III
Гас Дьюар находился в Государственной галерее на Трафальгарской площади. Он стоял перед картиной Рембрандта "Автопортрет в возрасте 63 лет".
- Невероятный урод, - сказала стоявшая рядом женщина.
Он обернулся и узнал Мод Фицгерберт.
- Я - или Рембрандт? - спросил он, и она засмеялась.
Они пошли по галерее вместе.
- Какое удивительное совпадение! - сказал он. - Я так рад встретить вас здесь!
- Честно говоря, я вас заметила и вошла следом, - сказала Мод. - Я хотела вас спросить, - продолжала она, понизив голос, - почему немцы до сих пор не сделали того предложения, о котором вы мне говорили?
Ответа он не знал.
- Может, они передумали, - сказал он мрачно. - Ведь там - как здесь, одна фракция стремится к миру, а другая - к войне. Возможно, военная фракция победила, и им удалось заставить кайзера изменить решение.
- Но должны же они понимать, что битвы уже ничего не решают! - сказала она гневно. - Вы читали в утренних газетах, что немцы взяли Бухарест?
Гас кивнул. Румыния вступила в войну в августе, и некоторое время англичане надеялись, что их новый союзник нанесет мощный удар, но в сентябре немцы пересекли границу Румынии, и сейчас ее столица пала.
- Фактически Германия оказалась в выигрыше, ведь теперь они получили румынскую нефть.
- Вот именно, - сказала Мод. - Один и тот же старый прием: шаг вперед - шаг назад. Когда мы уже перестанем попадать впросак?
- То, что Ллойда Джорджа назначили премьер-министром, выглядит не очень многообещающе, - сказал Гас.
- Да? Вот тут вы, возможно, ошибаетесь.
- Но он построил свою политическую репутацию на том, что был агрессивнее всех остальных. После этого ему может оказаться нелегко договариваться о мире.
- Не стоит быть таким уверенным. Ллойд Джордж непредсказуем. Он может повернуть на сто восемьдесят градусов, и этому удивятся только те, кто наивно полагал, что он говорил искренне.
- Ну что же, это внушает надежду.
- И все равно, как бы мне хотелось, чтобы премьер-министром у нас была женщина.
Гас не очень-то верил в такую вероятность хоть когда-нибудь, но вслух этого не сказал.
- Я хотела с вами поговорить еще кое о чем, - сказала она и остановилась.
Гас повернулся к ней. Может быть, благодаря картинам у него обострилось восприятие, но он поймал себя на том, что любуется ее лицом. Он отметил острые линии носа и подбородка, высокие скулы, изящную шею. Угловатость ее черт смягчали полные губы и большие зеленые глаза.
- Пожалуйста, о чем вам угодно, - сказал он.
- Что вам сказал Вальтер?
Гас вспомнил тот странный разговор в баре отеля "Адлон".
- Он сказал, что ему придется посвятить меня в одну тайну. Но так и не открыл мне эту тайну.
- Решил, что вы догадаетесь сами.
- Я догадался, что он, должно быть, любит вас. А по вашей реакции, когда я отдал вам письмо в Ти-Гуине, я понял, что любовь взаимна. И если вы позволите, - Гас улыбнулся, - я бы сказал, что он - счастливец.
Она кивнула, как Гасу показалось - с облегчением. Гас подумал, что, должно быть, догадался не обо всем; потому-то она и спросила, что именно он знает. Интересно, подумал он, что еще они скрывают? Возможно, они помолвлены?
Они пошли дальше. "Я понимаю, почему он вас любит, - подумал Гас. - Я тоже мог бы потерять голову".
Она вновь удивила его внезапным вопросом:
- Господин Дьюар, а вы когда-нибудь любили?
Это был нескромный вопрос, но он ответил.
- Да, любил. Дважды.
- Но это осталось в прошлом?
Ему вдруг захотелось ей рассказать.
- В тот год, когда началась война, мне хватило наглости влюбиться в женщину, которая была замужем.
- А она вас любила?
- Да.
- И что же?
- Я просил ее оставить мужа. Мне не следовало так поступать, и я знаю, что это вас шокирует. Но она была лучше, чем я, и она отказалась от моего безнравственного предложения.
- Меня не так легко шокировать. А второй раз?
- В прошлом году у меня была помолвка в родном городе, Буффало. Но она вышла за другого.
- Простите. Мне, наверное, не следовало заводить об этом речь Я напомнила вам о событиях, о которых больно вспоминать!
- Да, это так.
- Вы простите мне признание, что мне стало легче? Оттого, что вы знаете, какую боль может причинить любовь.
- Да, знаю.
- Но, может, скоро наступит мир, и моя боль пройдет.
- Я очень на это надеюсь, леди Мод.
