"Траверсе умел приобрести расположение нужных людей, в числе которых был всесильный Аракчеев и другие особы, близкие к государю. Мягкость характера, любезность, вкрадчивый ум и безупречное светское обращение, высоко ценимое тогдашним высшим обществом, приобрели ему симпатии, имевшие большое влияние и на его служебную карьеру".
Осенью, зимой и весной 1809–1810 годов жители небольших городков и деревень Венеции, Австрии, Пруссии становились невольными свидетелями не совсем обычного зрелища. Как правило, происходило это светлым днем. Вначале из-за околицы слышалась дробь барабанов. Потом на улицы выливалась довольно длинная, не менее тысячи человек, пестрая колонна людей, одетых в незнакомую форму. Если формой можно было назвать затрепанные и выцветшие шинели и фуражки, стоптанные сапоги, перетянутые веревками. Позади колонны на нескольких подводах везли разное снаряжение и больных.
Впереди строя шел офицер в форме, видимо старший по званию.
Когда весь строй втягивался в улицу, офицер поворачивался лицом к строю, шагая задом наперед. Барабаны смолкали. Офицер вскидывал руку вверх:
- Ать - два! Ать - два! Братцы! Запевай!
Сбоку колонны шли офицеры. Они приосанивались, подбегали к строю:
- Карпухин! Синюхин! Начинай!
Вдоль да по речке,
Вдоль да по Казанке,
Сизый селезень плывет!
Эх!
Песню тотчас подхватывали, и она разносилась по улицам…
Из домов высыпали обитатели, глазели, недоумевали. Бургомистры степенно снимали шляпы. Они-то знали, откуда и куда следуют русоволосые молодцы.
Помнил о них и Сенявин, томился ожиданием, а вестей все не было.
За месяц до ухода эскадры Сенявина с Корфу капитан-командор Баратынский во главе отряда кораблей отправился в Венецию. Он на месяц раньше Сенявина получил царскую инструкцию - забрать все войска из Которо и Корфу, перевезти в Венецию. Оттуда маршем они должны были через всю Европу идти в Россию. На полпути их встретил английский фрегат. Его командир запугал Баратынского:
- Я имею повеление короля не пропускать ни одного судна в Венецию. Вы, конечно, сильнее меня и пройдете, но это будет оскорбительно для лондонского правительства и вызовет нежелательные отношения вашего императора с моим правительством.
"В самом деле, - прикинул Баратынский, - стычка может еще, не дай Бог, вызвать и войну. Запрошу-ка я нашего посла в Вене".
- Так и быть, - сказал он командиру фрегата, - мы пойдем в Триест, а там разберемся.
Пока запрашивали посла в Вене, князя Куракина, время ушло, и началась война с Англией. После выгрузки солдат и экипажей моряков все корабли пришлось оставить в Венеции.
Зимой, плохо одетые, они ускоренным шагом прошли поперек всю Европу, а командир отряда, капитан первого ранга Гетцен из Восточной Пруссии, донес Чичагову, что 24 мая отряд будет на границе, просил прислать подводы - матросы изголодались и устали.
Чем ближе к границе, тем быстрее шли люди. Как-никак родная сторона вот-вот появится. Отряд пришел в пограничное местечко Россиены на три дня раньше.
К Гетцену вышел капитан-исправник.
- А мы вас ждали через недельку, - зевая, доложил он Гетцену и развел руками, - так что потерпеть надобно.
- Шутить изволите, капитан, - резко сказал Гетцен, - люди без хлеба и в рвани шагают почти полгода.
Исправник и не такое видывал, сухо ответил:
- У меня, ваше благородие, бумага, встречать вас через недельку, вот через неделю - милости прошу, и подводы будут, и хлебушка раздобудем.
Между тем люди расположились на привал, из ближайших мыз подошли любопытные крестьяне - литовцы. Узнав, в чем дело, они обошли соседей, принесли, сколько могли, хлеба, похлебки.
