- На двадцать, - настоял Сократ.
- Хорошо, на двадцать, - ответил проксен, но тут же спохватился и скинул год: - На девятнадцать.
- На восемнадцать, - сказала Аспасия, смеясь. - Через восемнадцать лет я буду так богата, что смогу купить все дома в Афинах, и так стара, что мне понадобится лишь один - могила на кладбище.
Сократ и Каламид переглянулись, не зная, как отнестись к словам Аспасии: принять ли их за шутку и рассмеяться или изобразить на лице скорбь.
- Я хочу осмотреть дом и, если он мне понравится, поселиться в нём сейчас же, - сказала Аспасия, поднимаясь со скамьи. - Ведь это ваш дом? - спросила она.
Проксен, эта тихая бестия, азартный торгаш, хитрец и пройдоха, смущённо потупил глаза.
Дом стоял в саду у подножия Мусейона, зелёного холма, на котором среди олив белел храм Аполлона Мусагета, покровителя муз. Он был скромнее дома Каламида, но просторнее дома Феодоты. Кроны старых деревьев нависали над крышей и заглядывали во двор. Здесь было тихо, пахло сосновой смолой, в саду тенькали синицы и шуршали в густой траве желтоклювые чёрные дрозды.
- Я остаюсь здесь, - оглядев дом, сказала Аспасия. - Мне здесь очень нравится.
Проксен поклонился и развёл руками.
- Но не дольше, чем на восемнадцать лет, - напомнил он, улыбаясь.
Сократ и Аспасия остались вдвоём в большом пустом доме. Ещё раз обошли все помещения, заглянули во все углы. Уже вечерело и Сократу пора было уходить, когда он спросил:
- Как же ты будешь жить здесь одна? У тебя ни рабов, ни служанок. У тебя нет денег, чтобы купить продукты, да и послать за продуктами некого.
- Пустое, - улыбнулась Аспасия. - Я неприхотлива. А в саду уже созрели сливы и много яблок.
- Ну, я не только об этом.
- Оставайся со мной - и ты увидишь, как я справляюсь со всем.
- В каком качестве? - спросил Сократ. - В качестве слуги, любовника, мужа?
- В качестве друга, - ответила Аспасия. - Или не хочешь?
Сократ покивал головой, размышляя, и ответил:
- Ах, Аспасия. Мой демоний, мой внутренний голос противится тому, чтобы я занимался государственными делами. А кто не вождь партии, не стратег или оратор, тот не достигнет вершин власти. Стало быть, и ты, оставаясь рядом со мной, никогда не поднимешься на желанную вершину. К тому же взгляни на меня: только сатир страшнее меня.
- Если мы не можем соединить две красоты, давай соединим две мудрости, - сказала Аспасия.
- А куда девать твою красоту? Знаешь, мудрость приобретается, а красота - дар богов. Нельзя пренебрегать столь великим даром. Да и сильнее она, чем мудрость. Я это знаю, а ты это увидишь. Поэтому - прощай, Аспасия!
Дома Сократ не притронулся к еде и долго не мог уснуть, думая о том, что счастливая судьба прошла сегодня мимо.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Клеандриду, приговорённому в Спарте за измену и за получение денег от Афин к смертной казни, удалось бежать. Говорили, что он сначала скрывался в Египте, у царя Кирены, а затем перебрался в Сарды, к персам. Убежал из Спарты и молодой царь Плистоанакт, но не от смерти - приговорить к смерти царя Спарта не решилась, - а от огромного штрафа, в размере той суммы, которую он якобы получил от Перикла. Ему не поверили, что все деньги достались Клеандриду. С помощью подкупа он бежал из тюрьмы и вскоре, как и Клеандрид, оказался в Сардах.
