- Блистательно искусство Александра Васильевича. Всегда верен себе. Быстрота и стремительность в маневре, скрытность и неожиданность в сближении с противником, - прищелкивая языком, сверкая черными глазами, делился де Рибас, - и вдруг сокрушительный удар, штыки, картечь и на плечах неприятеля - вперед.
Генерал внезапно смолк и, понизив голос и вздохнув, проговорил:
- Вот ваше чучело, Войнович, совсем не то. Ни рыба ни мясо. Обещаний множество, да дела нет.
Потемкин приказал Войновичу поддержать наступление Гудовича с моря. Тот ответил: "Располагаем сделать атаку в одно время на море и на земле". Написать-то написал, а Ушакова из Севастополя не выпустил, чтобы помочь прогнать турок от Тендры.
Тем временем в начале сентября войска Гудовича скрытно выступили из Очакова, имея приказ атаковать я взять Гаджибей. Эта небольшая крепость расположилась на высоком, поросшем кустарником берегу, неподалеку от обширного Днепровского лимана. В Лимане добывали соль. Отсюда везли ее турки за море, запорожцы и чумаки - в Малороссию.
Войска шли ночами, днем скрывались в прибрежных камышах. Де Рибас командовал передовым отрядом. Через десять дней его отряд укрылся в кривой балке, в четырех верстах от крепости. Получив ночью подкрепление, он решил на рассвете начать штурм.
Густой туман скрывал побережье, и генерал спешил. Неподалеку в море маячила турецкая эскадра, готовая в любую минуту высадить десант для помощи крепости. "Действовать надо стремительно, - подумал де Рибас, - ошеломить турка и овладеть крепостцей одним ударом".
На заре отряд, стараясь не нарушать тишины, выступил к Гаджибею. Солдаты обмотали колеса пушек соломой, тесаки обернули тряпьем. Внезапно туман стал редеть, и с турецких судов открыли огонь по наступающим. Генерал выхватил саблю и смело повел солдат под жестокой картечью. Солдаты проворно вскарабкались на обрыв, приставили лестницы и ринулись на крепостные стены. Де Рибас обошел крепость с тыла и ворвался в предместье. Турки усилили огонь с кораблей. Генерал не растерялся. В считанные минуты выставил на береговой круче десяток пушек и открыл беглый огонь по морским целям. В панике суда снимались с якорей и отходили в море. Это решило успех штурма. Однако неприятель не смирился с потерей.
На другой день снова появилась большая турецкая эскадра и открыла бешеный огонь. Но русские артиллеристы отогнали их в море. Бессильный противник поднял яростный крик на кораблях, призывая на помощь Аллаха. В ответ с берега, перекрывая истошные вопли, раскатисто захохотали солдаты…
Едва эскадра подняла паруса и направилась к Лиману, как капудан-паше доложили: "Видны десятки русских вымпелов". В подзорную трубу капудан-паша ясно видел корпуса и мачты линейных кораблей и фрегатов. "Не послал ли Аллах мне на голову Ушак-пашу?" - размышлял в тревоге трехбунчужный паша Селет-бей. У него не было ни малейшего желания ввязываться в схватку с русским адмиралом.
Из-за горизонта и в самом деле надвигалась Севастопольская эскадра. Наконец-то Войнович соблаговолил разрешить выйти в море кораблям Ушакова. Они стремительно сближались с турецкой эскадрой. Еще полчаса - и начнется жаркий бой…
Мгновенно турецкий флагман поднял сигнал и резко отвернул вправо на юг и прибавил парусов. В который раз неприятель уклонялся от боя, показывая разрисованную корму русскому адмиралу…
В этот же день Войнович вышел из Лимана с отрядом новых кораблей и стал на якоре у Гаджибея. Сенявин впервые рассматривал песчаные кручи отвесного берега, примостившуюся рядом с крепостью татарскую деревушку и уходящую далеко к горизонту малороссийскую степь…
К вечеру на борт поднялся де Рибас. Из каюты Войновича в открытый иллюминатор доносился его взволнованный голос:
- Ваше превосходительство, где же вы были днем раньше? Я дал бы отрубить себе два пальца, чтобы только видеть вашу флотилию! Вы в состоянии наносить удары, мы же можем делать только щелчки. Ах, какой момент был сегодня утром! Если бы у меня были ваши корабли…
Генерал как в воду смотрел. Разгневанный Потемкин передал Лиманскую гребную флотилию в подчинение де Рибаса. Флотилия эта переходила теперь из Лимана к устью Днепра и должна была затем следовать вслед за армией к Дунайскому гирлу.
