- Полиглот пришёл к Феодоте, которая старше меня, почему бы и Анаксагору не прийти ко мне, он, кажется, ровесник Полигноту. Клазомены, откуда родом Анаксагор, это на азийском берегу, там мужчины сохраняют страсть к женщинам до гробовой доски. Мой отец зачал меня, когда ему было шестьдесят. Где я могу увидеть и услышать Анаксагора?
- Нигде, - ответил Сократ. - Анаксагор живёт в доме Перикла.
- Какими ещё мудрецами славятся нынче Афины? - спросила Аспасия.
- Софокл великий, Геродот из Галикарнаса, историк и друг Перикла, Протагор из Абдеры, софист и тоже друг Перикла, великий поэт Эврипид, Горгий из Леонтин, оратор, ещё скульптор Фидий, друг Перикла, архитектор Калликтрат, друг Перикла...
- А ты? Ты не друг Перикла? - перебила Сократа Аспасия.
- Тебе хотелось бы, чтобы и я был другом Перикла?
- Конечно. Я собрала бы на пир всех друзей Перикла и тогда ко мне пришёл бы и сам Перикл.
- Боюсь, что из всех друзей Перикла ты сможешь пригласить только меня. Все другие - очень важные люди: и Софокл, и Геродот, и Протагор, и Анаксагор, и Эврипид, и Горгий, и Фидий, и Калликтрат. К тому же я ещё не всех назвал - у Перикла много друзей, потому что он мудрый и справедливый человек. И мужественный. И непримиримый к фальши и злу.
- А хорош ли собой? - спросила Аспасия. - Не похож ли он на тебя, Сократ? - хихикнула она.
- На меня не похож. Красив, но у него есть один недостаток - длинная, похожая на морскую луковицу голова. Поэтому он любит носить высокий шлем. Лицо же его прекрасно. И тело тоже.
Они помолчали, наслаждаясь тишиной и прохладой вечера. Первым заговорил Сократ.
- Думаю, что мы вели с тобой пустой разговор, - сказал он, положив ладонь на плечо Аспасии. - Зачем тебе Перикл? Жизнь нельзя ничему посвящать - тогда ты становишься просто инструментом какого-нибудь божества, как, скажем, нож в руках хлебопёка или ножницы в руках закройщика. А человек - не инструмент, он - как букет полевых цветов, многообразен. Жизнь прекрасна множеством и разнообразием отношений. Знаешь, из одной буквы слово не получается, так и жизнь - из одного служения. Пусть Перикл живёт своей жизнью, а ты живи своей - ты юная, горячая, - Сократ, охнув, отдёрнул руки от плеча Аспасии, - ароматная, сияющая, нежная... Ох, ох, тут я остановлюсь, иначе зайдусь в томлении, - вздохнул Сократ. - Пустым был наш разговор.
- Нет, - возразила Аспасия. - Такой, о какой ты говоришь, я уже была: горячей, ароматной, нежной, страстной, обольстительной. В этом для меня не осталось ничего нового. Теперь я хочу властвовать над Афинами, властвуя над Периклом, как Гера над Зевсом. Разве это не цель? Это хорошая цель, Сократ. А я начала было уже привыкать к мысли, что ничего значительного в жизни меня не ждёт, - призналась Аспасия. - Ты подсказал мне, чем я должна заняться. Спасибо тебе, Сократ.
- Значит, это я надоумил тебя совратить Перикла, прекрасная гетера?
- Ты сказал, что по-настоящему властвовать над миром может только красивая и умная женщина и привёл пример Геры и Зевса.
- Но про Афины и про Перикла придумала ты, верно?
- Да, - согласилась Аспасия. - Про власть над Афинами и над Периклом придумала я. И знаешь - почему?
- Скажи.
- Потому что Афины и Перикл разорили и разрушили нашу семью, хотя это, по правде говоря, и не совсем так. Да ведь и я овладею Афинами и Периклом не для мести, хотя это тоже не совсем так.
- Ты, кажется, коварна и хитра, как Деянира или Омфала.
