V
Этель получила письмо на дорогой гербовой бумаге, надписанное крупным, уверенным почерком Фица. Он не упоминал о собрании в Олдгейте, но приглашал ее на следующий день, во вторник, 19 декабря, в Вестминстерский дворец, где можно с галереи в Палате общин послушать первую речь Ллойда Джорджа в качестве премьер-министра. Этель разволновалась. Она никогда не думала, что окажется в Вестминстерском дворце, не говоря уже о том, чтобы слушать речь своего кумира.
- Почему, ты думаешь, он тебя пригласил? - спросил вечером Берни, по обыкновению задавая самый важный вопрос.
У Этель не было ответа, который выглядел бы правдоподобно. Фицу не была свойственна чистосердечная доброта. Он умел быть щедрым, когда это было ему зачем-то нужно. И Берни проницательно интересовался, не хочет ли он чего-то взамен.
Берни руководствовался скорее рассудком, чем интуицией, он чувствовал, что между Фицем и Этель существует какая-то связь, и в ответ на это его собственное поведение стало чуть больше напоминать поведение влюбленного. В этом не было ничего показного, потому что он не был показушником, но при прощании он удерживал ее руку чуть дольше, чем следовало, подходил чуть ближе, чем ей было удобно, при разговоре гладил ее по плечу и поддерживал под локоток, когда им случалось вместе идти по лестнице или выходить из автобуса. Почувствовав, что стало небезопасно, Берни инстинктивно делал жесты, означавшие, что она принадлежит ему. К несчастью, ей было трудно при этом не морщиться. Фиц напомнил ей обо всем том, чего она не чувствовала по отношению к Берни.
Во вторник Мод пришла в редакцию в половине одиннадцатого, и они бок о бок проработали все утро. Пока Ллойд Джордж не произнес свою речь, передовицу нового выпуска Мод писать не могла, но в газете было еще многое другое: вакансии, приглашения нянь на работу, полезные советы доктора Гринворда, касающиеся детского и женского здоровья, а также рецепты и письма.
- Фиц после собрания вне себя от ярости, - сказала Мод.
- Я говорила, что ему зададут жару.
- Это неважно, но Билли назвал его лжецом.
- А ты уверена, что он злится не потому, что Билли в споре одержал верх?
- Ну… может быть, - невесело улыбнулась Мод.
- Надеюсь только, он не заставит Билли за это ответить.
- Не заставит, - твердо сказала Мод. - Это значило бы нарушить слово.
- Хорошо, если так.
Они пошли на ланч в кафе на Майл-Энд-роуд. "То, что надо шоферу!" - гласила вывеска, и шоферов грузовиков, действительно, было полно. Персонал кафе радостно приветствовал Мод. Они взяли пирог с мясом и устрицами - мяса в пироге было мало, и его смешивали с дешевыми устрицами.
Потом они сели на автобус, идущий в Вест-Энд. Этель взглянула на огромный диск Биг-Бена и увидела, что уже половина четвертого. Выступление Ллойда Джорджа должно было начаться в четыре. В его власти было покончить с войной и спасти миллионы жизней. Сделает ли он это?
Ллойд Джордж всегда боролся за рабочего человека. Перед войной он вел борьбу с палатой лордов и королем за то, чтобы ввести пенсию по старости. Этель знала, как много это значило для стариков, у которых не было за душой ни гроша. В первый день, когда стали выплачивать пенсии, она видела, как бывшие шахтеры - когда-то сильные мужчины, а теперь согбенные старики с дрожащими руками, - не скрываясь, плакали от радости: теперь им не придется жить в нищете. Тогда-то Ллойд Джордж стал кумиром рабочего класса. А палата лордов собиралась потратить эти деньги на королевский флот.
"Я могла бы написать ему сегодняшнюю речь, - подумала Этель. - Я бы сказала: "Бывают моменты в жизни человека и в жизни народа, когда было бы правильно сказать: "Я сделал все, что мог, большего сделать не могу, поэтому оставляю попытки и буду искать новый путь". Час назад я приказал прекратить огонь по всей английской линии фронта во Франции. Господа, пушки смолкли"".
