* * *
Толстуха, выслушав приказ хозяйки, подошла к Евфимии и мановением руки велела ей следовать за ней. Евфимия молча подчинилась.
Они прошли в раскрытые ворота на хозяйственный двор. Здесь женщина остановила ее движением руки, достала из складок покрывала связку ключей и подошла к двери низкого здания с зарешеченными окошками под самой крышей. Она отперла дверь, вошла внутрь и вскоре вышла оттуда, неся в руках скатанный тюфяк и какой-то узел поверх него. Молча сунув тюфяк в руки Евфимии, она повесила узел на руку, снова заперла дверь кладовой и махнула свободной рукой, приглашая следовать за ней.
Женщины прошли через хозяйственный двор и оказались перед еще одной стеной с воротами, тоже приоткрытыми. За ними обнаружился плодовый сад, междурядья которого были заняты грядами с овощами. Сквозь сад и огород шла довольно широкая дорожка, мощенная серыми плитами, поросшими травой и лишайником.
Толстуха что-то непрерывно говорила, но, казалось, обращаясь не столько к спутнице, сколько к себе самой, и ответа не ожидала. Вдруг она резко остановилась и, схватив Евфимию за руку, заставила и ее остановиться, показывая рукой на что-то впереди. Евфимия остановилась и, перекрестившись, воскликнула испуганно:
– О Боже! Спаси и помилуй!
Впереди, свернувшись спиралью на разогретой солнцем каменной плите, лежала толстая пестрая змея. Евфимия с детства до ужаса боялась змей.
– Так ты вовсе не немая? Ты говоришь по-арамейски? – воскликнула толстуха.
– И ты тоже? – удивилась Евфимия.
– Да, это язык моего детства. Я родом из Пальмиры, – толстуха подобрала сухой ком земли и кинула его в змею, та не торопясь приподняла голову, потрогала воздух раздвоенным языком, перетекла через кольца собственного тела и, разматывая их за собой, попозла по камням в сторону капустной грядки.
– А я из Эдессы, – сказала Евфимия, переводя дух.
– Правда? А братец сказал, что купил тебя в Риме…
Евфимия, только что обрадовавшаяся и воспрянувшая духом, поняла, что, наверное, зря она заговорила на своем языке, – эта женщина, называющая Алариха братом, навряд ли станет ей другом. "Но пусть хотя бы не врагом!" – подумала она и вместо ответа спросила:
– Так Аларих твой брат?
– Молочный брат. Моя мать выкормила его грудью, вот так и вышло, что я, рабыня Кифия, стала его молочной сестрой. Моя мать была домоправительницей, а теперь я служу вместо нее. Мать умерла три года назад.
– Аларих тебя любит, он признает, что ты его сестра?
– На людях – никогда! А чтобы любить… Наш Аларих никого, кроме себя, не любит.
– И свою жену Фиону он тоже… не любит?
– Не знаю, я его об этом не спрашивала. И довольно болтать! Идем скорее, я покажу тебе твое жилище.
За садом и огородом была еще одна стена с небольшими воротами, а сразу за ними оказалась лестница, ведущая на очередную террасу. Они спустились по ней. Здесь тоже был сад, но росли в нем одни сизые оливковые деревья, лишь кое-где оттеняемые мрачными кипарисами и уже отцветшими зелеными кустами тамариска. Стоя на верхней площадке каменной лестницы, сложенной все из тех же известняковых плит, Евфимия увидела, что обширный этот сад упирается в берег реки, отделенный от него высокой стеной. Посреди сада располагалось низкое здание с навесом, под которым стояли деревянные бочки и глиняные кувшины – давильня, как догадалась Евфимия. Но больше нигде никаких домов она не увидела.
– Сейчас мы спустимся, и ты увидишь, где живут наши рабы, – предупреждая ее вопрос, сказала Кифия.
Они шагнули с последней ступени на землю, и только тогда Евфимия увидела, что терраса, с которой они только что спустились, представляет собой сплошную стену песчаника, заросшую темно-зеленым плющом, а в стене этой, будто ласточкины гнезда в песчаном береге, шли отверстия пещер, одни открытые, другие завешенные старыми половиками, истертыми шкурами, просто полотнищами.
– Что это? – в недоумении спросила Евфимия.
– Это жилища наших рабов, – ответила Кифия. – Некоторые из них свободны – те, на которых нет входной занавески. Выбирай себе любое!
– Это похоже на кладбище…
– Ну что ты! Так живут и многие свободные бедняки, да и монахи тоже…
– И ты тоже?
– Ну да. Я могла бы жить в доме, у меня там есть своя каморка, и я в ней иногда ночую, но настоящий мой дом здесь. Неужели ты не понимаешь, что жить подальше от хозяев – это великое благо?