- Нет, Сократ. Признаюсь тебе, что я боюсь жизни, боюсь нищеты, насилия, болезней, одиночества - ведь всё это подкарауливает бедных сирот, а потому хочу преуспеть в жизни - стать богатой, властной, окружённой верными слугами и друзьями, знаменитой... Ты, кажется, подсказал мне путь к этому. Судьба выбросила меня из родительского дома и сделала свободной. Значит, надо грести против ветра, чтобы не утонуть в бурю. Не так ли, Сократ?
- Может быть, - ответил Сократ. - Если отвечать ударом на удар судьбы, то так и должно быть. Либо погибнуть в борьбе, либо победить - такова участь сильных и отважных людей, не желающих оказаться побеждёнными, униженными и отвергнутыми. Клянусь гусем, тебе можно позавидовать...
- Я буду твоей ученицей, - обнимая Сократа, сказала Аспасия. - Приходи ко мне, учи, наставляй. И не бойся: я стану для твоего друга Перикла не наказанием, а наградой...
- Женщина не может быть наградой для мужчины, - засмеялся Сократ, освобождаясь от объятий Аспасии. - Она расслабляет его душу и тело, увлекает в омут сладчайших наслаждений - и тут мужчине конец.
- Но ты забыл про женский ум, - напомнила Сократу Аспасия.
- Ты своей близостью отшибла у меня память, - засмеялся Сократ.
На садовой дорожке, ведущей от дома Феодоты к дому девушек, послышались голоса и смех, мужские и женские голоса.
- Спрячемся, чтобы нас не заметили, - предложил Сократ.
- Зачем? Пусть все видят нас вместе. Ведь и мы их увидим. К тому же мы знаем, куда и зачем они идут. Тебе тоже хотелось бы пойти со мною туда? Признайся, Сократ.
- Конечно, - не стал скрывать Сократ. - Но я не пойду: нельзя преподносить Периклу подарок, которым попользовались другие. Я так люблю Перикла. Ты согласна?
- Хорошо, я согласна, - ответила Аспасия.
Аспасия могла бы пригласить Сократа в свою комнату, которую предоставила ей Феодота в порнее, но не решалась: вдруг Сократ забудет о Перикле, думалось ей, и станет склонять её к любви - с мужчинами такое случается, они даже жён своих лучших друзей порой пытаются соблазнить, впрочем, не только пытаются, но и соблазняют, а потом ещё и хвастаются этим.
Между тем становилось всё прохладнее. Ночь остужала землю и воздух, волосы у Аспасии стали влажными от росы. И звёздочки в небе замигали, словно в колеблющемся тихом водяном потоке. Ветви дерева, свисавшие над Аспасией и Сократом, опустились ниже под тяжестью листьев, покрывшихся ночной росой. Прежде до них было не дотянуться, а теперь они почти касались головы.
- Где ты живёшь? - спросил Аспасию Сократ, растирая ладонью озябшее плечо.
- Там, - ответила Аспасия, махнув рукой в сторону порнеи, и подумала, что Сократ сейчас предложит отправиться к ней. Не успела она придумать, как возразить ему, как он сказал:
- В доме, наверное, теплее. Одному мне возвращаться по тёмным улицам домой не хочется, хорошо бы дождаться рассвета и пойти вместе с друзьями...
- Ладно, - пожалела Сократа Аспасия, вздохнув. - Пойдём ко мне.
Порнея располагалась в самом конце садовой дорожки, справа и слева к дому примыкали высокие стены ограды, и сам он как бы составлял её часть, но западная его стена не была глухой, там имелся выход в переулок, откуда можно было попасть в порнею, минуя дом Феодоты, - как бы с чёрного входа. Через эту калитку чаще выходили, чем входили, особенно когда гости расходились по домам ночью или на рассвете. Так они никого не беспокоили в особняке, выходившем воротами на Дромос, в том числе и его хозяйку - Феодоту.
Комнат в порнее было больше, чем девушек, которых содержала Феодота, и поэтому не на всех дверях значились имена, а лишь на тех, где обитали прелестницы. Впрочем, это были не настоящие имена, а ласковые прозвища девушек: Соловей, Щеголёк, Ласточка, Газель, Смоква, Комарик, Кифаристка, Зайчик, Светлячок и Воробышек - всего десять, по числу девушек.
Сократ, читая прозвища девушек на дверях, цокал языком, закатывал глаза, покачивал головой от плеча до плеча, будто глоток за глотком пил сладкое наксийское вино.