Это было возможно. Французы пришли бы в ярость, но им тоже пришлось бы прекратить огонь - или быть готовыми к тому, что Великобритания заключит сепаратный мир, а их тогда ожидало бы неминуемое поражение. Франции и Бельгии будет тяжело принять мирный договор, - однако не тяжелее, чем потерять еще миллионы жизней.
Это будет демонстрация искусства государственного правления. Скорее всего - и финал политической карьеры Ллойда Джорджа: никто не станет голосовать за человека, проигравшего войну. Но зато какой это выход!
Фиц ждал в центральном вестибюле. С ним был и Гас Дьюар. Вне сомнения, он не меньше остальных жаждал узнать, как ответит Ллойд Джордж на мирную инициативу.
По длинной лестнице они поднялись в галерею и заняли свои места над залом заседаний. Справа от Этель сидел Фиц, слева - Гас. Внизу рядами стояли скамьи, обтянутые зеленой кожей. По обе стороны зала почти все места были заняты, за исключением нескольких мест в первом ряду, которые традиционно оставляли для кабинета министров.
- Все члены парламента исключительно мужчины, - громко сказала Мод.
- Тише, пожалуйста! - прошипел капельдинер, одетый в официальный придворный костюм, включая бархатные брюки до колена и белые чулки.
Какой-то рядовой член парламента пытался говорить, но его вряд ли кто-либо слушал: все ждали нового премьер-министра. Фиц тихо сказал Этель:
- Ваш брат нанес мне оскорбление.
- Какое несчастье! - саркастически отозвалась Этель. - Он ранил ваши чувства?
- На дуэль вызывали и не за такое.
- Какая здравая мысль для двадцатого века!
Ее презрительный тон его нисколько не задел.
- А ему известно, кто отец Ллойда?
Этель замешкалась с ответом: говорить правду она не желала, но не хотелось и врать. По ее замешательству он все понял.
- Ах вот оно что, - сказал он. - Тогда это многое объясняет.
- Не думаю, что требуется искать дополнительный мотив, - сказала она. - Случившегося на Сомме вполне достаточно, чтобы разозлить солдат, вам так не кажется?
- За такую дерзость следует отдавать под трибунал.
- Но вы же обещали…
- Да, - сказал он сердито, - к несчастью, обещал.
В зал вошел Ллойд Джордж. Это был невысокий худощавый человек в визитке, слишком длинные волосы уложены несколько небрежно, кустистые брови совсем побелели. Ему было пятьдесят три, но его шаг был пружинист, и когда он сел и сказал что-то рядовому члену парламента, Этель увидела улыбку, знакомую по газетным фотографиям.
Он начал свою речь в десять минут пятого. Голос у него был хрипловатый, и он сказал, что у него болит горло. Сделал паузу, а потом заметил:
- Находясь сегодня здесь, перед палатой общин, я ощущаю на своих плечах самую большую ответственность, какая только может достаться смертному.
Этель подумала, что это хорошее начало. Во всяком случае, он не собирался, подобно французам и русским, отвергать предложение немцев как жалкую уловку или отвлекающий маневр.
- Любой человек - или группа людей - кто безрассудно, или без достаточных оснований продолжает столь ужасный конфликт, как этот, берет на душу такой грех, что не хватит и океана, чтобы его смыть.
Он ссылается на Библию, подумала Этель, ведь при крещении с человека смываются прошлые грехи.
Но потом, совсем как проповедник, он заявил противоположное:
- Любой человек - или группа людей - кто, поддавшись усталости или отчаянию, оставит попытки, не достигнув высокой цели, в борьбу за которую мы вступили, - когда она уже так близка - будет повинен в трусости, и если это случится - это будет случай трусости государственных деятелей, за который уплачено самой дорогой ценой.