Кампания закончилась. Войнович с эскадрой ушел в Севастополь. Русские армии продвинулись к южной границе Бессарабии и остановились, немного не доходя до стен неприступного Измаила.
В эскадре Ушакова
Глубокой осенью Севастопольская эскадра разоружалась. Снимали паруса, такелаж, стеньги, готовились к зимней стоянке. Сильно поврежденные в боях стеньги отправляли на ремонт или заменяли новыми в Адмиралтействе.
Теперь на берегах Южной и Корабельной бухт тут и там высились здания цейхгаузов, складов-магазинов, кузниц, разных мастерских. Почти весь Севастополь в то время располагался на склоне холма, полого спускающегося к Южной бухте с юга на север. У подножия его, на низменной части берега, были возведены дома капитанов кораблей, напротив них - казармы для морских офицеров. От площади к урезу воды вели широкие каменные ступени Графской пристани. Кверху на холм взбегала единственная Екатерининская улица, которая постепенно застраивалась домами офицеров, подрядчиков, купцов. Поодаль, ближе к холму, появились первые лавки маркитантов, трактир, кабаки, куда заглядывали, сходя на берег, и нижние чины.
Напротив Графской пристани, около мыска у входа в Корабельную бухту, третий год прочно обосновался на якорной стоянке "Святой Павел". За мыском, который и прозвали Павловским, по берегу выстроились добротные дома для офицеров, каменные казармы для размещения матросов "Святого Павла". Повыше, на склоне горы, по приказанию Ушакова выдолбили в каменном грунте пещеру, где хранили корабельный порох артиллеристы. В этот погреб свозил на зиму бочки с порохом и капрал Петр Родионов. Закончив работу, он отправился на следующий день, в воскресенье, на берег. Неделю назад в цейхгаузе Родионов повстречался с Чиликиным, и они договорились вместе провести время.
Октябрьский воскресный день выдался на редкость теплым. Полуденное солнце золотило далекую "лысую" макушку Сапун-горы, от которой протянулись зеленые отроги к ближним и дальним берегам. Отроги, склоны которых были сплошь покрыты рощами дикого орешника, кизила, акацией, спускались в лощины и балки, на дне которых журчали ручейки, стремившиеся к морю. Ветра не было, и солнечные лучи серебрили зеркальную гладь многочисленных севастопольских бухт и бухточек, а в затененных крутыми берегами местах высвечивали до глубины толщу их неповторимых изумрудно-бирюзовых вод…
Родионов сошел с корабля первым, не дожидаясь обеда, потому что к Графской случайно направлялся внеочередной катер, а ему хотелось до встречи с Чиликиным окунуться в море.
На площади перед Графской, как и всегда в воскресные дни, прогуливались офицеры, некоторые с дамами. Площадь постепенно становилась любимым местом гуляющей публики вечерами и в воскресные дни.
В маленьком заливчике, в закутке около Артиллерийской бухты, купалось десятка два матросов. Они раздевались здесь же на узкой полоске небольшого пляжа, усеянного крупной, обточенной морским прибоем галькой. В первый раз Петр искупался три года тому назад, когда "Святой Петр" в такую же пору, осенью, пришел из Херсона и обосновался возле Корабельной бухты. Капитан второго ранга Ушаков не только разрешил матросам купаться, но и обязал боцманов каждый день, пока позволяла погода, обучать матросов плавать. С того времени Петр пристрастился летом в каждую свободную минуту, то ли в обед, то ли вечером, купаться в море. Быстро раздевшись, он нагишом бросился в море, нырнул и поплыл, неспешно разгребая воду. Для октября вода оказалась довольно теплой, и Петр, пофыркивая, с наслаждением нырял, погружаясь с головой.