- Ты их всех знаешь? - спросила Аспасия. - Эти прозвища соответствуют тому, что они есть на самом деле?
- Да, да, да! - горячо заговорил Сократ. - Всё так и есть. Феодота не держит толстых, старых, грубых и уродливых. Все её девушки - как цветы.
- Возможно, что какая-нибудь из девушек сейчас свободна, - предположила Аспасия, - и ты мог бы провести остаток холодной ночи в горячих объятиях на мягких подушках и покрывалах...
- Нет, - ответил Сократ и остановился. - Я умею быть верным и останусь с тобой. Ведь я уже сказал Феодоте, что красота твоя и беседа с тобой для меня приятнее объятий и мягких покрывал.
- Смотри, как бы не пожалеть потом, - сказала Аспасия и указала на дверь, окрашенную в золотистый цвет: - Здесь моё убежище. Временное, думаю. Какое прозвище ты написал бы на моей двери? - спросила она, посмеиваясь.
Сократ мог бы сказать какую-нибудь глупость, чтобы позлить Аспасию, и даже открыл было рот, Чтобы произнести прозвище, которое не понравилось бы ей, но встретил пристальный взгляд её больших и печальных глаз, поперхнулся и закашлялся.
- Вот, - сказала Аспасия, - не надо гневить нашу заступницу Афродиту.
- Ты была в Коринфе? - спросил Аспасию Сократ, когда они были уже в её комнате.
- Нет, - ответила Аспасия. - А что в Коринфе?
- Знаменитый храм Афродиты, где тысяча жриц, или, как их ещё называют, жеребят Афродиты. Впрочем, не только в храме Афродиты. В обеих гаванях Коринфа располагаются "дома радости", которых не сосчитать. Оттого-то и говорят, что поездка в Коринф не каждому по зубам: матроса ли, солдата ли, путешественника или любого купца жрицы любви в один момент там лишат состояния, а то и здоровья. Кто въехал в Коринф богатым и здоровым, вернётся оттуда нищим и больным. Храм Афродиты возвышается на Акрокоринфе и виден с моря издалека. Его вид словно приворотное зелье для плывущих в Коринф. Все деньги приезжающих в Коринф остаются в городе, поэтому Коринф так богат...
- Как мне разбогатеть? - спросила Сократа Аспасия. - Не могу же я вечно ютиться здесь, в порнее Феодоты. Феодоту мне, конечно, боги послали, но отсюда я не выберусь без денег. А мне бы купить красивый дом и завести хороших учителей. Скажи твоему другу Критону, пусть даст мне денег, в долг конечно, года на два, потом я эти деньги верну удвоенными.
Тут Сократ, кажется, впервые пожалел, что встретился с Аспасией, а ещё больше о том, что внушил ей честолюбивые желания: он был плохим добытчиком денег, богатства своего не имел, зарабатывал на хлеб и вино тем, что высекал из мрамора и гранита надгробия в мастерской, доставшейся ему по наследству от отца. Он был и владельцем мастерской - черепичного навеса во дворе отцовского дома, - и её единственным рабочим: сам привозил камни, сам их обтёсывал, сам шлифовал. Критон, сочувствуя, предлагал взаймы деньги, чтобы Сократ мог купить хороший дом, землю, скот - что Сократ пожелает, но тот решительно отказывался от денег друга, всякий раз говоря: богатство убьёт душу, а как я без неё отправлюсь на Острова Блаженных, где вечное счастье даётся праведникам без труда?
Словом, он не мог быть посредником между Аспасией и Критоном - это выглядело бы смешно: для себя он взять деньги отказывался, а для гетеры решился просить и стать залогом того, что Аспасия эти деньги когда-нибудь - она говорит через два года - вернёт.
- Нет, - ответил Аспасии Сократ, - о деньгах меня не проси: я ни у кого одалживать деньги для тебя не стану, как не стану одалживать их для себя.
- Ты так горд?
- Да, я так горд.
- Тогда я продам все свои украшения, платья и найду для себя богатого любовника, - сказала Аспасия. - Ведь ты не хочешь мне помочь.