Этель беспокойно подалась вперед. К чему он клонит? Она вспомнила "день телеграмм" в Эйбрауэне, и вновь увидела лица людей, потерявших близких. Конечно, из всех политиков именно Ллойд Джордж мог прекратить страдания народа, если появилась такая возможность. А если он этого не сделает - какой смысл ему вообще заниматься политикой?
Он процитировал Авраама Линкольна:
- "Мы вступили в эту войну ради цели, и достойной цели, и война закончится, когда цель будет достигнута".
Это прозвучало зловеще. Этель захотелось спросить, что же это за цель. Вудро Вильсон тоже спрашивал об этом - и до сих пор не получил ответа. Ответа не было и сейчас. Ллойд Джордж сказал:
- Возможно ли, чтобы, приняв предложение канцлера Германии, мы достигли этой цели? Это единственный вопрос, который мы должны себе задать.
Этель почувствовала досаду. Как можно обсуждать этот вопрос, если никто не знает, в чем цель войны?
Ллойд Джордж возвысил голос, как священник, начинающий говорить про адские муки.
- Принять приглашение Германии, провозглашающей себя победительницей, и приступить к переговорам о мире, не имея представления о предложениях, которые она намеревается сделать… - он остановился и оглядел зал: сначала либералов, стоявших за ним и справа от него, потом консерваторов на другой стороне зала, - значит сунуть голову в петлю, когда веревка в руках у Германии!
Раздались бурные аплодисменты.
Гас Дьюар, сидевший рядом с Этель, закрыл лицо руками.
Этель громко произнесла:
- А как же Элан Притчард, погибший на Сомме?
- Тише! - сказал капельдинер.
- И сержант Пророк Джонс - убит! - крикнула она.
- Замолчите и сядьте, Бога ради! - воскликнул Фиц.
Внизу, в зале, Ллойд Джордж продолжал свою речь, а два-три члена парламента повернули головы к галерее.
- И Клайв Пью! - выкрикнула она изо всех сил.
С двух сторон к ней подошли два капельдинера.
- И Клякса Левеллин!
Капельдинеры подхватили ее под руки и потащили к выходу.
- И Джой Понти! - крикнула она, когда ее выставляли за дверь.
Глава двадцать вторая
Январь - февраль 1917 года
Вальтеру Ульриху снилось, будто он едет на встречу с Мод в запряженном лошадьми экипаже. Дорога шла под гору, и вдруг экипаж помчался с опасной стремительностью, подпрыгивая на неровной дороге. "Тормозите! Тормозите!" - закричал Вальтер, но возница не слышал его за стуком копыт, который был странно похож на звук работающего автомобильного мотора. Несмотря на эту странность, Вальтер испугался, что потерявший управление экипаж разобьется и он так и не увидит Мод. Он вновь закричал, и наконец ему удалось разбудить возницу.
На самом деле Вальтер ехал с шофером в "Мерседесе Дабл Фаэтон37/95", перемещаясь со вполне умеренной скоростью по ухабистой Дороге Силезии. Рядом сидел его отец и курил сигару. Они выехали из Берлина еще до рассвета, оба кутались в шубы, поскольку автомобиль был открытый, а направлялись в восточный штаб Верховного командования.
Толковать сон было легко. Антанта надменно отвергла мирное предложение, которому Вальтер старался дать ход. Этот отказ усилил позиции немецких милитаристов, призывавших к неограниченной войне подводных лодок. Они предлагали топить любое судно, оказавшееся в зоне боевых действий, вне зависимости от того, военное оно или гражданское, пассажирское или грузовое, вражеское или нейтральное, - чтобы, заставив Великобританию и Францию голодать, вынудить их сдаться. Политики, в особенности канцлер, опасались, что этот путь ведет к поражению, поскольку в таком случае становится вероятным вступление в войну Соединенных Штатов, однако сторона подводных лодок в споре побеждала. Кайзер выразил им свои симпатии, назначив министром иностранных дел воинственного Артура Циммермана. И Вальтеру приснился экипаж, несущийся навстречу гибели.
