- О господи… - думать о том, что она спит, сидя на тротуаре, было невыносимо. - А как же Вовка?
- Одна из девчонок-соседок слушает, не проснется ли он, пока меня нет. Но он сейчас спит крепко всю ночь.
Неудивительно, что хозяйка обувного магазина согласилась переспать с ним за хлеб. Пожалуй, он переплатил…
- Тебе удается сводить концы с концами?
- Я на заводе получаю двенадцать рублей в неделю.
Он опешил.
- Но это в два раза больше, чем когда я уезжал!
- Вот только за комнату раньше приходилось платить четыре рубля в неделю, а теперь - восемь. И на все остальное у меня остается четыре рубля. А мешок картошки, который раньше стоил рубль, теперь стоит семь!
- Семь рублей за мешок картошки?! - воскликнул Григорий. - Как же люди живут?
- Голодают. Дети и старики болеют и умирают. С каждым днем становится все хуже, и никто ничего не может поделать.
У Григория заныло сердце. В армии он утешал себя мыслью, что Катерина с ребенком живут получше - у них есть теплый ночлег и достаточно денег на еду. Но оказалось, он обманывал себя. Мысль о том, что она оставляла Вовку одного, а сама сидела ночью у булочной, приводила его в бешенство.
Они сели за стол, Григорий своим ножом порезал колбасу.
- Чайку бы сейчас, - сказал он.
Катерина улыбнулась.
- Я уже с год не пила чаю…
- Я принесу из столовой.
Катерина ела колбасу, и Григорий видел, что ей стоит немалых усилий не набрасываться на нее. Он взял на руки Вовку и дал ему еще немножко варенья. Колбасу такому маленькому давать еще не стоило.
Григорий почувствовал легкость и покой. На фронте эта картина представлялась ему в мечтах: маленькая комнатка, еда на столе, малыш, Катерина. И все сбылось.
- Не так уж трудно этого добиться, - сказал он задумчиво.
- Ты о чем?
- Мы с тобой оба сильные, здоровые, работящие. И мне нужно только вот это: комната, какая-нибудь еда, отдых после рабочего дня. Уж это у нас должно получиться - чтобы так было каждый день!
- Нас предали сторонники Германии при дворе.
- Да ну? Как это?
- Ну, ты же знаешь, что царица - немка?
- Да… - Царь был женат на немецкой принцессе Алисе Гессенской.
- А Штюрмер уж точно немец.
Григорий пожал плечами. У многих русских были немецкие имена, и наоборот: жители обеих стран на протяжении веков постоянно пересекали границы то в одну сторону, то в другую.
- И Распутин тоже стремится к победе Германии.
- Разве? - Григорий подозревал, что этот "старец" в основном стремится очаровывать придворных дам и расширять свое влияние и власть.
- Они там все заодно. Штюрмеру немцы заплатили, чтобы он заморил крестьян. Царь звонит кайзеру Вильгельму - а ведь это его двоюродный брат - и сообщает, куда направятся наши войска. Распутин хочет, чтобы мы капитулировали. А царица со своей фрейлиной Анной Вырубовой - обе они спят с Распутиным одновременно…
Большинство этих сплетен Григорий слышал. Он не верил, что при дворе желают победы Германии. Но многие солдаты таким слухам верили, и судя по Катерине - штатские тоже. А объяснить настоящие причины, почему русские проигрывают войну и умирают от голода, было делом большевиков.
Но сегодня об этом говорить не стоило. Вовка зевнул, и Григорий поднялся на ноги и стал его укачивать, носить взад-вперед по комнате, а Катерина говорила. Она рассказывала ему про заводскую жизнь, про других квартирантов и прочих людей, которых он знал. Околоточный Пинский был теперь сотрудником секретной полиции и выискивал опасных революционеров. Тысячи осиротевших детей жили на улице, занимались воровством или проституцией - и умирали от голода и холода. Константин, лучший друг Григория на Путиловском заводе, был сейчас членом Петроградского комитета большевиков. Только семейство Вяловых продолжало богатеть: как бы ни было плохо с продовольствием, у них всегда можно было купить и водку, и икру, и сигареты, и шоколад. Катерина рассказывала, а Григорий смотрел на ее большой красиво очерченный рот. Какое счастье - любоваться ею, когда она говорит. У нее решительный подбородок и смелые голубые глаза, но ему она всегда казалась такой беззащитной…
Вовка наконец заснул. Григорий аккуратно уложил его в постель, которую Катерина соорудила в углу. Это был просто мешок тряпья, накрытый одеялом, но малыш уютно свернулся на нем калачиком и сунул в рот большой палец.
Вдалеке часы пробили девять.
- К которому часу тебе надо вернуться? - спросила Катерина.