- Видно, пришла пора проститься, - сказал Сократ, сбросив с плеч тёплое покрывало, в которое его заботливо укутала Аспасия. - Теперь ты говоришь как обыкновенная гетера, как эта, - он указал рукой на стену комнаты. На стене была изображена обнажённая наяда в объятиях страстного сатира.
- Но до рассвета ещё далеко и твои утомлённые друзья ещё крепко спят в комнатах девушек Феодоты. Может быть, я попрошу денег у Феодоты, - остановила Аспасия Сократа, уже направившегося к двери. - Или вот: в Милете у меня остался большой дом, и если кто-нибудь из афинян или приезжих милетцев купит его у меня, то вот я и разбогатею, куплю дом в Афинах.
- Ты не сможешь купить дом в Афинах, потому что ты чужестранка. Ты можешь лишь снять дом.
- Хорошо, я сниму дом - разница небольшая. И стану приглашать в гости ваших знаменитостей - для пиров, для бесед, для того, чтобы они рисовали и лепили меня. Приглашу Фидия, Анаксагора, Софокла, Эврипида, Протагора, Геродота, Калликрата, тебя... Что скажешь, Сократ?
- Ты всех запомнила, о ком я говорил, - похвалил Аспасию Сократ. - У тебя в Милете на самом деле есть дом?
- На самом деле. Отцовский дом. По праву он принадлежал моим братьям, но их нет в живых. Большой дом с большим садом.
- Пока ты не продашь дом, ты сможешь взять деньги под его залог. Обратись к милетскому проксену. Я, кажется, знаю его - это Каламид, у которого тысячный табун лошадей на Саламине, а здесь - кузнечные мастерские в Пирее. Я покажу тебе его дом.
- Ты пойдёшь со мной? - обрадовалась Аспасия.
- Пойду. - Сократа это тоже обрадовало: появиться на улицах Афин с такой красавицей, как Аспасия, дорогого стоило. Не важно, что она всего лишь гетера - кто об этом знает, да и нельзя считать её гетерой: она пока никому не продавалась в Афинах, никто не посмеет её так назвать. Но даже появиться рядом с такой красивой гетерой - большая честь для бедного и некрасивого молодого человека. О нём наверняка скажут: он и беден и некрасив, но, вероятно, обладает какими-то другими достоинствами, раз держит при себе такую юную красавицу. - Конечно, пойду! - сказал Сократ, возвращаясь на прежнее место.
- И ты покажешь мне город, правда? - попросила Аспасия. - Все ваши достопримечательности.
- Конечно! Вот! - хлопнул в ладоши Сократ. - Тебе очень повезло! Скоро большие Панафинеи! Ты увидишь самое великолепное шествие афинян в честь своей покровительницы.
- И проксен Каламид мне поможет? - вернулась к прежнему разговору Аспасия.
- Конечно. Он обязан помогать всем гражданам Милета, он представляет в Афинах их интересы, и за это милетцы платят ему деньги.
- А я и не знала.
- Ты многого ещё не знаешь. Впрочем, многознание - суета. Нужно знать главное - где хранятся все знания. И брать их оттуда по мере надобности.
- И где же они хранятся, эти знания, молодой мудрец?
- В душе, Аспасия, в душе! Всё в нашей душе, она всё знает, ибо существует вечно, общалась с богами и всеми мирами. Надо лишь уметь разговаривать со своей душой.
- Ты умеешь?
- Учусь, - ответил Сократ.
- Как интересно! Давай учиться вместе, - предложила Аспасия.
- Давай, - согласился Сократ.
Только он сказал это, как за дверью послышались голоса, топот, потом заиграла музыка - флейта и бубен.
- Что это? - спросила Аспасия.
- Разве ты не знаешь? Это мои друзья и девушки Феодоты решили устроить пляску, которая тут называется "ожерелье".
- Пойдём посмотрим?
- Посмотрим? - засмеялся Сократ. - И девушки, и мои друзья танцуют голыми. А мы одеты. Или разденемся? Когда я раздет, я кажусь ещё уродливее. Мне постоянно приходится перетаскивать и переворачивать огромные каменные глыбы, напрягать живот, отчего он у меня, как ты видишь, - Сократ похлопал себя по животу, - заметно выпирает, и плечи у меня оттянуты вниз, покатые, а ноги не так стройны, как у тебя.