Передохнув, взяв небольшой запас хлеба, колонна двинулась дальше. В Шяуляе наконец-то дали подводы. Едва выехали, внезапно начался дождь, похолодало, пошел снег. Многие обморозились, скончались тринадцать матросов.
- Сколь в штормах не сгинули, ядрам не кланялись, а нынче у родимого дома Богу душу отдали, - роптали матросы, а измотанные, обтрепанные, полуголодные офицеры угрюмо молчали. Как водится, виноваты оказались сами… матросы - почему, мол, оставили свои шинели в Шяуляе.
Обычно персоны, не принятые государем, отвергались высшим обществом сразу же. К ним не ходили в гости, их никто не принимал, при случайных встречах старались не замечать.
Вырвался как-то Сенявин в Петербург, его затащил Мордвинов. Не виделись они почти шесть лет. За эти годы Мордвинов совсем отошел от флотской жизни, но загорелся идеями реформирования финансов, устройства государства. Тому способствовали и установившиеся его дружелюбные отношения с любимцем Александра I Михаилом Сперанским. Сын сельского священника из-под Владимира, талантливый, образованный чиновник сделал по тем временам быструю карьеру при Павле I. Александр, взойдя на престол, приблизил его к себе, постоянно с ним советовался по вопросам реформирования в государстве. Сперанский увлекся идеей государственного переустройства на Руси, судебных реформ…
Мордвинов часто встречался с ним в Государственном совете, членами которого они состояли.
Общение с опальным адмиралом могло пошатнуть положение Мордвинова. Но он, всегда ставивший выше всего порядочность и к тому же человек независимого нрава, радушно приветил старинного знакомого.
После взаимных расспросов и долгих рассказов Мордвинов сам перешел к делу.
- К нам в департамент, Дмитрий Николаевич, поступил ваш финансовый отчет об экспедиции в Средиземное море, - начал не спеша Мордвинов. - Во-первых, позвольте вас укорить за то, что вы не дали мне знать своевременно. Наши чиновники мариновали его несколько месяцев, а я о том проведал недели две назад. Далее, должен заметить, что восхищен вашими точными и убедительными расчетами.
Сенявин по привычке с улыбкой отвечал на комплименты:
- Польщен вашей оценкой, но вряд ли уместна похвала в мой адрес. Я исполнил то, что положено мне по моей должности и обязанностям начальника - заботиться о подчиненных и нуждах их.
- Ведаю ваши заботы. Равно радеете об офицерах и матросах, но уж позвольте, - продолжал Мордвинов, - я знавал многих начальников, и через мои руки прошло немало финансовых дел. И почти все они имеют цель одну - прикрыть мошенников. У вас же все на месте и все видно, о людях печетесь.
- Дай-то Бог!
- Так что мы сегодня-завтра утвердим ваш отчет и подтвердим законность всех требований. Однако, - добавил Мордвинов, вздохнув, - должен вас предупредить - докладывать государю будет наш маркиз, потому надежд мало. Придется, видимо, вам еще не раз обращаться.
- Что поделать, Николай Семенович, нынче мы не в фаворе. - Сенявин будто спохватился: - А вас позвольте искренне поблагодарить за участие в моем семействе в прошлые годы.
Мордвинов замахал руками:
- Я, батюшка, не оскудел. Пустое.
Сенявин виновато улыбнулся:
- Только нынче долг вернуть вам невозможно, Николай Семенович. Ежели терпимо, пока не получу призовые деньги.
- О возврате мне не напоминайте, Дмитрий Николаевич, а коль понадобится еще, без околичностей прошу. - Помолчав, спросил: - Как семейство?
- Покуда терпимо, Николай Семенович. Левушка прихварывает, а вот Николеньку определять надумал в корпус. - Вспомнив что-то, он заторопился.