Евфимия не понимала: их немногие рабы и слуги жили в одном доме с хозяевами, хотя любому из них, попроси он, разрешили бы поселиться отдельно в садовом домике – том самом…
– Давай пройдемся по свободным пещерам, и ты выберешь себе жилье по вкусу.
– Я хотела бы жить подальше от всех, в тишине. Я ведь все равно не знаю языка, на котором говорят ваши рабы.
– Я тебя понимаю. Да, твоих земляков среди наших рабов нет, они говорят либо на готфском, либо на языках дальних стран между собой; они все издалека, кто из Африки, а кто даже из северных стран. Но если ты не боишься одиночества, я могу поселить тебя в самом уединенном месте – это за баней. Идем!
Они прошли дальше по каменистой площадке, отделяющей скалу от сада, и свернули за угол. Здесь зелень была гуще и разнообразней и вплотную подходила к каменной стене. По тропинке они прошли через проход в кустах и оказались перед узким потоком с перекинутым через него деревянным мостиком. От воды на дне потока поднимался пар.
– Это течет вода из нашей бани. Мы моемся в ней по очереди: мужчины утром, а женщины и дети вечером. Вода у нас всегда теплая, даже в зимнее время. Не у всех рабов есть такая роскошь, а?
Евфимия промолчала: в их доме рабы могли пользоваться баней после хозяев, а могли по надобности сами натопить ее, спросив позволения домоправительницы.
– Тебе, конечно, не мешает помыться с дороги, но сначала я покажу тебе твою пещеру. А в баню – сюда, вот по этой тропинке вдоль ручья. Идем дальше.
Они прошли через мостик и опять углубились в заросли. Но кусты так густо росли лишь вблизи воды, примерно через четверть стадии они расступились, и женщины снова оказались на небольшой каменистой площадке под известковой стеной; здесь было всего три пещерных входа, и все они были открыты и пусты.
– Выбирай! – широким жестом предложила Кифия. – Я бы на твоем месте выбрала среднюю, так безопаснее: иногда в пустые пещеры забираются змеи и скорпионы, так пусть уж они сначала посетят крайние помещения, верно?
Евфимия молчала в растерянности. Жить здесь? Одной? Со змеями и скорпионами? А впрочем, какая разница… Они вошли в среднюю пещеру. В ней ничего не было, кроме небольшого стола из трех известковых плит, положенных одна на другую, каменного ложа вдоль одной стены и неглубокой ниши в другой. В дальнюю стену ниши были вбиты деревянные колья, чтобы вешать на них одежду. Над нишей, как и над дверным отверстием, – деревянные крючья для занавесок. Евфимия положила свой тюфяк на каменное ложе, где уже лежал узел, принесенный Кифией. Узелок с приданым будущего младенца она водрузила сверху.
– У тебя есть своя банная простыня?
– Есть.
– Бери ее. Я отведу тебя в нашу баню, оставлю тебя мыться, а сама схожу и принесу тебе еду и занавеси. Сегодня ты поешь одна, а с завтрашнего дня будешь ходить в общую столовую для рабов и слуг. Завтракаем мы сразу после утренней службы в церкви.
Евфимия радостно вздрогнула. Церковь! Наверняка священник ее говорит если не по-арамейски, то по-гречески; может быть, он выслушает ее и поможет?
– Церковь у нас тоже своя – для слуг и рабов. Хозяева ходят в городской храм. А служит у нас, представь себе, дальний родственник самой хозяйки.
Встрепенувшееся было сердце Евфимии снова похолодело в унынии.
* * *
Баня удивила Евфимию, до сих пор ничего подобного она не встречала: из все той же стены песчаника вытекал ручеек горячей воды и падал с небольшой высоты в овальный каменный бассейн, сотворенный самой природой из известкового осадка. Там вода остывала до приятной теплоты, а затем вытекала через край в меньший бассейн и дальше струилась в специально проложенном каменном русле к тому самому мостику, который они с Кифией недавно переходили. Рядом с большим и маленьким бассейнами стояли два больших горшка, накрытых деревянными крышками.
– Обед уже прошел, теперь мужчины сюда не придут, этот порядок у нас строго соблюдается, так что можешь раздеться совсем и мыться спокойно. Вот в этом горшке зола, а в другом песок. Когда кончишь мыться, возвращайся к себе, а я пока прикажу кому-нибудь из девушек принести тебе еду и воду для питья и умывания.
Евфимия поблагодарила свою новую знакомую, разделась и смело шагнула в бассейн. Когда она стояла, вода была ей по пояс, но она села на песчаное дно, погрузившись до самой шеи, и распустила свои чудесные волосы.