IV
Этель целыми днями мучительно думала о предложении Фица. Стоя на заднем дворе, на холодном ветру, она выкручивала выстиранное белье и представляла себе жизнь в том чудном доме в Челси, представляла Ллойда, бегающего по саду под присмотром заботливой няни. "Я дам тебе все что угодно", - сказал он, и она знала, что это правда. Он оформит дом на нее. Он свозит ее в Швейцарию и на юг Франции. Если бы поставила себе такую цель, то могла бы добиться от него пожизненного содержания и получать деньги до самой своей смерти, даже если надоест ему, - хотя она знала, что если захочет, то не надоест никогда.
Это стыдно и отвратительно, говорила она себе сурово. Она станет женщиной, которой платят за секс, а что, как не это, означает слово "проститутка"? Она никогда не могла бы пригласить в свое жилище родителей, они сразу бы поняли, что все это значит.
Неужели это для нее так важно? Может, и нет, но это еще не все. Она хотела от жизни большего, чем просто удобства. Став любовницей миллионера, она вряд ли могла бы продолжать борьбу за простых женщин. С политикой ей пришлось бы покончить. Она перестала бы видеться с Милдред и Берни, и даже общаться с Мод ей было бы неловко.
Но кто она такая, чтобы ждать от жизни столь многого? Она - Этель Уильямс, родившаяся в доме шахтера! Как можно воротить нос от легкой жизни? "И на том скажи спасибо", - повторяла она себе одну из любимых фразочек Берни.
А кроме того, нужно подумать о Ллойде. У него будет гувернантка, а потом Фиц даст денег, чтобы отправить его в школу для детей аристократов. Он вырастет среди элиты и займет привилегированное положение в обществе. Имеет ли Этель право лишить его этого?
Она так ничего и не решила для себя, когда в кабинете редакции, где сидела вдвоем с Мод, раскрыла газеты и узнала о другом судьбоносном предложении. Двенадцатого декабря немецкий канцлер, Теобальд фон Бетман-Гольвег, предложил Антанте мирные переговоры.
Этель была в восторге. Мир! Неужели это возможно? И Билли сможет вернуться?
Французский премьер немедленно назвал предложение коварной уловкой, а русский министр иностранных дел осудил немецкие "лживые предложения", но Этель верила, что имеет значение только реакция англичан.
Ллойд Джордж не стал выступать с публичной речью, сославшись на больное горло. В Лондоне в декабре месяце половина населения жаловалась на кашель и насморк, но Этель заподозрила, что Ллойд Джордж просто решил выгадать время. Она посчитала это хорошим знаком. Немедленный ответ мог быть только отрицательным; все остальное оставляло шанс. Он хотя бы рассматривает возможность мира, подумала она с надеждой.
А пока президент Вильсон всей американской мощью склонял весы в сторону мира. В качестве предварительного шага он предложил воюющим сторонам заявить свои цели - что они стремятся получить с помощью этой войны.
- Тут-то все и замялись, - сказал вечером Берни Леквиз. - Они уже забыли, почему начали войну. А теперь воюют просто потому, что хотят победить.
Этель вспомнила, как миссис Дэй Пони в разговоре про забастовку сказала: "Ох уж эти мужчины! Если влезут в драку - то думают лишь о том, чтоб одержать верх. И не прекратят, чего бы это ни стоило!" Интересно, если бы премьер-министром была женщина, как бы она отреагировала на это предложение мирных переговоров?
Но в последующие дни Этель поняла, что Берни прав. Ответом на предложение президента Вильсона было странное молчание. Ни одна страна не ответила сразу. Это еще больше злило Этель. Как они могут вести войну, если даже не знают, ради чего?
Берни устроил собрание, на котором планировалось обсудить немецкое предложение. В день собрания Этель, проснувшись, увидела у своей постели брата в военной форме.
- Билли! - воскликнула она. - Ты живой!
- И в отпуске на целую неделю, - сказал он. - Вылезай из постели, лежебока.
Она вскочила, накинула халат и обняла его.
- Билли, как же я счастлива тебя видеть… - Она заметила полоски у него на рукаве. - Так ты теперь сержант?
- Точно.
- А как ты вошел?
- Милдред открыла… Вообще-то я пришел поздно вечером.
- И ты спал…
- …наверху, - сказал он, краснея.
- Счастливчик! - усмехнулась Этель. - Милдред - золото, а не девушка. Женишься на ней?
- Да, если не убьют.
- Ничего, что у вас разница в возрасте?
- Не такая уж большая. Было бы ей, к примеру, тридцать…
- А дети?
- Они такие славные… Но даже будь они другими, - Билли пожал плечами, - ради нее я бы с ними ужился.