Мордвинов оставлял его отобедать, но он вежливо отказался:
- Я здесь ненароком, завтра уезжаю. Мне, Николай Семенович, надобно еще в Морской корпус заглянуть, к Петру Кондратьевичу Карцеву, по части Николеньки…
Карцов также без обиняков встретил опального товарища. Выслушал, обещал помочь.
- Ходатаев немало, особенно при дворе обитающих, однако для вас, Дмитрий Николаевич, не в зачет. Считайте дело улаженным. - Карцов хитровато сощурился: - Выберу момент, когда маркиз дремать будет, доложу ему нужные бумаги…
Вспомнили Ушакова.
- Нынче он в Тамбовской губернии, изредка весточку шлет, - рассказал Карцов.
- Кланяйтесь ему от меня.
Минул почти год со времени рапорта Сенявина…
Управляющий министерством военных и морских сил Траверсе среди других вопросов докладывал Александру:
- Ваше величество, департамент государственной экономии рассмотрел отчет по эскадре Сенявина.
- Ну и что же думают они? - Александр, равнодушно рассматривая тиснение на сафьяновой папке, недовольно поморщился.
- В департаменте решили, что претензии Сенявина подлежат удовлетворению.
- Вот как? - не скрывая раздражения, спросил Александр. - А что же Государственный совет?
Траверсе уловил недовольство Александра:
- Как ни печально, ваше величество, Совет утвердил общим собранием сие решение…
- И какие суммы причитаются этим воякам? - Александр перевернул лист.
- Суммы немалые, ваше величество, как изволите видеть, более двух миллионов.
Раздосадованный Александр отодвинул папку.
- В своем ли они уме! Казна совершенно пуста, как смог Государственный совет допустить такую нелепицу!
Траверсе втянул шею, молча пожал плечами, иногда лучше помолчать.
- В самом деле откуда вдруг и почему именно сейчас им нужно выплачивать?
Император лицемерил по привычке. Всему чиновному люду на Руси платили исправно, направо и налево разбазаривали казну на царские милости, сие было закономерно. Состоявшим же на службе у государства военным людям, жизнью платившим монарху за исполнение его повелений, можно и подождать.
Монарх размышлял, а в папке маркиза лежал еще один рапорт Сенявина. Прождав несколько месяцев, он с негодованием обратился к министру. "Я уверил команды, - взывал Дмитрий Николаевич, - что по прибытии в Россию долг мой будет пещись о возвращении им собственности их… Они мне верили и не только не роптали все время бытности за границею, но и по возвращении в Россию уже около 8 месяцев удерживаются просить им принадлежащего, конечно оставаясь в уповании на мое ходатайство".
Что было французскому эмигранту до заботы русского адмирала о своих соотечественниках! Можно ли беспокоить подобными "мелочами" монаршее внимание…
- Нынче государство в денежном расстройстве. Потому всем сразу платить не резон. Не так ли, Иван Иванович? - шутливо проговорил Александр, снисходительно вскинув взгляд на Траверсе.
Так давно уже звали подчиненные и царедворцы адмирала, позабыв начисто прежнее имя француза. Слава Богу, на его счету лежали давно кругленькие суммы, которые существенно выросли после перевода в Петербург. Черноморское правление тоже ему принесло немало; испортил дело только этот дерзкий Сенявин, блюститель порядка нашелся. Ведь добился в свое время, мерзавец, что ему, командующему флотом, пришлось выплачивать в казну несколько тысяч за гнилые сухари, посланные на Корфу…
- Ваше величество, рассуждаете весьма мудро. Нельзя давать повод этим… - Траверсе замешкался, - этим настырным жалобщикам.
- Вот и прекрасно. - Александр взялся за перо. - Однако надо же хоть что-то выдать. - Он повертел перо. - На первый случай выдадим деньги тем, кто вышел в отставку, и пожалуй, - он поморщил лоб, - наследникам усопших, царство им небесное.
Александр черкнул резолюцию и откинулся. Однако Траверсе решил добить все сенявинские дела, пока позволяло монаршее настроение.
