* * *
Клёпа, известный в роте барахольщик, обзавелся отличным трофейным набором для бритья. Помазок из натуральной барсучьей шерсти, стаканчик для взбивания пены, зеркальце, ремень для правки бритвы и сама бритва с роговыми щечками. На лезвии надпись "Puma. Solingen".
Клёпа сидел на патронном ящике и брился.
Смачивал лицо теплой водой из котелка, старательно тёр его пахучим немецким мылом. Потом осторожно раскрыл бритву и, далеко отставив от себя локоть, дотронулся лезвием к щеке. Бритва легко скользнула по коже, снимая редкие, неровно растущие волосы.
После того как Клёпа закончил бриться, Глеб взял бритву в руки. Она тяжёлая, с монограммой.
- Хороший аппарат, - сказал Лученков и после небольшой паузы добавил: - Только я бы её на самогон обменял, а то вдруг убьют завтра. Кому тогда достанется?
Желание выпить у штрафников присутствовало всегда. Пили все, что удавалось достать. Но официально достать можно было лишь в двух случаях: фронтовая кружка перед атакой или же, если спиртное обнаруживалось у убитых немцев.
Можно было конечно постараться выкружить у старшины. Но у Ильченко был приказ Половкова, без его приказа спирт штрафникам не давать! Не продавать! Не менять!
Клёпа заприметил у длинного, тощего башкира Арсена Ахтямова картонную коробочку с надписью на немецком "Трокен спиритус". Прочитать слово "Спиритус" не составило труда.
Клёпа присел рядом с башкиром. Предложил:
- Кури, - и протянул обрывок газеты, на который кинул щепотку махорки.
Ахтямов закурил.
- Надо побазарить, - сказал Клёпа.
- Со мной?
- С тобой!
- Тогда базарь.
Клёпа в двух словах изложил своё коммерческое предложение.
Ахтямов меняться не захотел. Он был жук ещё тот. Сам ростом невелик, но умом шустер. Лицо скуловатое, уши оттопыренные, торчат в разные стороны как у летучей мыши.
До войны мыл золото на Колыме. По тихому сбывал скупщикам, те отправляли на материк. Денежки у него водились.
Подвыпив любил рассказывать как мыл золотишко.
- Это в книжках пишут, что золото блестит. А оно мелкое как табак и тусклое. Ты палец послюнявил, раз и эту табачинку на бумажку. - Ахтямов давил пальцем на хлебную крошку.
- Считай рупь в кармане. Раз! И ещё рупь в кармане!
Чтобы не призвали на фронт сунул кому - то взятку и сумел пристроиться стрелком ВОХРы в одном из колымских лагерей. Как рассказывал сам, думал, что ухватил аллаха за бороду.
С зэковского пайка ел и пил в своё удовольствие.
Кроме того, ВОХРовское начальство иногда назначало стрелков конвоировать женские бригады на лесоповал. А уж там изголодавшиеся женщины за буханку хлеба охотно уступали себя ВОХРе.
Стрелки были довольны - и дешево, и сердито. Женщины тоже не жаловались, где ещё на женской зоне урвёшь бабьего счастья. Так что интересы были соблюдены.
Но тут случилось непредвиденное. Пришла этапом молоденькая москвичка. Красивая как картинка, бывшая певичка из какого- то варьете.
ВОХРа на неё и запала, все перепробовали.
Через четыре недели у стрелков появилась сыпь. Врач поставил диагноз - сифилис.
Где певичка подхватила эту заразу неизвестно. Может быть от кого то из кавалеров, может во время торопливой случки где - нибудь на этапе. Но замять эту историю не удалось.
Всю ВОХРу осудили военным трибуналом по статьям за контрреволюционный саботаж и приговорили к расстрелу, но с заменой штрафной ротой и отправили на фронт.
Ахтямова за мусорское прошлое в роте сторонились. Кроме того он был ещё и куркулём.
Но на Клёпино везение оказался любителем азартных игр. Спирт решили закатать в картишки.
Играли в траншее на перевёрнутом снарядном ящике, заменявшем стол. Клёпа поставил на кон бритву, Стеблов - сухой спирт.
Выиграл Клёпа.
В картонной коробочке оказались какие-то серые твёрдые таблетки с неприятным запахом и складная металлическая подставка.
Клёпа восторге покрутил головой - "Ну фашисты проклятые. Надо же до такого додуматься. Уже и спирт в таблетках придумали делать, капиталисты проклятые!"
Он бросил в кружку две таблетки, потом подумал и добавил ещё две. Растолок их рукояткой ножа, налил воды. Таблетки не растворялись.