- Ты, должно быть, видел все эти шляпки у нее в комнате. Она открыла мастерскую.
- Ну да. Она говорит, все идет неплохо.
- А Томми тоже приехал на побывку?
- Да, он сел на поезд в Эйбрауэн.
Ллойд проснулся, увидел в комнате чужого и заплакал. Этель взяла его на руки и стала успокаивать. Потом сказала Билли:
- Пойдем на кухню. Я приготовлю завтрак.
Она решила сварить овсянку, а Билли сел читать газету. Через минуту он сказал:
- Чертова зараза!
- Ты о чем?
- Да этот Фицгерберт вовсю разоряется… - Он кинул быстрый взгляд на Ллойда, словно ожидая, что ребенок может обидеться за столь презрительное упоминание о его отце.
Этель заглянула через его плечо в газету. И прочла:
К вопросу о мире. Солдаты, просят: "Не оставляйте нас! Боритесь!"
Речь раненого графа.
Вчера в Палате лордов прозвучала трогательная речь против сделанного немецким канцлером предложения о мирных переговорах. Выступал граф Фицгерберт, майор "Валлийских стрелков", залечивающий в Лондоне раны, полученные в битве на Сомме.
Граф Фицгерберт сказал, что говорить с немцами о мире значило бы предать тех, кто отдал жизнь в этой войне. "Мы верим, что побеждаем и можем достигнуть полной победы, если только не откажетесь воевать вы", - сказал он.
В полевой форме, с повязкой на глазу, опираясь на трость, - граф Фицгерберт являл собой поразительное зрелище. После жарких споров его слушали в полной тишине, а вернулся он на место под аплодисменты.
И далее в том же духе. Этель содрогнулась. Показная сентиментальная чушь, но она произведет впечатление. Обычно Фиц не надевал повязку, должно быть, он сделал это, чтобы выглядеть более эффектно. Его речь многих настроит против мирных переговоров.
Этель позавтракала с Билли. Потом оделась, одела Ллойда и вместе с ним вышла из дома. Билли собирался день провести с Милдред, но вечером обещал прийти на собрание.
В редакции "Жены солдата" она увидела во всех газетах репортажи о речи Фицгерберта. Несколько газет сделали речь главной темой Дня. Они смотрели с разных точек зрения, но сходились в одном: нанесен мощный удар по сторонникам мира.
- Как можно быть против обсуждения мирного соглашения? - сказала Этель, обращаясь к Мод.
- Можешь сама его спросить, - ответила Мод. - Я пригласила его на собрание, и он согласился прийти.
Этель опешила.
- Ну и теплый прием его ждет!
- Да уж, надеюсь.
Мод и Этель весь день работали над специальным выпуском газеты с центральным заголовком: "Угроза мира невелика". Мод заголовок нравился, но Этель считала иронию слишком тонкой. Ближе к вечеру Этель забрала Ллойда от няни, привела домой, покормила и уложила спать. И оставила на попечение Милдред, которая не ходила на политические собрания.
Когда Этель пришла в дом молитвы "Голгофа", народу в зале было много, в том числе солдат и матросов, и вскоре новоприбывшим оставалось только стоять. Ведущим был Берни. Он открыл собрание короткой, но скучной речью: оратор из него был никакой. Потом объявил первого выступавшего, философа из Оксфордского университета.
Этель знала доводы в пользу мира лучше, чем этот философ, и пока он говорил, смотрела на двух сидевших на кафедре мужчин, которые за ней ухаживали. Фиц - это порождение сотен лет богатства и культуры. Как всегда, он прекрасно одет, хорошо пострижен, с белыми руками и ухоженными ногтями. Берни - из племени преследуемых и гонимых, выживших благодаря тому, что они умнее тех, кто подвергал их гонениям. На нем был его единственный костюм из темно-серой саржи. Этель никогда не видела его ни в чем другом: когда стояла теплая погода, он просто снимал пиджак.
Мнения лейбористов на тему мира разделились. Председатель партии лейбористов Рамсей Макдональд, высказавшийся в парламенте третьего августа 1914 года против войны, ушел со своего поста через два дня после вступления Великобритании в войну, и с тех пор члены парламента от партии лейбористов поддерживали войну, как и большинство их избирателей.
Фиц начал свою речь с английских традиций. Сотни лет Великобритания поддерживала равновесие сил в Европе, помогала слабым странам, чтобы ни у одной страны не было преимущества перед другими.
- Канцлер Германии ничего не сказал об условиях мирного договора, но всякое обсуждение должно начинаться с положения вещей на данный момент, - сказал Фиц. - Если заключить мир сейчас - это означает, что Франция унижена и лишена своих территорий, а Бельгия становится сателлитом. Германия же будет доминировать на континенте по принципу грубой силы. Этого мы позволить не можем, а потому мы должны сражаться до победы.
