* * *
– Ух, ну ты меня и напугала, когда ляпнула хозяйке, что Аларих был жесток и груб с тобой! Это что, правда?
– Это чистая правда.
– Надо же… Обычно братец очень даже добр с молодыми и красивыми девушками и женщинами. А-а, понимаю! Он хотел тобой попользоваться, а ты слишком долго сопротивлялась? Что ты молчишь? Ну да ладно, мне-то какое дело. Алариха осуждать за это нельзя.
– Это почему же его нельзя осуждать за блуд? – спросила Евфимия.
– Да потому, что жену свою он не любит и никогда не любил. Когда его заставили жениться на ней, ему было пятнадцать лет, а ей двадцать, он был еще мальчишка, а она – взрослая девушка. Он у нее в полном подчинении и признавался мне, что чувствует себя счастливым и свободным, только когда находится в военном походе.
– Ты говоришь "заставили жениться"? Как это возможно?
– Его отец был человек хитрый, властный и богатый, но из простых, а Фиона происходит из весьма знатного, но обедневшего готфского рода. Она в родстве с предводителем вестготфов Аларихом, который, ходят слухи, вполне может стать нашим королем. Она гордячка, и ей льстит, что ее муж носит то же имя, что и предводитель.
Домоправительница явно хвасталась перед новенькой своей осведомленностью.
* * *
Мастерская была построена в уединенном месте, в некотором отдалении от дома: это было помещение с большими окнами, стоявшее на холмике посреди сада; такое положение и большие окна давали хорошее освещение, необходимое для тонкой работы вышивальщиц. Внутри стояли на козлах деревянные рамы с натянутой на них материей – пяльцы. За пяльцами сидели женщины, в основном молодые, ведь с годами у вышивальщиц неизбежно портится зрение. На столах лежали мотки разноцветного шелка, серебряные и золотые нити, различные иглы, небольшие куски крашеной кожи, а в особых ящиках, разделенных на ячейки, лежали бисер разных цветов и округлые золотые чешуйки с отверстиями для украшения вышивок. Все было понятно и знакомо Евфимии, и в сердце ее пробудилась радость: если она будет заниматься этой работой, то сможет выдержать здесь долгое время – столько, сколько нужно, чтобы ребенок родился и подрос. Кто станет смотреть за ее ребенком, пока она будет заниматься вышиванием, об этом Евфимия пока не думала.
И еще одна непредвиденная радость ожидала в мастерской несчастную: оказалось, что старшая мастерица Кассия, тоже рабыня, как и все вышивальщицы, была родом из Греции и греческий язык еще не забыла.
– Тебе сегодня везет, поставь завтра свечку любимому святому! – сказала Евфимии Кифия и оставила ее в мастерской.
* * *
Ничто так не лечит душу, как молитва, и ничто так не успокаивает ее, как любимая работа! Недаром святые отцы говорили, что нет ничего лучше для христианина, чем молитва на устах и работа в руках. Умиротворение сошло на душу Евфимии впервые за последние дни. Для пробы Кассия поручила ей вышивать кресты на диаконском ораре – золотой нитью по нанесенному ранее "настилу" из более толстых крученых ниток желтого цвета, чтобы ткань основы не просвечивала сквозь золотое шитье. Стежок за стежком к концу дня Евфимия вышила целиком четыре больших креста. Кассия, поначалу подходившая к ней каждые четверть часа, потом перестала следить за ее работой, вполне доверившись умению новенькой. Гречанка подыскала для Евфимии наперсток по размеру и выдала ей маленькую тканую сумочку из шерсти, которая подвешивалась к поясу, чтобы носить в ней свой наперсток, маленькие ножницы и кожаный игольник, которые у каждой мастерицы были свои. Вышивая, Евфимия читала мысленно молитвы и знаемые наизусть псалмы; иногда вышивальщицы пели негромко известные им всем молитвы на готфском языке; некоторые из них пелись на знакомые греческие распевы, и тогда Евфимия мысленно подпевала им на греческом или арамейском. К концу дня она совсем успокоилась и просила Бога только об одном: чтобы рабская ее жизнь, сколько бы она ни продолжалась, проходила именно здесь, за этой работой и среди этих добрых и благочестивых женщин.
Когда солнце начало клониться к закату, Кассия велела всем сложить работу, прочитала молитву на окончание дела и повела всех в церковь: на сегодня был назначен благодарственный молебен по случаю благополучного возвращения хозяина дома. Вот здесь Евфимию настигло испытание: Аларих с Фионой и их дочери, веселые, в нарядных одеждах, тоже присутствовали на богослужении. Но эдесситка благополучно пережила его: один только раз глянула она в сторону хозяев, стоявших на огороженном возвышении, и вот надо же, именно в эту минуту Аларих бросил небрежный взгляд на женскую половину для слуг и рабов, глаза их встретились – и оба сразу же отвели взгляд.