- К десяти, - сказал Григорий. - Пожалуй, я пойду.
- Побудь еще немного! - Она обняла его за шею и поцеловала.
Это был сладкий миг. Ее губы прикоснулись к его губам нежно и страстно. Он закрыл глаза и вдохнул аромат ее тела. И отстранился.
- Так нельзя, - сказал он.
- Не говори глупости!
- Ты же любишь Левку.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
- Я была двадцатилетней деревенской девчонкой, только что попала в город. Мне нравилось, как он одевается, нравилось пить с ним водку и курить сигареты, нравилось, что он легко расстается с деньгами. Он был такой обаятельный, красивый, веселый… Но сейчас мне двадцать три, у меня ребенок на руках, и где этот Левка?
- Ну, мало ли… - пожал плечами Григорий.
- А ты - здесь. - Она погладила его по щеке. Он понимал, что надо убрать ее руку, но не мог. - Ты даешь мне деньги, приносишь еду моему ребенку. Неужели ты думаешь, я не понимаю, какой дурой была, когда влюбилась в Левку, а не в тебя? Неужели не видишь, что я поумнела? Неужели не понимаешь, что я люблю тебя?
Григорий смотрел на нее и не мог поверить услышанному. Ее голубые глаза смотрели на него честно и прямо.
- Да, - сказала она. - Я люблю тебя.
Он со стоном закрыл глаза, обнял ее и сдался.
Глава двадцатая
Ноябрь - декабрь 1916 года
Этель Уильямс взволнованно читала в газете список раненых и убитых. Уильямсов было несколько, но капрала Уильяма Уильямса из "Валлийских стрелков" среди них не было. Произнеся про себя благодарственную молитву, она сложила газету, отдала ее Берни Леквизу и поставила чайник - варить какао.
Она не могла быть уверена, что Билли жив. Его могли убить в последние дни или часы. Ее преследовали ужасные воспоминания о "дне телеграмм" в Эйбрауэне, она не могла забыть женские лица, искаженные страхом и горем, лица, на которых навсегда останется жестокая отметина страшной вести, полученной в тот день. Ей было за себя стыдно - оттого, что она радовалась, что среди погибших не значился Билли.
Телеграммы в Эйбрауэн все приходили. Битва на Сомме в тот первый день не закончилась. Весь июль, август, сентябрь и октябрь английская армия бросала своих молодых солдат через нейтральную полосу - и их косил огонь пулеметов. Газеты вопили о победе, а телеграммы извещали совсем о другом.
В этот вечер, как почти всегда, на кухне у Этель сидел Берни. Малыш Ллойд дядю Берни обожал. Обычно он устраивался у Берни на коленях, и тот читал ему газеты. Малыш плохо понимал, что означали все эти слова, но сам процесс ему явно нравился. Однако сегодня Берни почему-то был на взводе и Ллойду внимания не уделял.
Со второго этажа спустилась Милдред с заварочным чайником в руке.
- Эт, одолжи ложку заварки, - попросила она.
- Бери, ты же знаешь, где. Не хочешь какао?
- Нет, спасибо, от какао меня пучит. Привет, Берни, когда революция?
Берни поднял голову от газеты и улыбнулся. Милдред ему нравилась. Она всем нравилась.
- Революция ненадолго откладывается, - сказал он.
Милдред насыпала в чайник заварки.
- От Билли письма не было?
- Давно уже, - сказала Этель. - А тебе он писал?
- Последнее пришло недели две назад.
Этель часто видела в почте письма от Билли, адресованные Милдред. Она догадывалась, что брат любит Милдред: иначе с какой стати он стал бы писать квартирантке своей сестры? И по всей видимости, чувства были взаимны: Милдред постоянно спрашивала, нет ли от него новостей, тщетно пытаясь за деланной небрежностью скрыть беспокойство.
Этель хорошо относилась к Милдред, но не знала, готов ли Билли в свои восемнадцать жениться на двадцатитрехлетней женщине с двумя детьми. Хотя, конечно, Билли всегда был не по годам взрослым и ответственным. А к тому времени как война кончится, он еще повзрослеет… Как бы то ни было, единственное, чего хотела Этель, - чтобы он вернулся живым. Остальное было не так уж важно.
- Слава богу, в сегодняшней газете его нет в списке раненых и убитых, - сказала Этель.
- Интересно, когда его отпустят на побывку?
- Но он ушел всего пять месяцев назад!
Милдред поставила чайник.
- Этель, можно тебя попросить кое о чем?
- Конечно.
- Я подумываю уйти из мастерской и работать швеей самостоятельно.
Этель удивилась. Милдред была старшей у Литова и зарабатывала больше других.