- Ваше величество, в деле еще одно прошение Сенявина, по части возмещения истраченных им призовых денег за потопленные и плененные корабли. - Он услужливо наклонился и перевернул страницу.
- На каком основании? - Александра передернуло.
- Ваше величество утвердили сие положение законом пять лет назад. Однако думается, есть повод воздержаться от выплаты.
- Каким образом?
Траверсе давно задумывался о том, каким манером свести счеты с ненавистным ему Сенявиным. Благо он сейчас в опале, можно ударить без опаски.
Императору же следует преподнести все осторожно, не затрагивая его самолюбия:
- Сенявин, ваше величество, самовольно увел эскадру из Лиссабона в Портсмут и отдал ее англичанам. Россия лишилась больших ценностей.
Логика Траверсе была простой, но ложной. Сенявин не отдавал российских кораблей, а сдал их по договору временно под охрану, гарантирующую их сбережение. Однако камушек был брошен, по воде пошли круги…
- В самом деле, Сенявин дерзит. Мало, что меня ослушался, так он еще осмеливается просить деньги за то, чего не было.
Довольный удачным разрешением щекотливого дела, Александр заскрипел пером. "Надобно этого Сенявина, - подумал Траверсе, - упечь подальше".
Траверсе умел уловить настроение императора.
- Ваше величество, Сенявин не у дел полтора года, как прикажете с ним поступить?
Александр меланхолично поднял глаза:
- А ты сам что думаешь?
Для приличия маркиз помолчал, будто раздумывал.
- Мне кажется, ваше величество, держать Сенявина с крамольными замашками вблизи столицы не имеет смысла…
Александр ценил в своем министре способность отгадывать сокровенное.
- Пожалуй, ты прав. И что же предлагаешь?
- Сенявин ранее в Ревеле начальствовал, нынче там вакансия предполагается…
- Быть по сему. - Александр встал, утомленный чересчур затянувшимся докладом…
Поскольку "и самая эскадра судов, приобретавшая сии призы, оставлена в неприятельских руках, то и нельзя предполагать для нее установленной о призах награды", рассудил император.
Пришел ответ на доклад и рапорт Сенявина. Тут же, возмущенный, он отправил новый рапорт на имя царя. Но теперь Траверсе действовал по-иному - он даже не доложил о рапорте Александру, возвратив его "с стремительным отказом".
Почти одновременно, в разгар весны 1811 года, поступило высочайшее повеление - вице-адмиралу Сенявину убыть к новому месту службы - главным командиром Ревельского порта.
"Новое" место оказалось старым, заштатным, которое он занимал, будучи контр-адмиралом.
Опалу сменила немилость…
Однако особых размышлений не могло быть - кругом в долгах, семья бедствует. Вдобавок в Петербурге зашел к брату, узнал невеселые новости. Тот давно был в отставке по ранению, часто болел, рассказал о новостях из Комлева:
- Матушка письмо прислала, жалуется. До сей поры перебивается кое-как, так ей имение и не возвратили.
В одном из первых писем из Ревеля Сенявин отправил прошение калужскому губернатору о возвращении родового имения.
Ревель встретил приветливо - ярким солнцем, зеркальной гладью гавани, подстриженными аллеями Кадриорга. Все сияло чистотой и порядком. Жена и дети радовались - наконец-то обрели спокойствие, а Дмитрий Николаевич хмурился - тихая заводь не по его натуре. В заботах по наведению порядка в порту, где его помнили и ценили, промелькнули лето и осень. После ледостава, перед Рождеством, отпросился на несколько дней в столицу - проведать Николая в Морском корпусе. Ротный командир похвалил сына. Зашел к Карцову, разговорились.
- Слыхал я, Дмитрий Николаевич, о твоих мытарствах. На эскадре, да и в Кронштадте офицеры, не стесняясь, поговаривают о происках маркиза. Он все государю нашептывает.
