- Поезжай в Севастополь, повинись перед Ушаковым. Да впредь знай, он первый о тебе озаботился и ходатайствовал простить тебя.
Прощаясь, Сенявин не предполагал, как, впрочем, и князь, что видятся они в последний раз… Никуда не заходя, Сенявин в тот же день уехал в Севастополь.
Подъезжая к Инкерману, он остановил бричку на Мекензиевых горах, вышел, снял шляпу. Издалека, с моря, над Большой бухтой дул крепкий, по-осеннему освежающий бриз. Внизу, вытянувшись цепочкой, стояли на рейде корабли эскадры. Веяло оттуда чем-то неповторимо особенным, живительным…
На следующий день, в субботу, Ушаков, как обычно, пригласил к обеду командиров. Прежде чем сели за стол, Сенявин попросил слова.
- Вы помните, господа, в этом зале, весною, я был крайне невоздержан и принес незаслуженные и, главное, несправедливые оскорбления их превосходительству, - Сенявин говорил медленно, но внятно и без какого-либо волнения. Он повернулся к стоящему рядом Ушакову. - Весьма и весьма сожалею о содеянном. Я винюсь перед вами, ваше превосходительство, и прошу обиды не таить.
Ушаков взял прислоненную к стене шпагу.
- Повинную голову меч не сечет, Дмитрий Николаевич, Бог вас простит, а я тем паче прощаю. - Он отдал Сенявину шпагу и обнял его.
В понедельник Сенявина до Инкермана провожал Львов. "Послужишь годик-другой на флотилии де Рибаса, а потом, глядишь, и вернет тебя светлейший на эскадру", - сказал он на прощанье.
- Дай-то Бог, - зевая, ответил Сенявин. Вчера допоздна сидели у Михаила. - Быть может, так и случится.
Люди предполагают, а Господь располагает. При въезде на переправу у Херсона навстречу попался замызганный грязью курьер.
- Светлейший князь Богу душу отдал! - перекрестившись, крикнул он и вскочил на лошадь.
Сенявин как-то сразу сник, снял шляпу, тоже перекрестился. Стало пусто на душе. Встречные офицеры рассказали, что пятого октября Потемкин направился в Николаев. Не отъехав и сорока верст от Ясс, он вдруг сильно занемог. Болезнь и раньше терзала его, но как-то все проносило. Он велел вынести себя из кареты. Его положили на плащ подле дороги, где он вскоре и скончался…
С Потемкиным закончилась и ушла в историю целая эпоха российской истории, особенно связанной с разгромом Порты - векового противника на южных рубежах Таврии, Новороссии, Кубани, - созданием и строительством на пустом месте городов-красавцев - Севастополя, Херсона, Николаева, Одессы. "Великий человек и человек великий, - отозвался о нем Суворов. - Велик умом, высок и ростом". Александр Васильевич на похвалы вельможам был скуп…
Сенявин не останавливался в Херсоне, чтобы не потревожить Терезу, и проследовал на гребную флотилию, которая базировалась в Гаджибее.
Спустя два месяца Турция и Россия подписали Ясский мирный договор. Россия приобрела новые территории от Очакова почти до самого Измаила…
В Гаджибее Сенявин впервые разглядел командующего гребной флотилией генерал-майора де Рибаса. На флоте давно поговаривали об интригах изворотливого испанца против Ушакова, Мордвинова, о его алчности и прохиндействе.
По существу, флотилией он не занимался, неделями пропадал на строительстве нового поселения - Одессы. И наживался при этом.
В самом деле, гребная флотилия на Дунае после заключения перемирия бездействовала. Де Рибас, не сведущий особенно в морском деле, свел всю подготовку моряков к "фрунтовой" службе, обучению ружейным приемам и шагистике. Этому способствовали и перемены на Черноморском флоте.
Екатерина прислала вместо Потемкина одного из своих фаворитов, Платона Зубова. Недалекий "дуралеюшка", как прозвали его близко знавшие, не шел ни в какое сравнение со своим предшественником. Сразу же он стал назначать на службу тех, кого изгнал его давний соперник Потемкин. Вернул из отставки и назначил старшим на Черном море Мордвинова. Тот таил прежние обиды на Ушакова, завидовал громкой славе его. Однако, невзирая на все интриги, Ушаков успешно укреплял Севастополь и флот. Устройство портов, сооружение верфей и доков - везде нужен был его глаз. В зеленый наряд одевались улицы, хорошели матросские слободки в Корабельной и Артиллерийской бухтах. Но главным для него оставались люди. Вместо ветхих строений возвел он для матросов добротные казармы, госпиталь. Больных против прежнего уменьшилось втрое.
Теплым осенним днем 1793 года по каменистым сопкам, по покрытым галькой берегам долго бродили генерал-аншеф Суворов и вице-адмирал Ушаков, вглядываясь в корабли и морские дали. Им было о чем поговорить, многое объединяло и роднило их.
