Матросы на мгновение обернулись. Крепко держась за леер, рядом с ними в промокшей насквозь зюйдвестке стоял командир. Матросы невольно встрепенулись и снова бросились к шпилю. Второй якорь несколько задержал дрейф, но ветер усиливался, и оба якорных каната натянулись втугую. При свете фальшфейера Сенявин вдруг увидел, что корабль сдрейфовал настолько, что справа, на наветренной стороне, саженях в семидесяти, показался скалистый берег. На нем тут и там мелькали огоньки. "Видимо, недалеко селение, нас заметили". Несколько мгновений Сенявин всматривался в спасительные светляки. "А ведь эта скала нам поможет", - внезапно пришла мысль, и он бегом направился на ют. Продвигаясь по палубе, он ловил на себе настороженно-вопросительные и в то же время ободряющие взгляды матросов. Задача боцману на этот раз предстояла не из легких.
- Живо подбери отчаянных молодцов, мигом в шлюпку, и заведите конец на берег. Закрепишь его вон на той скале. - Командир указал в сторону мелькавших на берегу факелов. Их насчитывалось уже не меньше десятка. - И жителей возьмешь в подмогу. Видишь, они пособить желают.
Далеко за полночь удалось наконец спустить шлюпку, завести с кормы на берег конец и закрепить его, с помощью жителей, на скале. Теперь, казалось, для корабля, удерживаемого двумя якорями и концом, закрепленным на берегу, опасность миновала. Но ветер продолжал усиливаться, и Сенявин, стоявший у кормового среза, почувствовал, как нос корабля вдруг резко повело в сторону, а корму еще ближе подбросило к скалам. "Что-то стряслось с якорем", - мелькнула мысль. Через минуту он был на баке. Случилась беда. Канат то ли перетерся в клюзе, то ли оказался ветхим, но не выдержал и лопнул. Теперь корабль держался на одном якоре и кормовом конце. Не прошло и часа, как большая волна приподняла корму, и, натянувшись, затрещал и лопнул кормовой конец. Корму резко развернуло, и теперь совсем рядом, рукой подать, в десяти - пятнадцати саженях, в предрассветной мгле выступали отвесные скалы. Глубина в этом месте была, видимо, порядочная, и это в какой-то мере оттянуло катастрофу. Корма вздымалась и проваливалась на гребнях волн, ходила туда и сюда на высоту грот-мачты. Сенявин уже хотел скомандовать "Приготовиться рубить мачты", как ветер внезапно зашел к северу и стал заметно стихать. Когда совсем рассвело, подобрали якорный канат, заменили изорванные паруса, и "Святой Петр" направился к Сицилии, как было условлено.
Эскадра Ушакова стояла на рейде в Мессине. Судя по всему, корабли не спешили сниматься с якорей.
Сенявин не мог знать, что слухи об уходе эскадры на Корфу, а затем в Севастополь давно кочевали с корабля на корабль. Оказалось, что тяжкие хлопоты многих тысяч русских моряков, равно как и их подвиги вдали от Родины, довольно безучастно воспринимались всесильным властелином в Петербурге. Там затевались новые конгломераты, менялись партнеры в европейских делах.
Два месяца назад, когда Нельсон и король Фердинанд просили Ушакова помочь очистить от французов Неаполитанское королевство, странные события происходили на другом краю Средиземного моря, у берегов Египта. Английская эскадра Сиднея Смита блокировала Бонапарта в Александрии. И противники мило встретились за чашкой чая. Наполеон очаровал Смита своей любезностью, и тот вдруг согласился выпустить из железного кольца блокады три транспорта. На одном из них Египет покидал Наполеон. Он спешил во Францию. Страна была на грани разрухи, и только необычайные меры могли изменить ситуацию.