Вальтер считал, что самую большую опасность для Германии представляют Соединенные Штаты. Немецкие политики должны сделать все возможное, чтобы удержать Америку от вступления в войну. Из-за устроенной Антантой морской блокады Германия голодала. Но русские долго продержаться уже не смогут, а когда они капитулируют, Германия получит богатые западные и южные районы Российской империи, с бескрайними пшеничными полями и бездонными нефтяными скважинами. Немецкая армия сможет сосредоточиться на одном западном фронте. Вся надежда была только на это.
Но поймет ли кайзер?
Окончательное решение он должен принять сегодня.
Над снежными заплатками полей разливался скудный зимний свет. Здесь, далеко от полей сражений, Вальтер чувствовал себя дезертиром.
- Мне следовало вернуться на передовую много недель назад, - сказал он.
- Совершенно очевидно, что ты нужен здесь, в Германии, - возразил Отто. - Ты представляешь ценность как аналитик разведки.
- В Германии полно людей постарше, которые могут выполнять мою работу как минимум не хуже. Или это ты руку приложил?
Отто пожал плечами.
- Если бы ты женился и у тебя родился сын, тебя сразу могли бы перевести куда пожелаешь.
- Так ты держишь меня в Берлине, чтобы заставить жениться на Монике фон дер Хельбард?! - воскликнул Вальтер, не веря своим ушам.
- Это не в моей власти. Но вполне возможно, что в Верховном командовании есть люди, осознающие необходимость сохранения знатных родов.
Это было бесчестно, и Вальтер хотел было возмутиться, но тут машина свернула с дороги, миновала узорчатые ворота и въехала на длинную подъездную аллею, по обе стороны которой стояли голые деревья и тянулись заснеженные лужайки. В конце аллеи Вальтер увидел огромный дом.
- Это и есть замок Плесс? - спросил он.
- Именно.
- Какой большой!
- Триста комнат.
Они вышли из машины и вошли в вестибюль - размером с вокзал. Стены были украшены кабаньими головами на рамах, обтянутых красным шелком; в залы для приемов на втором этаже вела массивная лестница. Вальтер провел полжизни в роскошных зданиях, но это превосходило их все.
К ним подошел генерал, и Вальтер узнал фон Хеншера, друга отца.
- У вас есть немного времени умыться и причесаться, если поторопитесь, - сказал он благожелательно, но кратко. - Через сорок минут вас ожидают в обеденном зале… А это, должно быть, ваш сын! - сказал он Отто, взглянув на Вальтера.
- Он работает в департаменте разведки.
Вальтер отсалютовал.
- Я знаю. Я сам внес его в список… Полагаю, вы знаете Америку? - обратился генерал к Вальтеру.
- Я провел три года в нашем посольстве в Вашингтоне, господин генерал.
- Хорошо. Сам я в Соединенных Штатах никогда не бывал и ваш отец тоже. Да и почти никто из здесь присутствующих - исключая нашего нового министра иностранных дел.
Двадцать лет назад Артур Циммерман по дороге из Китая в Германию проездом был в Соединенных Штатах и пересек всю страну на поезде от Сан-Франциско до Нью-Йорка. На основании этого опыта он почему-то считался экспертом по Америке. Вальтер промолчал.
- Герр Циммерман просил меня кое о чем посоветоваться с вами обоими, - сказал фон Хеншер. Вальтер был озадачен. С какой стати нового министра иностранных дел может интересовать его мнение? - Но у нас будет время поговорить об этом после… - Тут фон Хеншер подозвал слугу в старомодной ливрее, и тот проводил их в отведенные им комнаты.
Через полчаса они были в обеденном зале, переоборудованном в конференц-зал. Глядя вокруг, Вальтер с благоговением отметил, что здесь присутствовали все наиболее влиятельные люди Германии, включая и канцлера Теобальда фон Бетман-Гольвега (коротко стриженные волосы которого совсем поседели - ему уже исполнилось шестьдесят).