По чертежам Суворова на Корабельной стороне сооружали береговые батареи и укрепления. Ушаков искренне восхищался замыслами умудренного полководца, не так давно штурмовавшего Измаил.
Александр Васильевич поздравил Ушакова с присвоением чина вице-адмирала. Звание это пожаловала императрица еще весной, перед отъездом Ушакова из Петербурга. Там он оказался после Рождества, к новому, девяносто третьему году. Императрица пожелала видеть при дворе черноморского победителя. Заодно адмирал попросил отпуск за многие годы.
Победы Черноморского флота подняли еще выше престиж императрицы в Европе. Ушаков ехал в столицу, чтобы хоть на время уйти от опеки досаждавшего ему после кончины Потемкина Мордвинова. Но не успел он представиться начальству, как услыхал, что Екатерину поразил удар, она слегла, заболела и никого не принимала.
Потрясение у императрицы вызвала весть о казни Людовика XVI. Она никогда не верила в "таланты сапожников и башмачников" и давно советовала королю найти способ проучить их. "Я думаю, что если бы повесить некоторых из них, остальные одумались бы", - писала она в Париж, а сама с ознобом вспоминала Пугачева.
В столице объявили шестинедельный траур. Едва оправившись, Екатерина изливала негодование Храповицкому:
- За сей варварский поступок причастных французов следует совершенно истребить, вплоть до имени их.
Она объявила Сенату указ о разрыве отношений с Францией. Всем российским подданным запрещалось общение с этой страной. Из России высылались все французы, исключая тех, кто под присягой отречется от "революционных правил". В то же время Екатерина обласкала всех беглецов из Франции, бежавших от гнева народного. Тревожили ее вести из разных стран Европы…
В Петербурге Ушаков чувствовал себя неуютно. Званые вечера и придворные балы были не в его вкусе. К тому же он и танцевать не умел. Лишь однажды, на торжественном обеде в Эрмитаже, он обрадовался - рядом оказался приятный собеседник, генерал Михаил Кутузов…
К началу кампании Ушаков вернул Сенявина на эскадру.
По-доброму встретили своего товарища командиры на эскадре. Соскучившись по походной жизни, он целиком окунулся в близкие и родные ему будни нелегкой морской жизни. Отношения Сенявина с Федором Федоровичем наладились, и флагман ни разу не намекнул на былое, не вспоминал прошлое, а умудренный Сенявин, многое пережив и переосмыслив, не давал к этому какого-либо повода.
Год 1796-й изобиловал переменами. Для Сенявина год начался славно - пришел указ о производстве его в капитаны первого ранга. Затем он уехал в Херсон, командовать строительством там корабля "Святой Петр". Летом навестил Терезу, и они объявили о своей помолвке. Казалось ему, что выверенные временем чувства не должны обмануть.
В эту же пору к берегам Англии направилась с Балтики эскадра вице-адмирала Ханыкова. Императрица начала претворять свои замыслы по усмирению "сапожников". Она вовлекла в союз Австрию, Пруссию и Англию. Но все внезапно изменилось. Императрица скоропостижно скончалась в начале ноября, и союз развалился.
Павел I, вступив на престол, отменил французский поход, отозвал эскадру Ханыкова из Англии.
На Черном море пока все шло своим чередом. В следующую кампанию эскадра Ушакова пополнилась только что построенным семидесятипушечным кораблем "Святой Петр" под командой Сенявина. По привычке флагман радел о новопостроенных кораблях. Едва "Святой Петр" бросил якорь в Севастопольской гавани, он тотчас поднялся на борт корабля.
В республике семи островов
Северный ветер обычно не разводил крупной волны в Севастопольской гавани. Корабли, стоявшие на рейде Большой Инкерманской бухты, при выходе в море "ловили" его и самостоятельно выходили из гавани. Находившимся же в Южной бухте кораблям приходилось при таком ветре вытягиваться на внешний рейд под буксирами гребных судов или ждать, когда ветер зайдет на удобные румбы.
В один из августовских дней 1798 года северный ветер как раз переменился на северо-восточный. Солнце клонилось к далекому горизонту, бросая прощальные отблески на брейд-вымпелы, трепетавшие на верхних, фор-бом-брам-стеньгах кораблей и фрегатов.
Ушаков вышел на кормовой балкон, чтобы еще раз взглянуть перед выходом на корабли эскадры. Предстояла экспедиция, какой не было со времен Чесмы. Только что разъехались командиры кораблей, фрегатов, бригов. Шестнадцать вымпелов отправляются завтра в Адриатику - шесть линейных кораблей, шесть фрегатов, репетичное судно, три брига. На них восемьсот орудий и тысяча семьсот солдат "черноморских адмиралтейских батальонов".