Франция и Париж встретили Наполеона как триумфатора. Прежние победы в Италии и нынешние в Египте сделали его первым генералом республики. В его честь задавались праздники и пиры. Здраво оценив обстоятельства, Наполеон умело запугал Совет старейшин угрозой якобинства, и тот назначил его начальником Гвардии. Используя военную силу, он восемнадцатого брюмера вырвал исполнительную власть у Директории.
Соратник Бонапарта, генерал Леклерк, окруженный гренадерами, громогласно объявил в зале заседания Совета пятисот:
- Именем генерала Бонапарта законодательный корпус распущен. Гренадеры, вперед!
Барабанный бой заглушил возмущенные голоса представителей народа, и они отступили перед штыками солдат. Став первым консулом, Бонапарт бесцеремонно начал крушить здание Республики.
…Недавно назначенный первоприсутствующим Коллегии иностранных дел, граф Федор Растопчин докладывал царю о крупном повороте во французских событиях. Выслушав его, Павел заметил:
- Пожалуй, нынче Бонапарт в самодержцы стремится. Сие для нас приемлемо. - Павел всегда тяготел к порядку во всех делах. - Думается, нам безразлично, кто будет царствовать во Франции, лишь бы правление было монархическое. Быть может, нам вернуться к дружбе с Бонапартом? Благо уже и австрийцы нам не помогают, а только пакостят.
Растопчин поддержал настроение царя и поспешил изложить свои мысли:
- Ваше величество, вы совершенно правы - настала пора нам от союза с Австрией отойти. Английская корона хитростью и деньгами вооружила все державы против Бонапарта.
- И нас, грешных, - вдруг захохотав, перебил Павел Растопчина.
Граф льстиво заулыбался царской шутке, но тут же согнал улыбку. Павел уже не смеялся. Выпучив глаза, он застыл, будто вспомнив о чем-то.
- Не откладывая заготовь рескрипт на Корфу Ушакову. Пускай возвращается. Не для чего таскать каштаны из огня британцам…
Накануне прихода Сенявина в Мессину Ушаков получил императорский рескрипт: "Эскадрам забрать войска и следовать в черноморские порты". Пришло время все добытое трудами великими, жертвами немалыми оставлять…
Путь предстоял не близкий. На Корфу шесть кораблей в "великой крайности находились и великого исправления требовали". Припасы, такелаж из черноморских портов не поступали, а брать было неоткуда и не на что. Деньги казна присылала редко. Команды жили на полуголодном пайке. "Провианта у нас здесь совсем ничего нет, кроме малого числа сухарей, - писал Ушаков русскому посланнику в Неаполе, - злосчастная Порта Оттоманская ничего не слала. Весьма худое содержание нам от оной, два года уже морят с голоду, и все случаются обманы…"
Моряки приступили к ремонту. Начали килевать корабли. Вся подводная часть была изъедена древоточцами. Сколь ни просил Ушаков обшить корабли медью в Севастополе, напрасно.
Через три недели вернулся из Генуэзского залива Пустошкин. Неделю спустя на рейде Корфу бросил якоря отряд Карцова. Собирались в дальнюю дорогу - домой.
Накануне ухода эскадры на "Святой Павел" прибыла депутация острова Корфу. С поклоном преподнесла адмиралу шпагу, украшенную алмазами, с надписью: "Корфу освободителю своему Ушакову". Растроганный Федор Федорович, принимая шпагу, просил, как и раньше, о главном для него - чтобы после ухода эскадры граждане островов жили дружно, в спокойствии. Сенат Ионических островов выразил признательность, "доказательством тому служит добрый порядок, умеренность и спокойствие, утвержденные на всех островах, к общему удовольствию жителей, всенародно восхищенных".
6 июля 1800 года крепостные стены Корфу сплошь усеяли жители острова. Флагман в последний раз поднял сигнал: "С якорей сниматься! Следовать за мной!" Долго не расходились горожане и окрестные жители, пока в далеком мареве не растаяли паруса…
Спустя три месяца эскадра прошла Босфор. Вторую ночь не смыкали глаз все командиры на кораблях. На салинге "Святого Петра" Сенявин выставил самых зорких сигнальных матросов. К рассвету ветер покрепчал, и тут же салинговый закричал: "Берег!" Вскоре в предрассветных сумерках замерцал сигнальный огонь и открылся низменный, давно не виданный мыс Херсонесский.