Тайным эмиссарам, прибывшим из Спарты в Афины для выяснения, был ли совершён подкуп Клеандрида и Плистоанакта, Перикл сообщил, что был. Более того, он сказал, что готов ежегодно выплачивать Спарте из афинской казны десять талантов, если Спарта заключит с Афинами длительный мир. Впрочем, деньги он обещал не всей Спарте, не для передачи в государственную казну, а лично тем из спартанских архонтов, от которых будет зависеть подписание мирного договора и его соблюдение. Тайные эмиссары передали это предложение кому надо, мир со Спартой (с соблюдением всех правил и законов, разумеется) был заключён, и Афины вздохнули с облегчением. Софокл сказал, что в Аттику возвратился золотой век - век мира, мудрости и процветания. Золотой век Перикла, добавил кто-то, и эти слова вскоре стали повторять всюду, где собирались друзья Перикла. Враги же пророчили скорое наступление железного века. Что такое "железный век", знали все афиняне. И что такое золотой век, и каков век серебряный, и каков медный век греков - об этом триста лет тому назад рассказал беотийский пастух Гесиод в своей поэме "Труды и дни", которую афиняне изучают в школах, как и гомеровские поэмы.
Итак, сначала был золотой век, когда все люди жили счастливо и весело. Никто не трудился - земля сама щедро одаривала их своими плодами, всего было вдоволь, и всё было лучше, чем теперь. Одна была у людей забота - шумные пиры и развлечения. Впрочем, и это не отнимало у них много сил - в организации пиров и развлечений им помогали боги. А для богов, как известно, всё просто: пожелал - и вот всё готово. Люди любили богов, а боги любили людей и никогда с ними не ссорились. И вот что важно: люди в том золотом веке никогда не болели и не знали, что такое старость, всегда оставались молодыми, как боги. Но в отличие от богов - должно же быть какое-то отличие - люди всё-таки умирали. Правда, без страха и без страданий - спокойно и незаметно, во сне. Но умирали. Тут боги, вероятно, позаботились о том, чтобы людей на земле было не слишком много. Большую ораву трудно прокормить даже богам.
Всё было хорошо, но одного боги не учли - каждое новое поколение людей от безделья и пьянства становилось хуже предыдущего. И дух слабел, и тело становилось более хилым. К тому же, едва повзрослев, люди забывали мудрые наставления своих родителей, сочинения их не читали и в историю не заглядывали - всё пировали да веселились. Правда, жили они по-прежнему очень долго: сто лет у них длилось детство, сто лет матери вскармливали их грудью. Но, едва оторвавшись от материнской груди, они начинали хлестать вино, не зная меры. Как тут можно помнить о наставлениях родителей? И о богах они забывали, не слушались их, не приносили им жертвы, вообще не помнили их имён. Таким был серебряный век - не очень хороший, но и не слишком плохой. Зевсу, однако, эти новые люди не нравились, и однажды он так разгневался на них, что взял да и уничтожил.
Но без людей на земле стало совсем скучно: спустятся боги с Олимпа на землю, чтоб повеселиться, а там никого нет - только звери, птицы да всякие насекомые. Стали боги просить Зевса, чтобы он вновь населил землю людьми. Зевс внял их просьбам и опять создал людей - из древка своего копья. Естественно, что, возникнув из копья грозного бога, люди обрели могучую силу и воинственность. А воинственный человек сразу же хочет обзавестись оружием - чтобы воевать. В то время умели делать оружие только из меди - и меч из меди, и нож, и наконечник копья. И лемех для плуга. И дома тогда строили из медных кирпичей. Война стала постоянным занятием людей. Они воевали с утра до вечера и с вечера до утра, каждый день, много лет подряд и в конце концов перебили друг друга.
Но Зевс и на этот раз не оставил землю безлюдной, повелев богам соединяться со смертными женщинами. Так от смертных женщин стали рождаться герои - с виду люди, но с божественной кровью в жилах. Полубоги. Могучие, смелые, благородные, справедливые. Но и они прожили на земле недолго: одни погибли под Троей, куда их водил Агамемнон, другие сложили головы у семивратных Фив, третьи были погублены коварством своих соперников - так Клитемнестра убила славного Агамемнона...
Остались на земле только мелкие и ничтожные люди - несчастное пятое поколение, о котором Гесиод так сказал:
Если бы мог я не жить с поколением пятого века!
Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться.