Адмирал расстегнул камзол, повеяло прохладой. "Опять Средиземное море, не бывал там, почитай, годков семнадцать". А впервые попал туда лет двадцать с лишком тому назад. Потом командовал придворными яхтами. Повидал императрицу, тех, кто рядом и близко был с ней, цесаревича. Да не раз. Многое слыхал на палубе поневоле, очевидцы проговаривались про дворцовые тайны и хитросплетения, часто под хмельком. Затем вновь плавал в Ливорно, там столкнулся лицом к лицу с Павлом I.
Он вынес на балкон кресло…
Едва диск солнца скрылся за горизонтом, заиграли зорю горнисты. Спускали флаги… Почти одновременно на всех кораблях, равняясь на флагмана, вздрогнули на стеньгах и дружно сползли вниз кормовые флаги с синим Андреевским крестом.
"Как нежданно, вдруг, все случилось с этим вояжем", - подумал Ушаков. В салоне лежал полученный два дня назад указ Павла:
"При получении сего имеете вы со вверенную в команду вашу эскадрою немедленно отправиться в крейсерство около Дарданеллей, послав предварительную авизу из легких судов к министру нашему в Константинополе г-ну тайному советнику Томаре".
Поневоле припомнились вехи главных событий последних двух лет…
При первой вести о смерти матери Павел по тревоге поднял свои гатчинские войска и на марше бросился в Петербург. Первым делом занял все входы и выходы во дворце. Бросился в покои матери, сам перелистывал все бумаги. С искаженным лицом, он, наскоро просмотрев, бросал в огонь пачку за пачкой еще пахнувшие духами бумаги…
Зубовы, как и вся "околотроностраждущая" челядь во все времена и эпохи, первыми оказались на месте. Узнав у Платона, "где стоит шкатулка с известными бумагами", брат Николай взял какой-то лист и протянул Павлу. "Павел, взглянув на оную, разорвал ее, обнял Зубова и тут же возложил на него орден Святого Андрея. По вступлении же своем на престол Павел сделал его обер-шталмейстером двора". Здесь же Павел нашел загадочное завещание матери вместе с другими секретными записями…
Распорядившись, где и как ее хоронить, Екатерина просила "носить траур полгода, а не более, а что меньше того, то лучше…
Библиотеку мою со всеми манускриптами и что с моих бумаг найдете моею рукой писано отдаю внуку моему любезному Александру Павловичу.
Копии с сего для лучшего исполнения положены в таком верном месте, что через долго или коротко нанесет стыд и посрамление неисполнителям сей моей воли…
Для блага империи Российской… советую отдалить от дел и советов… принцев Виртенберхских и с ними знаться как возможно менее, равномерно отдалить от советов обоего пола немцев". И ни слова о нем, законном наследнике, напротив - намек не только отстранить его, но и жену - "обоих пола немцев".
По существу покойная признала, что ее Павел - немец, сын немки и отца - более чем полунемца… Что сулило это России? Этим вопросом задавались всюду…
Воцарившись, император первым делом короновал своего умершего отца, Петра III. Затем останки вместе с гробом Екатерины II захоронили в соборе Петропавловской крепости. Отныне, согласно указу Павла I, наследование престола происходило по праву первородства в мужском колене. С тех пор тронного кресла династии Романовых ни разу не коснулись дамские юбки…
В наследство от Екатерины II новый император получил хотя и неплохо организованный, но довольно ветхий флот. "С восшествием нашим на прародительский престол приняли мы флоты в таком ветхом состоянии, что корабли, составляющие оные, большей частью оказались по гнилости своей на службе неспособными". Павел I намеревался реорганизовать флот, усилить его новыми кораблями, лучшими, чем иноземные. Приверженность флоту он подтвердил в первом же приказе:
"Его императорское величество сохраняет за собой звание генерал-адмирала". Следующим приказом возвратил Морской кадетский корпус из Кронштадта в Петербург. Вскоре открыл в Петербурге и Николаеве училища корабельной архитектуры, которые замыслил, еще путешествуя по Средиземному морю.
Впервые после Петра I ввел основной закон флотской жизни - Морской устав. Нечего сказать, заступивший на престол монарх, пожалуй, впервые после своего великого прадеда не только знал, но и понимал нужды флота.
Дел государственных хватало по горло - расчищал завалы косности, стяжательства, барской лености - наследство августейшей матушки. Себя не жалел, подражал Петру, старался во все вникать. Спешил сделать многое, как будто чувствовал свой срок: "В мои лета не поднимаются на трон, а уходят!" Ему уже почти сорок пять. Нрав имел горячий, неутомимый, старался все делать добросовестно. Частенько вскипал, ежели замечал небрежение, нерадивость. Карал, невзирая на лица. Перепадало и флотским. Капитана бригадирского ранга Павла Чичагова пожаловал чином, а через год уволил со службы "за строптивость нрава, без пенсии", потом осознал горячность, вернул на флот и чином повысил до контр-адмирала. На Черном море взорвался по чьему-то разгильдяйству бомбовый погреб. Сместил с должности командующего адмирала Н. Мордвинова, а затем вскоре извинился, написал ему письмо, звал на службу.