Евфимия не молилась об Аларихе, а твердила собственную молитву: "Боже, сохрани меня и мое нерожденное чадо! Помоги мне, Господи, во внезапных скитаниях и испытаниях моих!" Она даже не заметила, как вся семья хозяина покинула церковь, не дождавшись конца молебна, – пора было встречать гостей.
* * *
Проходя по саду вместе с другими вышивальщицами, в том числе и с Кассией, Евфимия заметила, что никто из них не сорвал ни одного плода с дерева, ни одной ягодки с куста. Ее это удивило: у них в доме слугам не возбранялось пользоваться дарами природы. И никто из слуг и рабов никогда этим не злоупотреблял: хоть и невелик был сад диакониссы Софии, а плодов на всех хватало. Она поделилась своими мыслями с Кассией.
– Ну что ты, хозяйка, знаешь, как следит за этим! Они потому и богаты, что берегут каждый фоллис, тряпочку и ниточку и каждую ягодку с куста! – сказала Кассия.
Евфимия вспомнила, как умело торговался Аларих с купцом в Нисибине, и вдруг спросила:
– Скажи, Кассия, а хозяйка не показывала тебе привезенную Аларихом красивую серскую вышивку в виде картинки на шелке?
– Пион и зяблик? Она висит в спальне хозяйки над изголовьем. Замечательная вещь! Хозяйка в восторге от этого подарка. Хотя роскошный персидский ковер и покрывало с птицами, которые он тоже привез для спальни, нравятся ей еще больше – они же больше размером!
Кассия захихикала, и Евфимия тоже заставила себя улыбнуться, хотя ее будто кольнуло самой тонкой и острой вышивальной иглой прямо в сердце.
* * *
Хотя почти не слышны были Евфимии звуки музыки, развлекавшей гостей в саду, только ритмичная дробь барабанов да изредка повизгивания флейт доходили сюда, а все же томление духа не давало ей уснуть. "Как быстро окончились и ушли в прошлое все мои праздники!" – тоскливо думала она, ворочаясь на жестком ложе. Прошло несколько часов, а она все никак не могла забыться во сне.
– Евфимия, ты не спишь? – раздался вдруг негромкий голос Кифии, и за ветхим занавесом мелькнул тусклый огонек масляного светильника.
– Нет, Кифия, я не сплю.
– Вот и хорошо! – сказала старшая рабыня, откидывая занавес и входя в пещерку. – А я к тебе с радостью, девушка! – она поставила на стол накрытую полотном корзинку, из которой высовывалось горлышко небольшой амфоры. – Тут все, что тебе может понадобиться. Это тебе братец прислал и велел сказать, что он постарается улучить минутку зайти к тебе. Видно, за время пути он тобой не натешился. Рада, небось?
Евфимия тихо ахнула.
– Ты только ничего особенного в голову-то не бери: Аларих ни одной молоденькой новой рабыни с отроческих лет не пропускал! Поиграется с тобой еще недельку-другую – и все. Так что если хочешь подарочков, проси их у него сразу, пока не успела надоесть. Ты светильник-то зажги, чтобы Аларих твою норку долго не искал! Да ладно, лежи, я сама зажгу, порадею для братика.
Кифия достала из ниши светильник, зажгла его и поставила на стол, поближе к входу.
– Все, побежала я! Хозяйка с другими матронами собирается ехать на ночное купание, надо проследить, чтобы в карруки уложили угощение, вино и все что надо. Это уж у нас в Иераполисе древняя традиция: когда все гости напьются, женщины едут купаться на травертины, а мужчины идут в пещерки к молоденьким рабыням. Прежде богатые женщины брали с собой на купание молодых рабов, так это и царица Клеопатра делала, но, с тех пор как Фригия стала христианской, их сопровождают только служанки.
Кифия удалилась со своим светильником, а Евфимия осталась сидеть, пораженная, взволнованная и униженная.
* * *
Время шло, ничего не происходило, все так же в отдалении звучали барабаны и флейты, и Аларих не появлялся. За это время Евфимия успела сто раз придумать и передумать, как ей вести себя с ним, что сказать, как отвергнуть раз и навсегда его притязания: ведь не как жену он собирался ее посетить, а как доступную рабыню! "Я все ему выскажу и прогоню его прочь!" – думала она и подыскивала слова, чтобы уязвить его посильнее. А он все не шел и не шел… Она подошла к столу и откинула полотенце с корзины. Там стояли горшки с вкусно пахнущей едой – уж явно не вареные бобы там были! А сверху стояли две небольшие мисочки: одна с солеными фисташками, а другая с маринованными оливками. Невольно Евфимия улыбнулась: "Не забыл…" Она даже съела горсть фисташек и несколько оливок. Потом она прилегла, измученная горькими мыслями и ожиданием, и сама не заметила, как уснула.