Сенявин устало ухмыльнулся.
- По мне, Петр Кондратьевич, все одно. Я спокоен за себя. Однако служители-то за что страдают? Жалованье до сих пор не выплатили. Многие мне пишут, - кто болен, кто немощен, - просят заступиться. А призовых денег совсем не желают возмещать. - Сенявин махнул рукой. - Что, новости в столице какие по нашей части?
- Ходят упорные слухи, будто замирению с Бонапартом конец скоро предвидится, - Карцов понизил голос, - в Адмиралтейств-коллегии есть достоверные сведения. Вроде бы французы на Балтике начали готовить суда для перевозок морем. Замысливают, видимо, в сторону Риги, Финского залива десантировать.
- В Ревеле купцы то же поговаривают - в Данциге и Кольберге французы зашевелились.
Окончательно сомнения рассеял при встрече Мордвинов.
- Весь вопрос только во времени. Наполеон еще прошлой весной в открытую угрожал послу Куракину. Кроме прочего, подтверждает сведения эти и Михаил Михайлович, он-то вхож к государю.
Мордвинов всего не знал. Михаил Сперанский по поручению Александра через посольского чиновника в Париже Карла Нессельроде уже несколько лет как наладил тайные сношения с Талейраном. За большие деньги в Петербурге знали все замыслы Парижа. Талейран называл время начала войны - лето 1812 года…
Сенявин собрался уходить, но Мордвинов остановил его, притворил плотно дверь. Щелкнул замком секретера, вынул папку.
- Вы не слыхали о некоем анонимном письме на имя государя?
Сенявин недоуменно покачал головой.
Мордвинов протянул ему папку, указал на кресло.
- В таком случае, Дмитрий Николаевич, я обязан ознакомить вас с оным. Почему? Поймете сами.
Сенявин раскрыл папку. Письмо было длинное, список на шести-семи листах. Вначале автор упрекал Александра за позорный мир в Тильзите, который унизил Россию, принес ей много бед. Осуждалась политика Александра и в различных сферах.
В письме не упоминались конкретные лица, кроме одного абзаца, который Сенявин прочитал дважды: "Морские силы еще более расстроены, нежели армия: вместо флота мы имеем только одну эскадру Сенявина и морской департамент заслуживает сие имя потому только, что стоит государству чрезвычайных и бесполезных издержек. Сенявин, заслуживший своею храбростью и поведением всеобщее уважение народа, притесняем и нетерпим потому только, что он воспитанник Мордвинова, того Мордвинова, который любит говорить правду монарху. В таких морях, где властвовали российские флоты, ныне российский флот не смеет показаться".
По мере чтения напряженность с лица Сенявина исчезала, и, кончив чтение, он улыбался. Покачав головой, возвратил письмо Мордвинову.
- Смелость автора вписала наши имена в историю, Николай Семенович.
Мордвинов также с улыбкой ответил:
- Мне отрадно видеть ваше настроение, и вы понимаете, что я ни в какие наставники вам не гожусь по линии военных и морских дел. Пожалуй, даже наоборот - готов поучиться у вас. Жаль, что поздновато. - Он рассмеялся.
- Автор прав, Николай Семенович, вы мудро преподаете правильный образ поведения, подобающий честному человеку.
- Оставим сие на его совести, но я был обязан ознакомить вас с письмом не только ради просвещения. - Мордвинов сделал паузу. - Мне достоверно известно, письмо это давно доложено государю. Почему у меня сложилось твердое убеждение, что отношение к вам государя в коей-то мере сим обусловлено. Да и на себе чувствую иногда неприязнь его.
Сенявин размышлял минуту-другую.
- Безмерно вам признателен, Николай Семенович, за доверие, можете не сомневаться во мне. Что касается государя, его дело, как он думает обо мне. Моя совесть чиста. Я всегда предан престолу и живота не щадил ради него и Отечества.