Когда началось обсуждение, Берни заметил:
- Граф находится здесь не как офицер армии, а как частное лицо, и он дал мне слово, что присутствующие здесь солдаты не будут привлечены к ответственности, что бы они ни говорили. На самом деле, ни на каких других условиях мы бы графа и не пригласили.
Первый вопрос графу задал сам Берни.
- Лорд Фицгерберт, из ваших слов следует, что унижение Франции и лишение ее территорий ведет к дестабилизации обстановки в Европе. - Фиц кивнул. - В то время как унижение Германии и лишение ее Эльзаса и Лотарингии - что, без сомнения, произошло бы - должно обстановку в Европе стабилизировать.
Этель заметила, что Фиц растерялся. Он не ожидал, что здесь, в Ист-Энде, придется иметь дело с сильным противником. Интеллектуально Берни намного его превосходил. Этель даже стало немного жаль Фица.
- В чем же разница? - закончил вопрос Берни, и с тех мест, где сидели сторонники мирных переговоров, раздался одобрительный гул.
Но Фиц быстро пришел в себя.
- Разница в том, - сказал он, - что Германия - агрессор, жестокий, бесчеловечный и вооруженный до зубов. И если мы заключим мир сейчас - мы вознаграждаем подобное поведение и создаем предпосылки для его повторения в будущем!
Это вызвало одобрительные возгласы другой части аудитории, и Фиц сохранил лицо, но Этель подумала, что этот аргумент никуда не годится, а Мод встала, чтобы так и заявить:
- Война началась не по вине одной страны! Сейчас стало принято и удобно винить Германию, и наша милитаристская пресса поддерживает этот миф. Мы вспоминаем вторжение Германии в Бельгию и говорим об этом так, будто никаких провоцирующих предпосылок к этому не было. Мы забыли, как на границе Германии стояла шестимиллионная русская армия. Мы забыли, как Франция отказалась объявить нейтралитет… - Тут на Мод зашикали. ("Говоря людям, что все не так просто, как им кажется, одобрения не дождешься", - с горечью отметила Этель.) - Я не говорю, что Германия ни в чем не виновата! - крикнула Мод. - Я говорю, что не виноватых нет! Я говорю, что мы воюем не ради стабильности в Европе, не ради справедливости для бельгийцев, не ради того, чтобы наказать Германию за милитаризм. Мы воюем, потому что слишком гордые и не желаем признать, что совершили ошибку!
Поднялся и попросил слова солдат в форме, и Этель с гордостью узнала Билли.
- Я был в битве на Сомме, - начал он, и в зале стало тихо. - Я хочу рассказать вам, почему мы понесли такие большие потери…
Голос у него звучный, как у отца, подумала Этель. И его же спокойная, уверенная манера говорить. Он мог бы стать прекрасным проповедником.
- Наши командиры нам сказали, что наступление будет не опаснее, чем прогулка по парку. Нам сказали, что наша артиллерия разрушила вражеские позиции, сравняла с землей окопы и уничтожила блиндажи, и когда мы окажемся на линии их укреплений, то увидим лишь мертвых немцев.
Этель заметила, что он обращается не к людям на кафедре, а смотрит вокруг, обводя зал внимательным взглядом, убеждаясь, что все глаза прикованы к нему.
- Почему они нам так говорили? - спросил Билли, глядя прямо на Фица. - Почему нам говорили неправду? - Этель увидела, что Фиц помрачнел. Ей было известно, что для людей высшего общества нет оскорбления хуже, чем обвинение во лжи. Билли это тоже было известно. - Позиции немцев не были разрушены, - бросил Билли в притихший зал. - Мы об этом узнали, попав под пулеметный огонь.
На этот раз реакция аудитории была довольно бурной.
- Позор! - выкрикнул кто-то.
Фиц встал, чтобы ответить, но Берни сказал:
- Лорд Фицгерберт, подождите, прошу вас. Дайте закончить предыдущему оратору.
Фиц сел, качая головой.
- Стали наши командиры проверять, какой урон в действительности нанесла наша артиллерия позициям противника? - выкрикнул Билли. - Может быть, выслали разведку, самолеты? И если нет, то почему?
Придя в ярость, Фиц вскочил. В зале кто захлопал, а кто и засвистел.
- Вы не понимаете! - начал он. Но голос Билли заглушил его.
- А если они знали правду, - выкрикнул он, - то почему нам говорили другое?
Фиц начал кричать, половина зрителей свистели и скандировали. Но голос Билли был все еще слышен.
- Я задам один простой вопрос! - прогремел он. - Наши командиры дураки или лжецы?