Вытащил из-за голенища сапога ложку. Принялся лихорадочно размешивать содержимое кружки. Серые крошки осели на дно, не растворяясь. Клёпа сделал глоток. Порошок хрустел на зубах. Вкус омерзительный. Крепости никакой. Кайфа тоже.
- Да-ааа! - Сказал Клёпа. - с вохрой спелся сам вохрой стал. Говорила мне мама, не вяжись с легавыми. Обманут!
В это время прибежал Грачёв, новый связной командира роты. Клёпе предписывалось вместе со старшиной отбыть на склад и доставить на передовую продукты.
Там Клёпа всё-таки разжился у танкистов какой-то бурдой, уважительно именуемой шилом. Шило по вкусу и запаху было очень похоже на керосин. Скорее всего его хранили в ёмкости из под солярки. Отрыжка напоминала выхлоп танкового двигателя.
Старшина вернулся без Клёпы. Приданный ему подчинённый появился часа через два. Нетвёрдо стоящий на ногах. В расхристанном виде. Со свежей ссадиной на лбу.
Помочился на штабное крыльцо. Икнул. Потом обматерил появившегося старшего лейтенанта Васильева.
Тот приказал до полного протрезвления закрыть Клёпу в холодном сарае. Клёпу взяли за руки за ноги и бросили в сарай на драный мешок, набитый сеном.
Рядом поставили караульного.
Ночью Клёпа пришёл в себя. В разбитое стрельчатое окно увидел край освещенного луной облака, из которого попыхивал трубкой товарищ Сталин. Вождь заглядывал в маленькое окошечко под крышей и посасывал мундштук трубки.
Клёпа спросил:
- За что я сижу, Иосиф Виссарионович? В чем я виноват?
Сталин ответил глухим ровным голосом:
- Ви ни в чем не виноваты, товарищ боец. Мы с товарищами из политбюро уже разобрались в вашем деле. За вашу храбрость в борьбе с вражеской авиацией принято решение присвоить вам звание генерал-майора. Форму и погоны получите утром на совещании.
Вождь всех народов мгновенно скрылся…
Клёпа вскочил. Подбежал к двери. Забарабанил кулаками.
- Открывай, сука волчья!
Караульный подошёл к двери. Зевнул:
- Чего тебе, Клёпа?
- Как чего? Мундир тащи генеральский! Меня товарищ Сталин вызывал на совещание! Ну-у!
Тот ещё раз зевнул.
- Спи Клёпа. Совещание отложили до завтра.
* * *
Штрафники отдыхали. Жили почти мирной жизнью.
- Эх, лафа! - Смеялся Клёпа. - Всю войну бы так кантовался!
- Дурень ты дурень! - Как на полоумного покосился на него Павлов. - Не знаешь ишшо, что на войне, если у тебя тихо, и ты жив, это значит, что кто-то впереди умирает за тебя.
Но отдохнуть дали недолго. Через несколько дней отвели на переформирование. Это означало, что скоро снова в бой.
Штрафников выводили только в район штаба армии, потому что вся ротная документация носила секретный характер, и там же находились ротные тылы.
Шёл осенний холодный дождь пополам со снегом. Земля разбухла и до краёв насытилась влагой. Раскисшие дороги превратились в густое чёрное месиво, цепляющееся за ноги, за колеса повозок и машин.
Растянувшаяся колонна штрафников месила грязь по расквашенной дождями полевой дороге, изрезанной глубокими колеями от проезжающих танков и машин. Многие из штрафников, перевязанны тряпками и грязными бинтами. Мерили фронтовые километры натруженными солдатскими ногами, вытаскивая ноги из липкой осенней грязи. Тащили на спинах станины пулеметов, пулеметные стволы с казенниками, ротные миномёты и снаряды.
Лученков приложился губами к фляжке, сделав нескольку экономных глотков, передал фляжку Клёпе. Тот опустошил её почти до дна.
Глеб укоризненно покачал головой. Никто не знает, сколько еще придётся топать пешедралом, вряд ли остатки роты остановят у колодца, или и у реки. Погонят до самого места.
Вещмешок оттягивал плечи. Несколько набитых автоматных дисков били по бедру. Лученков нащупал брезентовый ремень противогазной сумки и поморщившись подтянул ее повыше.
Клёпа тоже шел с автоматом. Но его противогазную сумку оттягивали не диски, а трофейное барахло, выигранное в секу и буру. Отдельное место занимала подушечка, с зашитыми в ней золотыми цепочками и кольцами.
Мелькaли сaпоги, ботинки. Трепетали нa ветру, прожжённые у костров, пробитые осколками полы шинелей. Лошади, надрываясь, бились в грязи.
Вдоль дороги стояла брошенная немецкая техника, лежали разбитые снарядные ящики, опрокинутые лафеты орудий.