…Казалось, весь Севастополь, и стар и млад, вышел встречать родную эскадру после долгой разлуки. Обычно спокойный Сенявин на этот раз взволнованно всматривался в толпы встречающих на берегу. Впервые кто-то ждал его после долгой разлуки.
На Павловском мысу и выше, на взгорье, толпились отставные матросы, матросские жены, детишки. Среди них, опершись на костыль, стоял Тимофей Чиликин. Левая штанина широких брюк полоскалась вокруг деревянного костыля. Свободной рукой он обнимал приникшую к нему Груню и пристально всматривался в сторону отдавшего якорь "Святого Петра". На палубах и надстройках корабля он выискивал Петруху, своего дружка, и не находил его. Еще не знал Тимофей, что Петра Родионова произвели в унтер-лейтенанты и переписали на один из фрегатов эскадры капитана второго ранга Сорокина. Эскадра осталась в Адриатике для охраны от неприятеля островов республики Семи Островов.
Отдав необходимые распоряжения после того, как был брошен якорь, с разрешения флагмана, Сенявин первой шлюпкой сошел на берег и поспешил к Графской пристани.
Как это бывает часто в Крыму, конец октября оказался по-летнему теплым и солнечным. Справа и слева от пристани плескались загоревшие за лето мальцы.
Привстав на корме, за полкабельтова до пристани, разглядел Дмитрий Сенявин среди пестрой толпы на верхних ступеньках Графской пристани свою Терезу. Она, как и раньше, была в белом платье, белой вуали на голове, а у ее ног, нетерпеливо дергая ручонками за подол, вьюном вертелся малыш. "Так это же наш Николенька!" - пронеслось молнией у Сенявина. Побежал, перепрыгивая через ступени, схватил их обоих и крепко прижал к себе.
- Машеньку я оставила с горничной, - прошептала Тереза, прижимаясь к нему всем телом. Глаза ее переполнили слезы.
Тереза немного располнела. Это была уже не та попрыгунья-щебетунья. Два года забот, трудности нового уклада в Севастополе, по сравнению с прежней налаженной и устроенной жизнью в Херсоне и Яссах. Правда, последнее время ее семья жила на скромную пенсию - внезапно скончался от подагры глава семьи, генеральный консул Иоганн Розарович.
Дмитрий взял малыша на руки, и они пошли домой пешком. В Севастополе они снимали домик в конце Екатерининской улицы, в квартале от дома Ушакова.
Едва закрылась дверь за горничной с детьми, Тереза, обхватив Сенявина, вдруг обмякла и разрыдалась. Долго не могла успокоиться.
- Так тяжко, постыло без тебя…
Сенявин ласкал ее белокурую головку, растерянно улыбался.
- Родная моя, все беды за кормой, мы вместе, и все образуется. - Он поцеловал ее голубые глаза. - И ты должна смириться с нелегкой ношей. Супруге моряка судьбой велено быть стойкой. Поди, не раз придется испытать счастье наше разлукой…
Однако изведать новые страдания от разлуки молодой чете не пришлось, по крайней мере в ближайшие год-два…
На следующий день в канцелярии порта Сенявину объявили новость. "За взятие Святыя Мавры ноября 28 года 1799 произведен в капитаны генерал-майорского ранга".
В тот же день на собрании командиров Ушаков поздравил Сенявина, вручил ему новые эполеты.