Землю теперь населяют железные люди. Не будет
Им передышки ни ночью, ни днём от труда и от горя.
И от несчастий. Заботы тяжёлые боги дадут им...
Правду заменит кулак. Городам суждено разграбленье...
И не разбудит ни в ком уважения ни клятвохранитель,
Ни справедливый, ни добрый. Скорей наглецу и злодею
Станет почёт воздаваться. Где сила, там будет и право.
Стыд пропадёт. Человеку хорошему люди худые
Лживыми станут вредить показаньями, ложно кляняся...
К вечным богам вознесутся тогда, отлетевши от смертных,
Совесть и стыд. Лишь одни жесточайшие, тяжкие беды
Людям останутся в жизни. От зла избавленья не будет.
- Старик Гесиод всё это выдумал, - говорил Периклу Анаксагор, - и про богов, и про людей. Старикам всегда кажется, что прежде было лучше, и не зря кажется, прежде они были молоды, полны сил, всё им было внове, путь радостного познания жизни только начинался... Люди стареют и умирают, а человечество - нет. Путь в будущее у него бесконечен. С каждым шагом, с каждым новым поколением оно обретает новые знания и, стало быть, становится лучше, совершеннее, добрее, совестливее, справедливее. Не было золотого века - мы к нему идём. И, может быть, он уже наступил. Афины, кажется, тому доказательство.
- Мы купили мир и процветание, - ответил Анаксагору Перикл. - Мы пришли к нынешнему положению не в результате совершенства, а приобрели его за деньги.
- Тогда тем более боги здесь ни при чём, - сказал огорчённый словами Перикла Анаксагор: он не любил, когда Перикл столь упрощённо, без похвалы оценивал людей и события, хотя и знал, что в Перикле это напускное.
- Золотым век делает только золото, - усмехнулся Перикл, видя, что его учитель злится. - Боги здесь, разумеется, ни при чём. Они и вообще-то не имеют к нам никакого отношения - ведь это твои слова. Они, кажется, и вовсе не существуют. Всё - материя, а над нею - Разум, возникший, как возникает огонь, от удара камня о камень. Пламень всё сжигает, переплавляет, освещает, согревает, твёрдое делает жидким, жидкое газообразным. Достаточно, кажется, одного пламени, чтобы мир стал разнообразен. Верховный разум - не пламя ли, Анаксагор? Вот и сияющее солнце, бог мира и всего живого - только раскалённая каменная глыба - твои слова.
Присутствовавший при этом разговоре Фидий сказал, обращаясь к Периклу:
- Вели Софоклу выдать мне наконец золото, слоновую кость и самоцветы - каркас статуи уже готов, настало время облечь её в плоть.
- Подожди ещё немного, - ответил ему Перикл. - Ты видишь, что мы собрали плохой урожай, мало пшеницы и ячменя. Впереди голодное время, о котором пока никто не думает. Надо удвоить доставку хлеба из Скифии, из Ольвии и Пантикапея - как бы что-нибудь не помешало этому, враждебность Византия, штормы на Евксинском море или измена правителей на Боспоре Киммерийском и в Херсонесе. Надо проложить путь в Египет - на тот случай, если Скифия станет труднодоступной. И сейчас нам предоставляется такая возможность: царь Инар Ливийский поднял восстание против персов и призывает нас на помощь. Если мы выбьем персов из Египта и поставим там дружественное нам правительство, мы всегда будем с хлебом - плодородие нильской долины неиссякаемо. Царь Инар, желая видеть в нас своих союзников, уже послал нам сорок тысяч медимнов пшеницы, которую мы раздадим гражданам Афин. Инар помогает нам, мы должны помочь Инару, послать к нему наш флот и выбить из Египта проклятых персов. Лепить золото, драгоценные камни и слоновую кость на каркас статуи богини в голодный год - не самое удобное время, Фидий. Ещё немного подождём.
- Значит, снова война, - вздохнул Фидий. - Хоть и далеко от Афин, но война.