- У меня есть знакомая, - продолжала Милдред, - она предложила мне обшивать шляпы: пришивать вуали, ленты, перья и бусины. Работа требует мастерства и оплачивается намного лучше, чем пошив солдатской униформы.
- Звучит многообещающе.
- Вот только работать мне придется дома, во всяком случае поначалу. А потом я надеюсь взять в дело еще девочек и устроить небольшую мастерскую.
- Уже планируешь вперед?
- Но ведь так и надо, правда? Когда война закончится, форма будет не нужна… Ты не станешь возражать, если в комнатах, которые я занимаю, некоторое время будет еще и мастерская?
- Конечно нет! Удачи тебе!
- Спасибо! - Она порывисто поцеловала Этель в щеку, взяла чайник и вышла.
Ллойд зевнул и стал тереть глаза. Этель подняла его с пола и уложила спать в соседней комнате. Минуту-другую она ласково наблюдала, как он засыпает. Как всегда, от его беззащитности у нее защемило сердце. "Когда ты вырастешь, Ллойд, мир будет лучше, - пообещала она про себя. - Мы об этом позаботимся".
Вернувшись на кухню, Этель попыталась вывести Берни из задумчивости.
- Надо, чтобы было больше книг для детей, - сказала она.
Он кивнул.
- Хорошо бы, чтобы в любой библиотеке был отдел детской литературы, - сказал он, не поднимая глаз от газеты.
- Может, если вы, библиотекари, создадите у себя такие отделы, это побудит издателей больше такой литературы печатать?
- Остается только надеяться.
Этель подбросила угля в огонь и налила в чашки какао. Странно, что Берни так задумчив. Обычно эти уютные вечера доставляли ей удовольствие. И он, и она были изгоями - валлийская девчонка и еврей. И не то чтобы в Лондоне было мало валлийцев или евреев, но он стал ей близким другом, как Милдред и Мод.
Она догадывалась, о чем он думает. Прошлым вечером у них в ячейке партии лейбористов с темой "Послевоенный социализм" выступал молодой талантливый лектор из Фабианского общества. Этель начала с ним спорить - и скоро стало заметно, что он ею очарован. Он флиртовал с ней после собрания - хотя все знали, что он женат, а ей его внимание было приятно, хотя она не принимала его всерьез. Однако Берни мог приревновать.
Она решила, если уж он так хочет, оставить Берни в покое, села за кухонный стол и открыла большой конверт с письмами. Женщины слали ей в редакцию "Жены солдата" письма своих мужей: за каждое опубликованное письмо она платила по шиллингу. Эти письма давали более правдивую картину жизни на фронте, чем любая популярная газета. Большую часть материалов в номер писала Мод, а печатать письма была идея Этель, и эту страницу, ставшую изюминкой газеты, она готовила сама.
Ей предлагали перейти с полной занятостью на более оплачиваемую работу в Государственный союз работников швейной промышленности, но она отказалась, ей хотелось работать с Мод.
Она прочла уже полдюжины писем, вздохнула и посмотрела на Берни.
- Казалось бы, люди должны выступать против войны, - сказала она.
- Должны, но не выступают, - сказал он. - Взять хоть результаты выборов.
В прошлом месяце в Эршире были довыборы - голосование проходило в одном округе из-за смерти члена парламента. Кандидату от консерваторов, генерал-лейтенанту Хантер-Вестону, участвовавшему в битве на Сомме, противостоял кандидат от сторонников мира, преподобный Чалмерс. Военный победил с огромным отрывом: 7149 голосов против 1300.
- Это все из-за газет, - с досадой сказала Этель. - Чем может помочь делу мира наша маленькая газетка, когда за войну выступают все газеты этого чертова Нортклиффа? - Ярый милитарист Нортклифф был владельцем "Таймс" и "Дейли мейл".
- Дело не только в газетах, - сказал Берни. - Дело в деньгах.
Берни внимательно следил за тем, на что правительство направляет средства, - странный интерес для человека, у которого в кармане никогда не бывало больше нескольких шиллингов. Этель подумала, что разговор на эту тему может вывести его из задумчивости, и спросила:
- Что ты имеешь в виду?
- Перед войной наше правительство тратило на все в день около полумиллиона: на армию, суд, тюрьмы, образование, пенсии, колонии - ну, на все.
- Надо же! - Она тепло улыбнулась. - Моего отца тоже всегда интересовали такие данные.
Он отпил какао и сказал:
- Угадай, сколько мы тратим сейчас.
- В два раза больше? Миллион в день? Хотя это кажется невероятным…
- Не угадала. Война стоит нам пять миллионов фунтов в день. Это в десять раз больше обычных расходов на управление страной.
Это потрясло Этель.