В ту пору существовало согласно "Табели о рангах" такое звание. Относилось оно к 4-му классу, введено было указом Екатерины II. Приравнивалось к армейскому чину "генерал-майор", но стояло ниже звания "контр-адмирал". На полступеньки, но ниже. Тем самым подчеркивая некоторое превосходство первого флотского адмиральского чина над первым армейским генеральским чином. Казалось бы, мелочь, но значимая, для моряков приятная…
Месяц с лишним приводили в порядок "Навархию", разоружали, готовили к зимней стоянке. Сенявин не выходил из каюты - писал донесения, составлял отчеты по всем частям, особенно скрупулезно по финансовым вопросам…
Незаметно приближалось Рождество, и вместе с праздниками пришел указ Адмиралтейств-коллегии о назначении Сенявина "капитаном над Херсонским портом".
Расходились по разным румбам пути его товарищей, командиров: кто-то помоложе оставался на кораблях, другие покидали их, переходя на берег, третьи по разным причинам навсегда расставались со службой.
Командующего эскадрой Петербург не жаловал. Победителя Корфу, создателя первой республики на островах Адриатики обошли наградами, перевели на Балтику заштатным командиром давно не существующего на самом деле гребного флота. Тяжело прощался Ушаков с флотом, который пестовал долгие годы. Предчувствовал недобрую его судьбу. На смену приходили люди иного склада, чужих ему интересов и взглядов.
Пушки смолкли. Как и Суворов, Ушаков оказался ненужным. Грозовые тучи пока скрывались за горизонтом. Но о них не следовало забывать. На море шквал налетает внезапно. И горе тому капитану, который проканителится или проспит. Буря разорвет паруса в клочья, сломает рангоут, а то и опрокинет корабль.
Херсон - Севастополь - Ревель
Светлейший князь Потемкин зачинал все добрые предприятия для надежного ограждения южных рубежей России. Он первым подал Екатерине мысль о важности приобретения Крыма. "Крым положением своим разрывает наши границы… Положите же теперь, что Крым ваш и что нет уже сей бородавки на носу - вот вдруг положение границ прекрасное…"
К востоку от Крыма, на Азове, усилиями Алексея Сенявина прочно держала рубежи Азовская флотилия. Она давно оседлала Керченский пролив и контролировала Черное море вплоть до Балаклавы.
Однако Порта то и дело угрожала, готовилась к решающей битве за Крым.
В свое время вице-адмирал Наум Сенявин, отец Алексея, строил на Днепре сотни дубель-шлюпок, прамы, спускал их по Днепру для подмоги армии на берегах Лимана. Потом потребовалось более надежно оградить Крым с запада, помочь войскам разгромить неприятеля, окопавшегося в крепостях на побережье от Очакова до Румелии.
- Для того, матушка, потребен флот, - докладывал Потемкин Екатерине, - флот есмь кораблики. Корабли на верфях подобят. Деньги нужны немалые.
- А дальше что? - спрашивала императрица.
- Денежки возвернутся сторицей от торгов и ремесел.
- Будут денежки, дружок, - повеселела Екатерина.
Весной 1778 года герой Чесмы, генерал-цейхмейстер морской артиллерии Иван Ганнибал привел в голую степь, в устье Днепра, несколько полков солдат и двенадцать рот мастеровых. Место выбрал Потемкин. Прошел месяц-другой, появились первые признаки оседлого города на берегу Днепра, у самого уреза воды проступили очертания верфей. Не прошло и года, на херсонских верфях заложили первое судно - шестидесятишестипушечный линейный корабль "Слава Екатерины". С тех времен прочно, навеки, в бытие державы въелась привычка прославлять властолюбивых повелителей.
Один за другим сходили со стапелей корабли, большие и малые. В порту скоро появились купеческие суда. В город хлынули ростовщики-жиды из Варшавы, торгаши-мадьяры из Валахии, дельцы-греки из Крыма. Потянулись обозы из Руси Великой и Малой. Закрутилась, закипела торговля, потекла монета в казну…
Деловые интересы требовали гарантий, надежности. Павел это понимал. По новым штатам Черноморский флот должен был пополниться пятнадцатью линейными кораблями, четырнадцатью фрегатами…
Для Сенявина Херсон был вторым, после Севастополя, местом деятельности в прошлом. Но здесь он пребывал прежде временно, как гость. То по делам генеральс-адъютанта светлейшего князя, то на строящихся или построенных кораблях, а то и просто проездом.