* * *
Когда, закончив купанье, Евфимия подошла к пещерам, она увидела, что вход в ее жилище уже завешен старым вылинявшим покрывалом. Евфимия откинула жалкий занавес, служивший дверью ее дома, на специальный колышек, вбитый в стену возле входа, вошла и увидела на столе деревянный поднос с половиной лепешки и куском сыра, кружкой и небольшим кувшином. В углу возле входа стоял еще один кувшин, накрытый перевернутой медной чашей, и Евфимия догадалась, что в нем вода для питья и умывания. Есть она не стала, только попила воды из маленького кувшинчика, а затем улеглась на жесткое ложе и принялась плакать. Здесь ей хотя бы никто не мешал. Так, в слезах, она и уснула.
Глава тринадцатая
Утром ее разбудила Кифия.
– Скорее вставай, лежебока, пора в церковь на службу! – бодро проговорила она, откинув занавес.
Евфимия и впрямь услышала в отдалении звон клепала, созывающий к обедне. Наскоро умывшись, она оделась и накинула на голову покрывало, пряча под ним не переплетенную косу: волосы можно расчесать и позже, когда будет время.
– Прости, что заставила тебя ждать, – сказала она Кифии, – я уже готова.
– Ничего, на первый раз прощается! Это первый звон, а еще второй будет, так вот после него опаздывать уже не стоит, – сказала та. – А впредь не рассчитывай, что старшая рабыня будет приходить тебя будить, сама вскакивай по первому звону. Ты вот еще о чем подумай, пока время есть: после церковной службы все наши завтракают в общей столовой, а после трапезы рабам, не имеющим определенного занятия, раздается работа на день. Ты заранее скажи мне, что ты умеешь делать: готовить, печь хлеб, ухаживать за скотиной, за цветами, огородничать, садовничать…
Кифия перечисляла, а Евфимия на все удрученно кивала головой: ничего из перечисленного делать она не умела.
– Может быть, ухаживать за пчелами, доить коз, делать сыр – нет?
Евфимия опять покивала.
– А ткать или прясть?
Снова кивок.
– Неужели ты такая неумеха?
Евфимия смиренно промолчала. Не могла же она признаться, что умеет читать, писать и считать, знает географию, историю, греческий и латинский языки, а самое главное – отлично изучила Святое Писание, а Псалтирь так почти всю наизусть… И тут ее осенило!
– Я могу шить и даже вышивать золотом!
– Вышивать?! Нашла чем удивить во Фригии! Знаешь ли ты, что фригийские золотые вышивки считаются лучшими в Империи? Римляне все нарядные вышивки называют "фригионе", а вышивальщиков "фригио".
– Я этого не знала…
– Ну так знай. И что же ты вышивала в своей Эдессе?
– Церковные облачения, пелены, епископские саккосы, орари, покровы…
– Ого! Ну, девушка, если так, то, считай, что ты устроена. Хозяйка наша держит целую мастерскую, где несколько рабынь вышивают наряды для семьи, для подарков и даже на продажу, хотя хозяйка держит это в тайне. А еще наши вышивальщицы исполняют заказы епископа для церкви. Это не приносит хозяйке денег, но повышает цену ее благочестию. Думаю, она тебя возьмет. У тебя случайно нет с собой какой-нибудь вышивки, Фионе показать?
Евфимия молча подошла к нише, тоже задернутой теперь старенькой простынкой, развязала узелок с недошитым детским приданым и достала шелковую ленточку с цветами и крестиками. Такими же цветами и крестиками, только гораздо пышнее и красивее, была расшита крестильная рубашечка, но ее Евфимия показывать ни хозяйке, ни даже Кифии не захотела.
– Ух ты, какая красота! Это закладка для кодекса?
– Я еще не решила…
– Пускай хозяйка сама решает! – заявила Кифия, пряча ленточку под своим покрывалом. – А теперь давай поторопимся – второй колокол!
* * *
Службу в небольшой домашней церкви вел дрожащим голоском старенький отец Алексий, полуслепой священник с редкими седыми волосами и бородкой. Евфимия внимательно следила за ходом службы и приглядывалась к нему: ей надо было понять, может ли она открыться этому иерею, ведь он родственник хозяев! Рисковать она уже не могла, потому что понимала: если все откроется, хозяйка ее немедленно продаст какому-нибудь чужеземцу – и что тогда? Здесь есть хотя бы слабая надежда на заступничество Алариха, как-никак Евфимия носит его ребенка. А если ее продадут и повезут в дальние страны, сохранит ли она свое дитя в дороге? Нет, она не станет рисковать, она будет беречь свое дитя… Вот когда ребенок родится и чуточку подрастет, тогда можно будет подумать о возвращении в Эдессу. А пока надо не раздражать ни Алариха, ни хозяйку… Его настоящую жену.