Проснулась она в объятиях Алариха; он крепко прижимал ее к себе одной рукой, другой снимая с нее одежду, и шептал: "Зяблик мой любимый! Как я по тебе стосковался!" Евфимия разрыдалась и сама обняла его крепко-крепко, как делала прежде…
* * *
– Ну вот, видишь, милая, как все просто и великолепно устроилось! Я буду приходить к тебе каждый раз, когда жена моя будет уезжать с подругами на ночные купания. Как только услышишь, что мы ждем гостей, так и сама жди гостя. Ты рада, моя дорогая девочка?
– Как я могу радоваться, что ты такое говоришь, Аларих! – воскликнула Евфимия, лихорадочно надевая тунику. – Как ты мог со мной так поступить? Ты обманул, ты предал меня, а теперь хочешь еще и пользоваться мной как безответной и беззащитной рабыней?
Аларих засмеялся и потрепал ее по щеке.
– Ну полно, полно, Зяблик! Разве ты меня разлюбила?
Она опустила голову и отвернулась.
– Да я и сам вижу, что ты любишь меня, как прежде! А может быть, и еще сильнее, а? Веди себя хорошо, будь послушной, и со временем я все для тебя сделаю. У меня есть загородная вилла, я сумею тебя перевести туда и сделать домоправительницей, и тогда мы будем жить там в свое удовольствие, как только мне вздумается съездить проследить за полевыми работами. А когда родится ребенок…
– Он родится сыном рабыни?
– Ну, милая, что сейчас об этом думать, ведь до его рождения еще так далеко!
– Всего четыре месяца.
– За это время многое может измениться. Ты просто люби меня и слушайся во всем.
– Нет! Я не хочу, чтобы мой сын родился рабом!
– А ты по-прежнему уверена, что у нас будет сын?
– Да, уверена. Няня мне сказала, а она никогда не ошибалась в таких вещах.
– Ах, эта твоя няня… Что теперь вспоминать о ней? Ты ее больше никогда не увидишь.
– Увижу! Ты должен вернуть меня в Эдессу до рождения сына!
– Об этом и не мечтай!
– Я хочу домой, к матери! К няне!
– Домой ты не попадешь, а няни твоей давно нет в живых.
– Почему ты думаешь, что няня умерла?
– Да потому… Да потому, что она такая старая, а пустилась в какие-то приключения! Наверняка Авен давно ее ограбил и убил, ведь у нее с собой было немало денег.
– Если ты об этом подумал, то почему не бросился за ними в погоню?
Аларих засмеялся.
– Зяблик мой, ведь ты и сама радовалась, что она больше не путается у нас под ногами, что уж говорить обо мне?
Евфимия опустила голову.
– Если бы няня была с нами, ты никогда не посмел бы со мной так поступить…
И вдруг она ахнула, сообразив, что Аларих, у которого все было задумано и просчитано заранее, никак не мог допустить, чтобы Фотиния сопровождала их в Иераполис.
– Скажи мне правду, Аларих, заклинаю тебя! Ты нарочно приказал преданному тебе Авену увести мою няню подальше от нас и потом убить ее?
Аларих встал.
– Мне надоело слушать твои глупости, Евфимия. Но если хочешь, я могу поклясться, что я не приказывал Авену ни уводить твою старую няньку, ни убивать ее!
– Разве я могу верить тебе, клятвопреступнику? – тихо проговорила Евфимия.
– Мне надоело слушать твои вздорные измышления и обвинения. В следующий раз изволь не только с любовью встретить меня, но с любовью и проводить! Я сказал!
С этими словами Аларих поднялся, быстро и молча оделся и, уже откидывая занавес, на пороге бросил:
– Приду, когда смогу.
Он ушел, а Евфимия опять уснула в слезах: нет, не стало ей легче после посещения Алариха!
* * *
А в мастерской все складывалось неплохо. Старшей мастерице нравилось, как работает Евфимия, а Кассия понемногу учила ее готфскому языку:
– Ты должна выучить язык этой страны, иначе как ты будешь воспитывать своего ребенка? Ему будет трудно жить, если он будет понимать только свою мать да нас с Кифией.
Евфимия не спорила, хотя надеялась, что, к тому времени когда малыш начнет разговаривать, они с ним уже будут в Эдессе.
