левке, что Григорию. Чтобы отпугнуть большинство мужчин, вполне достаточно и одного ребенка, но с другой стороны, она так хороша - по крайней мере два года назад. Может, она и не одна сегодня вечером. О, это было бы ужасно…
Он шел к своей прежней квартире у железной дороги. Улица выглядела так, словно за время его отсутствия ничего на ней не белили и не ремонтировали. Похоже, ее даже не подметали. На углу, у булочной, он увидел очередь, хотя та была закрыта.
Ключ у него остался, и он вошел.
Поднимаясь по лестнице, почувствовал страх. Он не желал застать ее с мужчиной. Но предупреждать о своем появлении, чтобы она ждала его и никого в этот вечер не приглашала, ему тоже не хотелось.
Он постучал.
- Кто там?
От звука ее голоса у него на глаза не навернулись слезы.
- Свои, - сказал он хрипло и открыл дверь.
Она стояла у плиты с кастрюлькой в руке. Увидев его, выронила кастрюльку - молоко разлилось, - и закрыв рот руками, тихо вскрикнула.
- Это же я, - сказал Григорий.
На полу у ее ног сидел маленький мальчик с оловянной ложкой в руке. По-видимому, он только что стучал ложкой по пустой жестянке. Он посмотрел на Григория долгим испуганным взглядом - и расплакался.
Катерина подхватила его на руки.
- Ну не плачь, Вова, - сказала она, качая его. - Не бойся. Это твой папа.
Григорию не хотелось, чтобы Вовка считал его папой, но сейчас было не лучшее время, чтобы спорить. Он затворил за собой дверь, обнял их и поцеловал: сначала малыша, потом Катерину - в лоб.
Потом отступил на шаг и внимательно на них посмотрел. Она уже не была той круглолицей девочкой, которую он спас от внимания околоточного Пинского. Она похудела, и у нее был усталый, напряженный взгляд.
Как ни странно, ребенок был не очень похож на Левку. Не было у него Левкиной красоты, его обаятельной улыбки. Если уж говорить о сходстве, то Григорий видел такой же внимательный взгляд, когда смотрелся в зеркало.
- Какой красавец! - сказал Григорий, улыбаясь.
- Что у тебя с ухом? - воскликнула Катерина.
Григорий коснулся того, что осталось от правого уха.
- Потерял в сражении под Танненбергом.
- А зуб?
- Вызвал неудовольствие старшего офицера. Но его уже нет в живых, так что в конце концов я остался в выигрыше.
- Теперь ты не так красив.
Никогда раньше она не называла его красивым.
- Да это мелочи. Мне повезло, что жив остался.
Григорий оглядел свою старую комнату. В ней что-то неуловимо изменилось. На полке, где они с Левкой хранили табак и спички, Катерина поместила цветок в горшке, куклу и фотографию Мэри Пикфорд. На окне была занавеска. Она была сшита из обрезков, но у Григория прежде вообще занавески не было. И еще он заметил запах - вернее, его отсутствие - и понял, что обычно в комнате сильно пахло табаком, вареной капустой и мужским потом. Сейчас воздух был свежим.
Катерина вытерла пролитое молоко.
- Теперь Вовка без ужина, - сказала она. - Не представляю, чем его накормить. У меня нет молока.
- Не волнуйся, - Григорий достал из вещмешка колбасу, капусту и банку варенья. Катерина смотрела, не веря своим глазам. - С солдатской кухни, - объяснил он.
Она открыла варенье и дала немного Вовке на ложечке. Он съел и сказал:
- Еще!
Катерина тоже съела ложку и дала еще варенья ребенку.
- Как в сказке, - сказала она. - Столько еды! Сегодня не придется ночевать у булочной.
- Что это значит? - нахмурился Григорий.
- Хлеба всегда не хватает. Как только булочная утром открывается - вскоре все уже продано. Единственный способ купить хлеба - занять очередь с ночи. Если не встанешь в очередь до полуночи - хлеб кончится раньше, чем подойдет твоя очередь.