Попало и Федору Ушакову. Получил строгий высочайший выговор "за неимение во время тумана порядочных сигналов и предписанных уставом предосторожностей".
Радея о флоте, Павел I утвердил "Штаты российских флотов" для Балтики и Черного моря. То была совершенно новая организация военной силы на море. Скоро пришло время проверить ее в деле.
Для России наступило время грозовых испытаний.
…В ту пору на другом конце континента, круша обломки монархии Бурбонов, вздымались волны необузданной стихии восставшего народа. В кипении людских страстей возносили они, а затем низвергали в пропасть небытия одного за другим своих вожаков - Дантона, Робеспьера, Бабефа… Но как и во все времена, для защиты незыблемой власти имущих потребовалась сильная рука. Исподволь среди претендентов появился и стал притязать на эту роль невысокий ростом, прежде мало кому известный человек…
Весной 1789 года на Корсике к генералу Забаровскому, набиравшему по повелению Екатерины корсар, пришел с прошением двадцатилетний поручик Наполеон Бонапарт. Он бы и поступил на русскую службу, но иностранцев в русскую армию принимали на чин ниже. Наполеон отказался. Семь лет спустя он уже командовал армией, которая разгромила австрийцев и овладела всей Италией…
Французы оккупировали Корфу - ключ к Адриатике. "Острова Корфу, Занте и Кефалония важнее для нас, чем вся Италия вместе", - доносил Бонапарт Директории. Вслед за реляциями он слал из захваченных мест в Париж контрибуцию - золото, драгоценности, шедевры искусства. Французская буржуазия входила во вкус. Война оказывалась прибыльным делом.
В мае 1798 года, захватив Ла-Валетту на Мальте, французы высадились в Египте.
Захват Мальты ударил по самолюбию русского императора. В прошлом году Павел I взял остров под опеку, его избрали гроссмейстером Ордена мальтийских рыцарей.
Всполошилась и Турция. От Египта рукой подать. Недавние недруги сделались друзьями поневоле, ибо у русского императора и у Турции был теперь общий враг.
Рескрипты Павла полетели в Севастополь один за другим… И вот нынче, в самый разгар кампании, едва эскадра отдала якоря, на борт флагмана поднялся курьер из Петербурга с высочайшим повелением. Эскадре предписывалось как можно быстрее следовать в Константинополь, соединиться там с турками и направиться в Средиземное море для совместных действий с армией Суворова против французов. "Вот так завсегда, - вздохнул Ушаков, - корабли расхудились в штормах, припасов еле-еле, а тут поспешай, да еще куда, к вчерашним недругам. - Федор Федорович покачал головой и вдруг повеселел. - Ну, погоди, поглядим на тебя, капудан-паша, каков ты наяву".
На утренней заре по сигналу флагмана один за другим снимались с якорей корабли эскадры. "Святой Павел", как обычно, шел головным. Несмотря на ранний час, ступени и верхняя площадка Графской пристани, мимо которой поочередно проходили корабли, были полны народа. В основном тут были офицерские и матросские жены, матери, невесты и сестры моряков. Около них сновали ребятишки, маленьких поднимали на руки. Внизу, на пристани, у самого уреза воды, вытянувшись стройной цепочкой, торжественно отдавали честь старшие офицеры во главе с контр-адмиралом Кумани. Едва подходил очередной корабль, вся пристань мгновенно расцветала трепетавшими на ветру яркими косынками и платочками. Слабые женские выкрики вроде "Счастливого плавания!" и "Счастливого возвращения!" сливались вместе и как-то сами собой единили всех. Привычка проводов, равно как и встреч эскадры, стала входить в обиход севастопольцев пять-шесть лет назад. Отцы и мужья, сыновья и братья всякий раз, покидая берега, отправлялись в море, где штормовые ветры и бури зачастую бросали их навек в объятия беснующейся стихии. В военную пору к этому прибавлялось тревожное ощущение угрозы не вернуться живым из схватки с неприятелем.
По каким-то таинственным, но известным каждому жителю Севастополя каналам от Артиллерийской бухты до Корабельной слободки с быстротой молнии разлетались вести о предстоящем походе или ожидающемся возвращении эскадры. И тогда, в дождь ли, непогоду, днем или ночью, в любой неурочный час сбегались толпы на Графскую пристань в ожидании выхода или возвращения кораблей с близкими людьми.