Вдоль дороги валялись трупы. Распухшие и закоченевшие на холоде. Из грязи торчали части тел, спины, руки, ноги. Где-то сплющенные, раздавленные головы. Рядом со сгоревшим танком лежал чёрный обгоревший труп. Открытый рот, губ нет, закинутая голова, опалённые, словно у забитого поросёнка волосы.
Штрафников обгоняли колонны военной техники. Завывая и разбрызгивая грязь ползли полуторки и "ЗиСы, рычали танки и трактора, волочащие за собой тяжёлые пушки. Штрафники то и дело уступали дорогу, молча сходя на обочину. В небе висело холодное равнодушное солнце.
Бойцы штрафной роты не смотрели по сторонам. Пот струился по усталым чумазым лицам, во рту липкая слюна.
В стороне от дороги буксовала полуторка. Водитель пытался по пашне обогнать колонну и все четыре колеса глубоко увязли в размокшей земле.
Штрафники облепили грузовик, приседая, с криками и весёлыми матерками шаг за шагом передвинули его на дорогу.
В кузове полуторки продукты. Штрафники попросили еды. Лейтенант в круглых очках выскочил на подножку, вытащил из кобуры наган. Что-то кричал угрожая. Машина, натужно завывая, скрылась по дороге.
Пока лейтенант размахивал наганом, штрафники успели выбросить из кузова мешок с сухарями и ящик с трофейным салом.
В редком лесочке, среди кустарника сделали первый привал. Распаренные быстрой ходьбой бойцы устало жевали закаменелые сухари, твёрдое как подошва сало. Пригоршнями черпали из тёмной лужицы меж кочек безвкусную дождевую воду.
Привал был недолгим. После короткого отдыха подняться почти невозможно. Но рота поднялась. Через четверть часа двинулась дальше.
Усталость, тяжесть, холодный непрекращающийся дождь вызывали равнодушие ко всему и к своей жизни.
- Шире шаг, золотая рота! А ну… песню запева-ааай!
И словно дожидаясь этой команды, рванул отчаянный мальчишеский тенорок:
Стою я раз на стрёме,
Держу в руке наган,
Как вдруг ко мне подходит
Неизвестный мне граждан.Он говорит мне тихо:
"Позвольте вас спросить,
Где б можно было лихо
Эту ночку прокутить?"
Запевала Саня Васин, пулемётчик и пакостный матершинник, в немецких, аккуратно подкованных сапогах. Их носили почти все, стаскивая добротную обувку с убитых немцев.
- Шире пасти, членоплёты! - кричит заблатнённый пулемётчик.
Подхваченная зычными, глухими и хриплыми от простуды голосaми, песня летела над дорогой.
Потом его мы сдали
Войскам НКВД,
С тех пор его по тюрьмам
Я не встречал нигде.Нам власти руки жали,
Жал руки прокурор,
Потом нас посажали
Под усиленный надзор…
Уже темнело. А рота все шла и шла.
Наконец голоса: "Пришли… Добрались… Привал…" Остановились за огородами села. В селе разместился какой-то штаб, и штрафникам не разрешили в него войти.
Повозки поставили у высоких тополей с облетевшей листвой. Старшина выдал селёдку и по куску хлеба.
Где-то в крайних дворах среди ночи визгливо залаяла собачонка. Полаяла немного, возможно, на кошку или на птицу, потом взвизгнула и утихла.
Ранним утром младший лейтенант Голубенко вышел на окраину села, где кособочились скирды прошлогодней соломы. В нескольких метрах от них дымился костерок. У огня сидели трое бойцов в телогрейках без воротников и старых, замызганных пилотках. Четвёртый лежал на земле, на надерганной из скирды соломе. Он лежал на боку, подложив под голову руку и уныло тянул:
Я сын рабочего, подпольщика-партийца.
Отец любил меня, и я им дорожил
Но извела отца проклятая больница,
Но извела отца проклятая больница,
Туберкулез его в могилу положил.
Ещё один возился над костром. Подойдя ближе Васильев узнал Клёпу, который жарил на костре свежее мясо.
Гулыга, Паша Одессит и Глеб Лученков сидели у костра. Хватали руками куски. Горячий жир стекал по рукам. Насытившийся Пушкарёнок лежал у костра.
Клёпа размахивал доской над тлеющими углями.
Сидевшие у костра штрафники заметили приближающегося к ним офицера, но делали вид, что его не видят.
Младший лейтенант подошёл ближе. Попытался рявкнуть:
- Вста-ать!
Сидевшие у костра люди медленно и нехотя повернулись на голос, какое-то время смотрели на взводного так, будто не узнавали своего командира. Пушкарёнок прекратил петь, тоже повернул голову.