- Но откуда эти деньги берутся?
- В том-то и дело. Мы их занимаем.
- Но война идет уже больше двух лет. Значит, мы уже должны… почти четыре миллиарда фунтов!
- Что-то вроде того. При мирной жизни мы бы их израсходовали за двадцать пять лет.
- Но как мы сможем их отдать?
- Никак. Если правительство попытается ввести налоги, которые обеспечат возвращение этого долга, это вызовет революцию.
- А что же будет?
- Если мы проиграем войну, наши кредиторы - в основном американцы - разорятся. А если победим, мы заставим платить Германию. Это называется "репарации".
- А как же они смогут их выплатить?
- Будут голодать. Но никого не волнует, что произойдет с побежденными. Во всяком случае, Германия в 1871 году поступила с французами именно так… - Берни встал и поставил чашку в кухонную раковину. - Вот потому мы и не можем пойти на мировую с Германией. Кто тогда будет платить?
Этель пришла в ужас.
- И поэтому мы продолжаем посылать наших мальчиков в окопы! Потому что не можем отдать долг! Бедный Билли… В каком страшном мире мы живем.
- Но мы это изменим.
"Надеюсь", - подумала Этель. Берни считал, что необходима революция. Этель читала о французской революции и знала, что результат не всегда получается таким, к какому люди стремятся. Но все равно она была намерена сделать все возможное, чтобы Ллойду жить было лучше.
Они помолчали. Через некоторое время Берни поднялся. Он пошел к двери, словно собираясь уходить, но передумал и снова сел.
- Интересный был вчера лектор, - сказал он.
- Да, - ответила Этель.
- И умный.
- Да, в самом деле.
- Этель… Два года назад ты мне сказала, что тебе не нужен любимый человек, тебе нужен друг.
- Прости, что я тебя обидела…
- Ты меня не обидела. Дружба с тобой - лучшее, что есть в моей жизни.
- Я тоже очень рада, что ты у меня есть.
- Ты сказала тогда, что я скоро забуду всю эту любовь-морковь, и мы просто останемся хорошими друзьями. Но ты ошиблась… - Он подался вперед. - Чем лучше я узнаю тебя, тем больше люблю.
Этель увидела горячую преданность в его глазах, и ей стало отчаянно горько, что она не может ответить на его чувство.
- Я тебя тоже очень люблю! - сказала она. - Только… не так.
- Но какой тебе смысл быть одной? Мы хорошо друг к другу относимся. Мы понимаем друг друга. У нас общие идеалы, цели в жизни, взгляды… мы можем быть вместе!
- Для брака нужно большее.
- Я знаю. Я так хочу обнять тебя… - Он протянул к ней руку, но она отодвинулась. Его обычно доброжелательное лицо исказила горькая усмешка. - Я понимаю, что я не самый красивый человек на свете. Но уверен, никто никогда не любил тебя так, как я.
В этом он прав, подумала она печально. Многим она нравилась, один ее соблазнил, но никто не относился к ней с таким терпеливым обожанием, как Берни. И она могла быть уверенной, что так будет всегда. А где-то в глубине души она этого и желала.
Видя ее смятение, Берни сказал:
- Этель, будь моей женой! Я люблю тебя. Я всю жизнь положу, чтобы ты была счастлива. Мне больше ничего не надо.
А нужен ли ей вообще мужчина? Ей и так неплохо… Постоянным источником радости был Ллойд - его неуверенные шаги, его детский лепет, безграничное любопытство. Этого для нее достаточно.
- Малышу Ллойду нужен отец, - сказал Берни.
Ей стало стыдно. Берни уже в какой-то мере заменил Ллойду отца. Выйти замуж за Берни ради Ллойда?
Но это значит расстаться с остатками призрачной надежды вновь испытать всепоглощающую страсть, пережитую с Фицем. Когда она вспоминала о нем, внутри все сжималось от тоски. Она пыталась, вопреки чувствам, думать объективно. Что ей дала эта любовь? Лишь разочарование. Ее отвергла собственная семья. И ей пришлось покинуть родные края. Зачем ей стремиться к такому?
Но как ни уговаривала себя, принять предложение Берни она не могла.
- Позволь я подумаю, - сказала она.
Он просиял. Он не смел надеяться даже на такой ответ.
- Думай сколько пожелаешь, - сказал он. - Я буду ждать.
Она открыла дверь.
- Спокойной ночи, Берни.
- Спокойной ночи, Этель.
Он наклонился к ней, и она подставила щеку для поцелуя. Его губы чуть задержались на ее щеке. Она немедленно отклонилась. Он поймал ее за руку.
- Этель…
- До завтра, Берни.
Поколебавшись, он кивнул:
- До завтра.