- И мир - благо, и война - благо, если она победоносная, - сказал Перикл. - Победоносная война - большее благо, чем мир. В годы мира мы расслабляемся, теряем боевой опыт, умение защищаться и наступать. Война собирает нас в кулак, держит в полной боевой готовности и, будучи победоносной, приносит добычу. Не так ли, Анаксагор?
Анаксагор учил, что война - всегда зло, ибо в конце концов заканчивается поражением. Победоносных войн не бывает, все победы временны, поражение же преследует всех, ибо брошенный вверх камень в конце концов падает, вода высыхает, огонь угасает, человек умирает...
- Впрочем, я знаю, что ты ответишь, - не дал сказать Анаксагору Перикл. - Жаль, что здесь нет Протагора. Он наверняка поиграл бы словами, в том духе, пожалуй, что мир заканчивается войной, войны - поражением, поражение - восстанием, восстание - либо поражением, либо победой, победа - возрождением, возрождение - миром, мир - войной и так далее. Не будем спорить об этом. Я поведу флот в Египет, - сказал Перикл. - Флот стоит на Кипре, двести кораблей.
Узнав о решении Перикла начать войну в Египте, Сократ сказал ему:
- Ты не выполнил наш уговор: после победы на Эвбее ты обещал пойти вместе со мной к Аспасии. Пока мы воевали, она обустроила свой дом, у неё прекрасные танцовщицы и музыканты, она успела сделать своими друзьями многих из наших друзей - спроси об этом Анаксагора, Софокла, Протагора, Геродота, Фидия: все они теперь бывают у этой прелестницы, чтобы лицезреть её красоту и восхищаться её умом. А ты - опять на войну, в Египет... Так ты будешь придумывать одну войну за другой, войны будут длиться годы и годы, и за это время Аспасия, очаровательная Аспасия, состарится. Или полюбит другого. Завтра же мы пойдём к ней, Перикл. Или завтра - или никогда. Если не пойдёшь - изменишь своему слову, а я обижусь.
- Завтра - Народное собрание, где я должен буду отчитаться о деньгах, которые ты передал Клеандриду и Плистоанакту. И если Народное собрание не осудит меня за подкуп спартанцев, я предложу ему закон о гражданстве: гражданином Афин считается только тот, кто рождён в браке афинянином и афинянкой.
- Зачем тебе этот закон? - спросил Сократ.
- Чтобы справедливо разделить пшеницу, которую царь Инар прислал нам из Египта, - чтобы она досталась только гражданам Афин - и ни медимна тем, кто примазался к афинскому гражданству.
- Стало быть, я получу свою пшеницу, поскольку и мой отец Софрониск, и мать Фенарета - афиняне, из дема Алопеки... Но не об этом речь, - спохватился Сократ, - не об этом же речь! Собрание не осудит тебя за подкуп спартанцев, утвердит твой закон о гражданстве ещё задолго до захода солнца, ты успеешь надеть свой лучший наряд, умаститься благовониями и отправиться - я зайду за тобой! - к Аспасии. Завтра там будут только твои друзья, я это знаю. Это удивительно, но у Аспасии собираются только твои друзья.
- Да? - удивился Перикл.
- Да! - подтвердил Сократ. - И жертвуют ей большие деньги, чтобы в доме её ни в чём не было недостатка.
- Значит, и я должен буду принести ей деньги? - нахмурился Перикл: он не любил бросать деньги на ветер, деньгам в его доме вёлся строгий учёт, и вообще всем расходам. Эвангел, его эконом, следил за тем, чтобы продукты покупались только в необходимом количестве и не самые дорогие. А те, что запасали впрок - масло, соления, мёд, чеснок, фрукты, - отпускал поварам по установленным меркам. Такой порядок завёл сам Перикл, когда после смерти отца стал главою дома. Имения его были небогаты, да он и не старался путём выгодных сделок прибавить к ним что-либо, считая, что умеренный достаток, середина между богатством и бедностью, наилучшее. "Ни прибавлять к отцовскому наследству, ни убавлять что-либо от него я не намерен", - говорил он Эвангелу и детям, не позволял приобретать предметы роскоши, принимать дорогие подарки и участвовать в каких-либо предосудительных, с его точки зрения, сделках. Свадьбу старшему сыну Ксантиппу устроил скромную и содержание назначил такое же, как и себе, младшего сына Парала не посылал к модным учителям, которые заламывают за обучение баснословные цены, будто каждое слово их отлито из золота, грамоту и науку жизни преподавал ему сам, в остальном доверял его Анаксагору, своему учителю. Никогда не тратил деньги на гетер - такой статьи расходов в его доме не было.