- А-а, - протянул равнодушно Гулыга и стал подниматься.
За ним встали все остальные.
- Здравия желаю, товарищ командир. - Равнодушно сказал Клёпа, почёсывая подмышкой.
- Присаживайтесть к нам.
Взводный принюхался, раздувая ноздри.
- Что это у вас? Мясо? Откуда?
Гулыга вытёр рот рукавом грязной телогрейки, согласился.
- Ага! Мясо!
Спросил:
- Ну так будешь с нами, младшой? Знатный гуляш. Ещё утром гавкал!
Голубенко поперхнулся.
- Так это что?.. Собака?
Гулыга кивнул. Клёпа всхлипнул вроде как огорчённо. Типа, что же тут поделаешь.
- Так точно. Бобик! - Подтвердил маленький жилистый Пушкарёнок, пережёвывая жесткое мясо. - Булыга же сказал, гуляш!
Миха Клёпа надвинул ему на глаза каску:
- Молчите, Шура! Тщательней пережёвывайте пищу.
Пушкарёнок что-то пробурчал себе под нос неразборчиво, хотел снова сесть, но передумал, и после минутного замешательства продолжил стоя обгладывать рёбрышко.
Пытающийся было присесть младший лейтенант вскочил. Пробормотал сконфуженно:
- Нет, спасибо. Я - сыт! Пойду. Надо ещё посты проверить.
- Ну вот, - сказал Гулыга после того, как взводный ушёл. - А он ещё спрашивает почему мы одни кушаем. Потому и кушаем, что все такие гуманисты, как товарищ лейтенант. Брезгуют! Невдомёк им, что собачка полезней чем пшённая каша.
- По моему тоже, собачатину есть можно, - сказал Паша с набитым ртом. - Лучше чем сухари. Уже весь рот ободрал ими. Сейчас бы лучку еще!
- Ага! - добавляет Гулыга, - и сто грамм. А потом ещё и бабу попышней! Размечтались! Жрите давай и спать. Чует моё сердце завтра поднимут не свет, ни заря!
На ночь расположились в коровнике с выбитыми окнами. Заснули сразу, не чувствуя ни холода, ни голода.
Хоть и не слишком уютно было в коровнике, где навоз слегка притрусили соломой, но на следующую ночь вспоминали его с тоской. Ничего, что навоз подтаял, и все вывозились в бурой жиже. Зато не мерзли. Следующую ночь провели в лесу.
Ложиться на мокрую землю было опасно. Утром можно было не встать. Глеб стал ломать бурьян, чтобы выложить хоть какую-то подстилку. Возчики, привязав лошадей, устроились на повозках, а командиры ушли в село.
Еду, конечно, не подвезли, и спать укладывались на голодный желудок.
Наломав мокрого бурьяну Лученков снял с себя шинель, постелил поверх, лег и укрылся полами. Дождь шёл и шёл, вода стекала с шинели. Сон не шел.
Лученков вспоминал прошлую ночь в коровнике и с жареным мясом на ужин.
Понемногу, один за другим, заснули. Сон был недолгий.
Проснулся от холода. Ночью ударил мороз. Мокрая пола шинели вмерзла в землю.
С рассветом вновь двинулись пешим маршем. Впереди опять тянулась дорога, а по сторонам торчали обглоданные деревья.
* * *
Прошли последние дни октября, начался ноябрь - пасмурный, холодный…
Холодный стылый ветер раскачивал кусты и деревья, нa ветвях которых кое-где еще сохрaнились осенние листья - порыжевшие, скрученные внезапно ударившим морозцем.
Многих убило за это время, многих ранило, но Лученков был ещё жив и даже не ранен.
Штрафников временно держали в тылу. До получения пополнения. Начали переформирование в составе армейского запасного полка 3-й армии. Питание стало значительно хуже, чем на передовой. По штатному расписанию в роте было несколько лошадей, но сверх штата, всегда имели лишних и поэтому с лёгкостью пускали их на мясо.
Или же меняли у местного населения на самогон. В тылу наркомовские сто грамм не выдавались, поэтому приходилось обеспечивать себя самим.
Командиры взводов пользуясь передышкой писали представления на раненых и особо отличившихся. Писали похоронки. Составляли свежие заявки на оружие и обмундирование.
У продовольственного склада, длинного сарая с узкими окошками, старшина с водителем погрузили в "газик" алюминиевые фляги.
- Чо это? - спросил водитель, здоровый мужик, из вчерашнего пополнения. - Бензин?
Старшина закурил. Покачав головой, он как-то безнадежно махнул рукой.
- Если бы… Спирт. Наступление скоро. Без него бойцам Красной армии никак!