- Я хочу танцевать! - решительно заявила Аспасия. - Пусть все меня наконец увидят, и девушки, и твои друзья, пусть расскажут другим, какая я.
- О такой красоте рассказать нельзя, её можно лишь увидеть. Я жажду увидеть.
В дверь громко постучали.
- Мы знаем, что вы здесь, - узнал Сократ голос Критона. - Выходите плясать!
Аспасия быстро сбросила с себя все одежды, оставив украшения - диадему, сверкающую разноцветными камнями, ожерелье из золота и слоновой кости, браслеты и золотые шнурки на лодыжках - и открыла дверь. Её тут же схватили за руки и увлекли в просторный коридор, оглашая "дом радости" смехом и восторженными возгласами.
- А ты? - заглянул в комнату разгорячённый вином и танцем Критон. - Ты почему стоишь? Раздевайся! - потребовал он, стаскивая с Сократа гиматий.
Сократ не стал противиться, хотя сказал:
- Хорошо, что ещё не рассвело, а светильников в коридоре мало. Иначе все разбежались бы, увидев меня обнажённым.
"Ожерелье" танцуют все вместе, выстроившись в цепочку и взявшись за руки. Тот, кто во главе цепочки, показывает плясовые движения, а все остальные за ним по очереди повторяют. Фигура танца скользит по цепочке как волна - под музыку, со смехом, выкриками, с притопыванием, даже с пением. Надо ещё при этом знать, что юноши и девушки, находясь в цепочке вперемешку, выполняют разные движения: юноши - резкие, сложные, девушки - плавные, изящные. Для юношей пример в голове "ожерелья" показывал Критон, для девушек - поставили Аспасию. Сократ же оказался в самом конце "ожерелья", в хвосте. Но Аспасию он видел - там, где находилась она, было больше света стоял высокий многофитильный лампион.
Глядя на Аспасию, Сократ твердил про себя лишь одно слово: "Чудная! Чудная! Чудная!"
Да и не один Сократ любовался Аспасией. То, как танцевала Аспасия, мало походило на прежние танцы, которые устраивались по ночам в порнее Феодоты. Причина же своеобразия Аспасии заключалась в том, что она была ионийкой. Ионийские девушки, как известно, танцуют совсем не так, как афинские: они ловко подпрыгивают, причудливо поворачиваются, сопровождают свои движения забавными жестами, поводят бёдрами - и всё это весело и привлекательно. Подражая Аспасии, танцевали и все другие девушки, раззадоривая юношей. Танцевали, пока на наступила усталость. А тут и рассвет начался - пришло время расходиться, чтобы агороном, надзирающий в числе других за порнеей Феодоты, не подумал, будто "дом радости", вопреки афинскому закону, открылся с утра, а не с девяти часов предыдущего дня, как было предписано этим законом. Закон, разумеется, был мудр, говорят, что его придумал всё тот же Солон, который разрешил в Афинах публичные дома: с утра до вечера юноши и мужчины должны заниматься серьёзными делами, а развлекаться с девушками по ночам. "Пусть мужчины и юноши накапливают днём энергию, - было написано в этом солоновском законе, - а избыток её растрачивают для удовольствия по ночам".
Афиняне любили праздники. Страсть к шумным и многолюдным торжествам с новой силой вспыхнула в них после победоносной персидской войны, которая принесла Афинам славу и могущество. Победа казалась абсолютной и прочной, и такой же была радость афинян, бурно изливавшаяся в праздничных шествиях, состязаниях и пиршествах. Благо, праздников у афинян было много, особенно тех, что сопровождались обильными угощениями. А из них самыми любимыми - древними - были Дионисии, в честь бога Диониса, сына Зевса и дочери фиванского царя Симелы, покровителя виноградарей и виноделов. Зимой праздновались Малые и Сельские Дионисии, когда не только в Афинах, но и по всей благословенной Аттике откупоривались бочки с молодым вином, наполненные с осени. Тогда выпивалось не только море вина, но и устраивались весёлые народные игры с представлениями актёров и шуточными состязаниями, среди которых асколии были, кажется, самыми любимыми: надо было стать одной ногой на тугой бурдюк с вином, политый обильно маслом, и продержаться на нём как можно дольше, выпивая при этом вино чашу за чашей. Победителю доставался бурдюк с вином.