- Я уплачу за тебя Аспасии, - сказал Сократ и добавил, смеясь: - Ты дашь мне деньги, а я уплачу.
Перикл давно привык к колкостям Сократа, научился как бы не замечать их, пропустил мимо ушей слова Сократа и на этот раз, спросил:
- Сколько же нужно денег?
- Столько, сколько даст тебе Эвангел, - хохоча, ответил Сократ.
Народное собрание было назначено на Пниксе, на лысом каменном холме, куда ещё во времена Демосфена затащили огромную известняковую глыбу и высекли из неё трибуну - пять ступенек вели в нишу, где была площадка для ног из деревянных досок и доски на подлокотниках. Трибуна защищала оратора спереди и с боков, если бы граждане Афин собрались забросать его гнилыми яблоками, а то, чего доброго, и камнями, которые они подбирали с земли, поднимаясь на Пникс. Правда, во времена Кимона решением Народного собрания бросание в оратора камнями или чем-либо другим было запрещено после того, как одному незадачливому говоруну выбили камнем глаз - голову говорящего каменная трибуна всё-таки не защищает.
Перикл поднялся на трибуну лишь после того, как был утверждён закон о гражданстве - представленный собранию эпистатом Совета Пятисот, он был принят без пререканий, - одобрена клятва афинян, их обязательства по отношению к покорённым эвбейцам, назначены сроки докимасии, проверки на право получения присланной из Египта пшеницы уже в соответствии с новым законом о гражданстве - решено было разделить пшеницу только между гражданами Афин.
День был светлый, тихий. Череда белых облаков тянулась от горизонта со стороны Саронийского залива, то наползая на солнце, то открывая его, не давая ему разъяриться в полную силу и выжечь прохладу, свежесть, которой дышал залив. Народ был бодр и добр - его не донимала жара, не мучила жажда и духота, оттого решения принимались быстро, без перепалок и лишних речей.
Когда эпистат Совета вынес на обсуждение Собрания вопрос об отправке военной экспедиции в Египет, первым на трибуну поднялся Перикл. Он знал, что решение о походе в Египет будет принято - сорок тысяч медимнов пшеницы, присланные из Ливии царём Инаром, были тому надёжным залогом - и что будут утверждены денежные расходы на этот поход, если Собрание утвердит суммы, потраченные ранее на поход в Эвбею и на войну со Спартой, на Элевсинскую кампанию.
О военной помощи ливийскому царю Инару Перикл сказал кратко: двести триер стоят на Кипре, он возглавит экспедицию, победа над персами будет быстрой, Египет станет надёжным союзником Афин и той страной, откуда в Афины потянутся караваны судов с пшеницей, папирусом, слоновой костью, благовониями и золотом.
- Принимается ли решение о военной экспедиции в Египет? - обратился к Собранию эпистат.
Тысячеголосое "Да!" взвилось над Пниксом, казалось, до самых облаков: мстить персам за прошлые беды - давняя страсть афинян, а жажда хлеба и богатства - ещё более давняя.
Перикл запросил на поход в Египет сумму в пятьдесят талантов.
Едва он назвал эту цифру, к трибуне приблизился Фукидид, предводитель аристократов, сменивший на этом посту своего тестя Кимона, важный, чванливый, громогласный, облысевший ещё в юности - одни говорят, что он облысел от большого ума, другие - что оставил свои кудри на подушках многочисленных любовниц. Указывая рукой на Перикла и обращаясь к афинянам, он потребовал:
- Пусть Перикл назовёт сумму, которую он потратил на Эвбейскую и на Элевсинскую кампании!