Сейчас же он принадлежал к правящим чинам города. Он отвечал за организацию корабельного строения на верфях, снабжение и снаряжение строящихся и ремонтирующихся кораблей. На него возлагалось управление хозяйственными делами порта, поддержание порядка в Адмиралтействе, гавани и на рейде…
К нему сразу ринулась разномастная толпа мастеров и строителей, инженеров и подрядчиков, купцов и торговцев, капитанов купеческих судов. Требовали необходимого, а иногда и неположенного офицеры - командиры кораблей, артиллеристы, штурмана, шкиперы.
Изощрялись подрядчики и мастера - каждый старался обманом, хитростью, а то и просто подлогом уворовать государственное добро. Ворованное продавали здесь же, за воротами порта. Наживали при этом немалые капиталы. За всем нужен был строгий глаз, проверка правильности документов, надлежащего расхода материалов, вооружения. Так что забот хватало. Ко всему немало внимания требовало состояние порта, гавани, рейдов.
Херсон являлся главным военным портом на Черном море. Через него снабжалась и Севастопольская эскадра боевыми и прочими припасами. Неподалеку, в Николаеве, находился штаб главного командира Черноморского флота. Недавно на эту должность прибыл приближенный к Павлу I адмирал Виллим фон Дезен. Опытный, грамотный и бывалый моряк, обстрелянный еще в Чесменском сражении. Командовал кораблями, эскадрой. После Чесмы получил задание - основательно разобраться и составить историческое описание "1-й Архипелагской экспедиции". Обстоятельный доклад его, кроме оценки успехов российской эскадры, без прикрас и честно рассказывал об интригах Англии в те времена. Но сие была политика, потому прямота адмирала не понравилась Екатерине.
- Доклад более никому не объявлять, - недовольным тоном сказала секретарю, - сдать в архив. Больно прыток этот фон Дезен, не в тот огород камушки бросает.
"Прыткого" офицера держали подальше от столицы; пока его не привлек к участию в "голштинской" флотилии Павел I.
Главный командир в Херсон заглядывал часто, но разносов не учинял, знал об истинных истоках недостатков, учитывал недавнее назначение Сенявина.
Минуло всего три месяца. Между тем капитан над портом успел прибрать к рукам мздоимцев на верфях и в местном Адмиралтействе, навел порядок в финансовых отчетах, приструнил вольготно проживающих казенные деньги чиновников.
Весна 1801 года пришла в Херсон, как всегда, с первыми мартовскими солнечными днями. В середине марта резко потеплело, распустились почки на акациях и каштанах, подсохли дороги.
В конце месяца пришли первые известия из Петербурга о переменах в императорском доме.
Приехал несколько встревоженный фон Дезен.
- Император Павел I скоропостижно скончался, - удрученно проговорил он, снял шляпу, перекрестился.
Сенявин проделал то же самое, а главный командир продолжал грустно:
- На престол вступил его величество Александр I. Оповестите всех капитанов, завтра в полдень вывести экипажи на плац для принятия присяги государю императору Александру I. Всем офицерам быть при шпагах, в мундирах. Вы озаботьтесь о всех прочих воинских командах порта, и все до единой вывести также на построение…
В порт каждый день нет-нет да и наезжали чиновники, офицеры из столицы, прибывали курьеры. Заглядывали к Сенявину друзья-однокашники, сослуживцы, сановники. На вечерах обменивались новостями иностранные консулы. А потом, земля, как и всюду, слухами полнилась…
Спустя неделю-другую командир порта доподлинно представлял себе картину драмы, разыгравшейся в столице.