Вышивальщицы уже знали, что Евфимия беременна, ее подвели мелки: этими тонкими палочками мела швеи наносили рисунки на ткань для шитья облачений. Никогда, даже в самом раннем детстве, ни одно лакомство не вызывало у Евфимии такого аппетита, как эти мелки. Слаще изюма и фиников они ей казались! Она не могла удержаться и потихоньку таскала их из шкатулки и грызла, как белка орешки.
Однажды старшая мастерица в упор спросила ее, не ждет ли она ребенка? Пришлось признаться, и старшая мастерица отправилась с докладом к хозяйке. Явилась Кифия и повела Евфимию к Фионе.
– Ох, беда, беда! Как же с тобой такое случилось, девушка? Нет-нет, молчи! Не смей мне говорить, кто отец твоего ребенка! Хозяйка даст тебе свое снадобье, и все обойдется.
– Постой! Какое снадобье? – тревожно спросила Евфимия, останавливаясь.
– А то самое, какое она заставляет пить всех рабынь, которыми дорожит, если они вдруг понесут неизвестно от кого. Она разрешает рожать только замужним рабыням, а замуж выходить разрешает лишь тем, кто занят на простых работах, но никак не в мастерских и не в доме. Я сама уже и не беременею больше после всех детей, которых скинула по ее приказу. О чем теперь жалею, конечно… Надо мне было хоть одного ребеночка уберечь.
– А как это можно сделать?
– Что "сделать" – скинуть или уберечь дитя?
– Конечно, уберечь!
– Надо просто сказать ей, что ребенок уже шевелится. Фиона считает, что после пяти месяцев это уже дитя человеческое, а не просто приплод, и грех на душу не возьмет.
– Спаси тебя Господь за то, что ты меня предупредила!
– Да пожалуйста! Только и ты уж не выдавай меня, ладно? Ох, если бы не братец, не стала бы я в такое дело мешаться!
Фиона встретила их в ярости: ее прежние подозрения вернулись к ней и она сразу приступила к допросу.
– Спроси у нее, где она забеременела?
– В Харране.
– Где это? Рядом с Эдессой?
– Это день пути от Эдессы.
– И кто же отец ребенка?
– Мой муж, который был у меня до того, как я стала рабыней, – отвечала Евфимия, спокойно глядя в глаза Фионе.
Та немного успокоилась, но продолжала хмуриться.
– Спроси, Кифия, ребенок уже шевелился?
– Да, и давно, ведь я ношу его почти шесть месяцев.
Фиона помолчала, что-то подсчитывая в уме. Если у этой чужестранки и впрямь был муж… Брови ее почти разошлись.
– Ладно, иди. Пока можешь продолжать вышивать, а там посмотрим. Я еще подумаю, как с тобой быть. Может быть, выдам тебя замуж за какого-нибудь раба, устрою твое счастье, так и быть…
Из господского дома они вышли вместе с Кифией.
– Ты такая бледная, Евфимия. Хочешь, я провожу тебя до мастерской?
– Нет-нет, я сейчас приду в себя, мне надо только отдышаться где-нибудь в тени.
– Так иди к себе, а я загляну в мастерскую и скажу, что тебе плохо после допроса хозяйки, это все поймут.
Евфимия добрела до своего жилища и легла на каменное ложе. Какой ужас, что она именно сейчас окончательно оттолкнула от себя Алариха! Ну что бы ей было сдержать язык и сердце и не допекать его каждый раз упреками и проклятиями! Ведь говорила ей мать: "Никогда никого не проклинай!" – вот она и допроклиналась. А будь она только ласкова с Аларихом, он, может быть, придумал, как поскорей перевезти ее в загородное имение, и там они с ребенком были бы в безопасности.
Ведь после того торжества по случаю его возвращения Аларих приходил к Евфимии еще несколько раз, пользуясь пирами, до которых и он, и Фиона были большими охотниками. В Иераполис съезжалась на целебные воды знать со всей Империи, и Фиона не упускала случая завести полезные знакомства.
Но все свидания начинались с объятий, продолжались на узком каменном ложе Евфимии, а заканчивались ее стенаниями и попреками. В конце концов Аларих заявил:
– Беременность твоя делает тебя похожей на твою няньку Фотинию. Впредь я терпеть твои попреки не намерен и больше не приду к тебе. Вот родишь сына – тогда поговорим. А сейчас прощай!
– Иди! Я тоже не хочу тебя видеть! Нам с сыном ничего от тебя не нужно, изменник и предатель!
На том они и расстались.
А вот сейчас Евфимия пожалела о том, что была так непреклонна с Аларихом. Ну, отчасти непреклонна…