Отвесные лучи солнца пробивали насквозь толщу совершенно прозрачной воды и высвечивали каждый камушек, за что эту бухточку матросы окрестили Хрустальной. Когда Петр окунался с головой и открывал глаза, ему представлялись дивные картины подводного царства. Едва шевеля плавниками, медленно передвигались крупные, еще не пуганные человеком скумбрии, ниже туда и сюда сновали стайки мелкой рыбешки, притаившись у камней, дремали ленивые на вид пепельно-серые бычки. Из-под камней вдруг выскакивали темно-коричневые крабы и, споро перебирая ножками, семенили куда-то вбок. Изредка внезапно оживали плоские, похожие на блины, затаившиеся на дне камбалы и, медленно помахивая мантией плавников, нехотя отплывали в сторону.
Оглянувшись, Петр понял, что незаметно для себя заплыл далеко, повернул обратно. Пора было идти на встречу с Тимофеем.
Направляясь к площади, он вытягивался перед офицерами и молодцевато вскидывал руку к фуражке, из-под которой лихо торчали мокрые рыжие вихры. Еще издали он увидел махавшего ему рукой Чиликина.
- Ты что же, браток, припоздал? - добродушно спросил Тимофей, когда они поздоровались и отошли в сторону. - Небось опять окунался?
- Водится за мной грех, Тимоха, - и он развел руками, растягивая рот в улыбке, - любо мне плескаться в море…
Мимо прошли два молодых мичмана. Чиликин и Родионов вытянулись, а когда они отошли подальше, Чиликин кивнул им вслед, проговорил вполголоса:
- Наши, фрегатские. - Он помрачнел. - Вроде бы зелены, однако в мордобое наторели изрядно.
- Бьют? - коротко и деловито осведомился Петр как о чем-то знакомом и само собой разумеющемся. Он покрутил рыжие усы. - Хм, ну, ежели матрос ленивый, к тому же пьянь беспробудная на берегу, ему для вразумления полезно вовремя отпустить дюжину линьков.
- Бьют-то бьют, - так же коротко ответил Тимофей, он немного помолчал, как бы обдумывая смысл этого слова, и с кривой усмешкой продолжал: - Ежели б за дело… Нашего-то брата, быть может, без битья настоящему ремеслу и не обучали. Так уж повелось, что мужика всюду бьют. Попомни, прежде нас по молодости на "Преславе" боцман наставлял почти каждый Божий день, а рука-то у него тяжелая была. - Тимофей вскинул выгоревшие за лето белесые брови. - Но Матвеич-то по делу оплеухи раздавал. Потому и мы с тобой, Петруха, справными матросами сделались. Худо, ежели без разума бьют, без пользы, а так, для острастки, а то и по барской прихоти, как вон эти. - Тимофей мотнул головой вслед скрывшимся за деревьями акаций мичманам, махнул рукой и закончил: - Ну, да Бог им судья, видимо, уж так мир устроен. Пойдем к греку, что ли?
Он положил руку на плечо Родиона, и они пошли с матросской развальцей вверх по обстраивающейся Екатерининской улице. Раньше эта улица называлась Балаклавской дорогой, поскольку соединяла Ахтиарскую бухту с Балаклавой - маленьким заштатным поселком километрах в десяти, на берегу небольшой, но довольно удобной бухты, и населенным в основном греками - рыбаками, торговцами, ремесленниками.
Невдалеке от домов, где жили офицеры с семьями, в конце улицы довольно быстро сооружались небольшие лавки, пекарни, кабаки. Среди них возвышался двухэтажный трактир, принадлежавший балаклавскому греку. Второй этаж с отдельным входом посещали только офицеры, на первом, как правило, проводили время за кружкой вина унтер-офицеры, боцмана, квартирмейстеры.