Большая часть старшего командного состава Германии сидела за длинным столом. Для не столь высоких чинов - к которым относился и Вальтер - вдоль стен поставили ряды стульев. Референт раздал несколько копий двухсотстраничного меморандума. Вальтер заглянул отцу через плечо. Он увидел графики тоннажа входящих и выходящих из портов Великобритании судов, таблицы перевозочных тарифов и грузового пространства, калорийности пищи англичан и даже данные о том, сколько шерстяной ткани идет на дамскую юбку.
Они прождали два часа, а потом в комнату вошел кайзер Вильгельм в генеральской форме. Все вскочили. Его величество был бледен и сердит. Через несколько дней ему должно было исполниться пятьдесят восемь. Как всегда, он держал поврежденную левую руку неподвижно, стараясь, чтобы это выглядело естественно. Вальтер вдруг понял, что уже не испытывает того радостного верноподданнического чувства, которое так легко поднималось в душе, когда он был мальчишкой. Он больше не мог делать вид, будто кайзер - мудрый отец своего народа. Слишком было очевидно, что Вильгельм II - обычный человек, которого полностью подчинили обстоятельства. Растерянный, жалкий и несчастный, живой довод против передачи власти по наследству.
Кайзер огляделся, кивнул нескольким особо приближенным, к которым относился и Отто, потом сел и подал знак Хеннингу фон Хольцендорфу, седобородому главе Адмиралтейства.
Адмирал заговорил, зачитывая цитаты из меморандума: число подводных лодок, которое флот может отправить в море в любой момент времени, тоннаж судов, необходимый Антанте для поддержания жизнедеятельности, и скорость, с которой они могут заменять потопленные суда.
- По моим подсчетам, мы можем топить в месяц суда общим водоизмещением шестьсот тысяч тонн, - говорил адмирал. Его выступление впечатляло, каждое утверждение он подкреплял цифрами. Но именно эта точность заставляла Вальтера относиться к его речи с недоверием: вряд ли война может быть столь предсказуема.
- Если ваше величество утвердит сегодня мой план, - сказал фон Хольцендорф, указывая на перевязанный лентой документ на столе, - гарантирую, что Антанта капитулирует в течение ближайших пяти месяцев.
Он сел. Кайзер посмотрел на канцлера. "Вот теперь, - подумал Вальтер, - мы услышим более правдоподобную оценку". Бетман-Гольвег был канцлером семь лет и, в отличие от монарха, понимал всю сложность международных отношений.
Бетман-Гольвег мрачно заговорил об опасности вступления в войну Соединенных Штатов и об их человеческих ресурсах, запасах продовольствия и финансах. В доказательство своей правоты он привел мнения немцев старшего поколения, бывавших в Америке. Но при этом у него был такой вид, будто он говорил все это лишь для порядка. Должно быть, он считал, что кайзер уже все решил. Неужели эти люди собрались только для того, чтобы выслушать принятое решение? Неужели Германия обречена?
Кайзер обращал мало внимания на людей, чье мнение не совпадало с его собственным, и пока канцлер говорил, он делал нетерпеливые движения, бормотал что-то себе под нос и всем видом выражал неодобрение. Бетман-Гольвег начал волноваться.
- Если Генштаб считает войну подводных лодок необходимой, я не в состоянии им противоречить. Но с другой стороны…
Досказать ему не дали. Фон Хольцендорф вскочил с места:
- Даю слово морского офицера, - воскликнул он, перебивая, - что ни один американец не ступит на европейскую землю!
Какой абсурд, подумал Вальтер. Как можно при обсуждении подобных вопросов давать слово офицера? Однако этот аргумент был принят лучше, чем вся статистика. Лицо кайзера просияло, и еще несколько человек удовлетворенно кивнули.
Вид Бетман-Гольвега говорил о том, что он сдался. Безвольно опускаясь на стул, он сказал:
- Что ж, коли успех зовет, надо идти на зов.
Кайзер протянул руку, и фон Хольцендорф пододвинул к нему перевязанный лентой документ.
"Не может быть, - подумал Вальтер. - Невозможно принимать такое судьбоносное решение на основании таких неадекватных доводов!"
Кайзер взял ручку, поставил свою подпись, положил ручку и встал.
Все вскочили.