Рабы и слуги поглядывали на тихо плачущую в сторонке новую рабыню: то ли она перепугана, то ли молится так проникновенно, но ее смиренный вид вызывал у всех жалость, и, когда она шла к причастию позади всех, многие даже старались поймать ее взгляд и ободряюще ей улыбнуться.
Столовая для женщин примыкала к церкви слева, и вход в нее был прямо с женской половины храма: в низком помещении стоял длинный стол со скамьями. Евфимии указали место на самом краю стола. Пожилая женщина прочла молитву, все уселись и начали завтракать. На завтрак раздали миски с вареной зеленой фасолью, по небольшой лепешке из муки грубого помола пополам с просом и по кружке кислого молока, разбавленного водой. За едой женщины тихо переговаривались.
Евфимия голода не чувствовала, но заставила себя съесть и выпить все до крошки и до капли, заботясь о ребенке, хотя еда показалась ей и пресной, и попросту невкусной.
Кифия не ела за общим столом, но явилась к концу завтрака и объявила:
– Сегодня вечером будет большой пир по случаю благополучного возвращения хозяина, поэтому все женщины, кроме скотниц и птичниц, отправляются помогать на кухню и украшать дом к празднеству. А ты, Евфимия, пойдешь со мной: тебя хочет видеть хозяйка.
Евфимия молча подошла к Кифии, и та повела ее из столовой к господскому дому.
– Вышивка твоя хозяйке понравилась, но она сказала, что еще не решила, оставить тебя для работы в мастерской или продать. Она хочет задать тебе несколько вопросов. Но ты не беспокойся: я же буду переводить твои ответы и, даже если ты скажешь что-то не то, я постараюсь тебя поправить. Она довольна, что ты хотя бы не немая. Постарайся только выглядеть как можно скромнее.
– Я постараюсь, – обещала Евфимия.
* * *
Фиона приняла их во внутреннем садике, где она как раз завтракала за маленьким столиком возле бассейна с небольшим фонтаном. Стол был заставлен вазами с фруктами и блюдами со сладостями. Жена Алариха была в небесно-голубом шелковом утреннем одеянии, очень шедшем к ее большим синим глазам. Маленьким ножичком она очищала спелую грушу и какое-то время делала вид, что не замечает вошедших женщин. Потом, оставив очищенный плод на тарелке, подняла глаза и долго смотрела на Евфимию. Наконец она начала разговор, а Кифия принялась переводить.
– Ты совсем не говоришь по-готфски? – спросила Фиона.
– Нет, – коротко ответила Евфимия.
– Из какой ты страны?
– Из Осроэны.
– Такой страны я не знаю. А на каком языке вы разговаривали с моим мужем в пути?
– Мы не разговаривали в пути с твоим мужем, – ответила Евфимия, решив не лгать, однако отвечать так, чтобы Фиону ее ответы не раздражали: в самом деле, раз она не знала, что Аларих – муж другой женщины, то она с чужим мужем и не разговаривала.
– У тебя был муж до того, как тебя захватили пираты?
Услышав этот вопрос в переводе Кифии, Евфимия поняла, что примерно наговорил Фионе Аларих. Несчастная эдесситка решила, что ей лучше не оспаривать его ложь, но в то же время постараться не лгать самой.
– Да, прежде у меня был муж, – ответила она, и глаза ее наполнились слезами. – Но теперь его больше нет.
– Понятно. Муж твой, значит, погиб, а ты попала в рабство. Скажи, а твой хозяин Аларих был добр к тебе?
Кифия перевела вопрос, и Евфимия, услышав его, опустила голову. Она не знала, как лучше ответить Фионе.
– Ну же! Отвечай мне правду, рабыня, был ли добр к тебе твой хозяин?
– Он был жесток ко мне! – ответила Евфимия наконец. – Жесток и груб!
Кифия невольно ахнула и заметно растерялась.
– Переведи слово в слово, что она сказала! – приказала Фиона.
И Кифии ничего не оставалось, как перевести.
Лицо хозяйки посветлело, но больше она ничего спрашивать не стала. Дальше разговор пошел уже легче.
– Я видела твою работу, закладку. Это все, что ты умеешь?
– Еще я умею вышивать золотом, в том числе для церкви.
– Я это проверю, – сказала хозяйка. – Отведи ее в мастерскую, Кифия, и скажи, чтобы ей дали работу для испытания.
И она принялась за свою грушу.