Трактир встретил Родионова и Чиликина шумом. Подвыпившие боцмана и унтер-офицеры горланили песни, стараясь перекричать друг друга.
Почти все места были заняты, и они расположились в самом углу за небольшим столиком. Прислуживавший черноглазый парень, видимо родственник хозяина трактира, пошел за вином и закуской. Родионов, посматривая на разгулявшихся посетителей, спросил:
- Вот ты давеча говорил, что офицеры мордобоем понапрасну занимаются, а что же капитан ваш?
Чиликин удрученно махнул рукой:
- Капитан второго ранга Вильсон ходит и будто не замечает, как по физиономиям лупят, а старший офицер и сам норовит лишний раз по зубам съездить. А что, у вас не бьют, что ли?
- Как не наказывать? Наказывают, - ответил Петр, - когда надобно за дело - линьков всыплют за здорово живешь. Их высокоблагородие адмирал Ушаков Федор Федорович, дай Бог ему здоровья, службу с матроса спрашивает строго, но, - поднял палец Родионов, - без мордобития и по справедливости. К примеру, случается какая заминка с парусами, так велит до седьмого пота все повторить, пока не добьется своего. Однако ежели команда отдыхает, а офицер, скажем, на берег собрался, так жди, пока матрос отдохнет положенное время, не буди его.
Рассказывая, Родионов словно бы хвалился не только своим командиром, но и порядками, установленными на его корабле.
Чиликин искренне ему позавидовал и, вздохнув, сказал:
- Видимо, браток, наши капитаны из разного теста замешаны.
- Так-то оно так, - согласился Родионов, убирая локти со стола, куда парень поставил кувшин с вином и закусками, - только служим-то мы царице-матушке и Отечеству, а потому надо бы везде порядки для пользы дела установить единые.
Он разлил вино по кружкам и, прислушиваясь к нестройной песне за соседним столом, чокнулся с другом.
Прошли новогодние праздники, наступило Крещение, и Потемкин вызвал в стольный город Яссы своего генеральс-адъютанта. Ехать пришлось по непролазной грязи, где на бричке, а где и верхом. Дорога до Перекопа была знакома. Дальше за Бугом в степи попадались лишь редкие казачьи заставы. Их можно было заметить, только подъехав совсем близко. Это были глубокие землянки, сверху прикрытые соломенными кровлями.
Ставка главнокомандующего в Яссах совсем не походила на очаковскую в походном шатре. Размещалась она в огромном каменном дворе. Вокруг в роскошных особняках жили все те же люди - военные, статские, князья и советники, консулы и посланники, дамы и куртизанки, которые составляли двор светлейшего князя, генерал-фельдмаршала, генерал-губернатора и прочее. Здесь временно и постоянно жили гости из обеих - старой и новой - столиц, их многочисленная челядь и родственники. Так же, как и прежде в Херсоне, только еще с большим размахом, задавались пиры и балы, гремели оркестры. По ночам небо над городом озарялось фейерверками.
Каждого прибывшего волей-неволей затягивало в эту бесконечную карусель безумного, хмельного прожигания жизни. У Сенявина были иные планы - навестить свою прежнюю симпатию по Херсону, но рано утром в комнату постучал нарочный - Потемкин требовал к себе.
Потемкин в гетманской свитке, с бриллиантовой звездой, с орденскими лентами через плечо полулежал на диване и черкал лежащие на низеньком столе бумаги. Лицо его, видимо от неумеренных страстей, обрюзгло, незрячий глаз совсем потускнел.
- Садись, - кивнул князь на банкетку. Несколько минут он недовольно сопел, глядя в бумаги, потом швырнул перо и раздраженно проговорил: - Нынче этого г…а Войновича отряжаю на Каспий, достаточно он здесь на Черном море нас…л. - Немного помолчал. - Вместо него определил начальствовать на флоте Федора Федоровича Ушакова. Как, ты доволен?
Сенявин уловил в голосе князя перемену настроения и улыбнулся:
- Окромя Ушакова, ваше сиятельство, не токмо на Черном, но и на Балтийском флоте не сыскать достойней адмирала. Смел и умен, семь угодий в нем, - удачно перефразировал он знакомую поговорку.
- Ты не ластись лисицей, - шутливо погрозил Потемкин, - он ведь и с тебя шкуру спускать станет, не посмотрит на твои аксельбанты.
- Если по заслугам, то сие мне в привычку, - и здесь нашелся Сенявин.
Довольный ответом, Потемкин ткнул в бумаги:
- Вот готовлю ему ордер о подготовке флота к военным действиям на предстоящую кампанию. Слыхал? Видно, не из легких она будет. - Он вздохнул, перекрестился. - Как нынче Австрия да Турция при новых властителях себя поведут, одному Богу ведомо. Однако, мнится, не к нашей пользе.
Потемкин встал с дивана, взял с соседнего столика репу и начал ее грызть. Сенявин поднялся вслед за ним. Расправившись с репой, он ткнул огрызок в потухший кальян.
- Тебя призвал для совета. Задумал я при эскадре образовать отряд фор-зейлей из трех добротных новых кораблей. На случай особой атаки в бою. Вспомни, как лихо Ушаков расправлялся без эскадры Войновича с турецкими флагманами.
Сенявин удивился проницательности князя: "А ведь и верно. Ушаков вопреки уставу тогда оторвался от нас и смело атаковал, превосходя в скорости неприятеля", - подумал он.
- На один из новых кораблей пойдешь ты, - продолжал Потемкин, - возьми рескрипт и что надо подправь на морской манер.
Далеко за полночь просидел Сенявин, правил черновые наброски князя. В этот раз правок было не много. Сказалось то, что год назад Сенявин привез Потемкину Морской устав и часто штудировал его вместе с князем. Потемкин остался доволен, дал для проверки еще несколько реляций и ордеров, а спустя три дня отправил его в Севастополь.
- Принимай корабль, - сказал на прощанье Потемкин, - и отправляйся в Херсон. Там на плаву достраивают твоего "Иосифа", скоро закончат. Ну, с Богом.
В Херсоне Сенявин явился в штаб-квартиру командира Лиманской эскадры контр-адмирала Николая Семеновича Мордвинова.
- Флота капитан второго ранга Сенявин, - отрапортовал Мордвинову, - представляюсь по случаю быть назначенным командиром линейного корабля "Иосиф Второй".
- Слыхал о тебе, братец, - доброжелательно окинул его взглядом адмирал, вышел из-за стола. - Прошелестел ты давеча у берегов анатолийских. Повезло или смекалкой взял?
Сенявин не ожидал вопроса, но не растерялся:
- О том не мне судить.
- Верно. Но токмо твой начальник Войнович будто флюгер, не рассудит. - Адмирал сжал губы. - Небось Ушаков тебя допытывал?
Сенявин молча кивнул.
- Тот, пожалуй, с пониманием истолкует сию экзерцицию, однако сам строптив больно, - неожиданно проговорил Мордвинов. Прошелся по комнате, изредка поглядывая на Сенявина. - А что, адмирал Наум Акимович, царство ему небесное, не твой ли родич?
- Как сказать, - проговорил Сенявин, - мой дядя Алексей Наумович приходится ему сыном…
- Вот как, - вскинул руки Мордвинов, - стало быть, мы с тобой знакомцы поневоле. Батюшка мой Семен Иванович, царство ему небесное, накоротке был с Наумом Акимовичем, а с Алексеем Наумовичем давние товарищи, на Балтике под Кольбергом в деле бывал. Жив ли Алексей Наумович?
- Слава Богу, здравствует, в Петербурге живет близ Фонтанки.
Мордвинов подошел к Сенявину, взял за плечи.
- Ну вот, братец Дмитрий Николаевич, и мы авось по примеру родителей дружбу водить станем. Нынче не всякому поверять сокровенное возможно. Зови меня впредь в обиходе Николай Семенович. Понял?
- Разумею, - ухмыльнулся Сенявин.
- В субботу жду тебя к обеду, не опоздай, брат.