- Поздравлять пришли, наверное?
- Да, пришел.
Ему вдруг захотелось подойти к девушке и поцеловать ее, но он удержался от этого рискованного поступка и, остановившись у комингса, сразу как-то растерялся. Сбоку он видел в зеркале лицо Вареньки, - она улыбалась ему, немое торжество светилось в ее больших глазах, точно ей доставляло удовольствие наблюдать за его растерянностью.
Тогда лейтенант быстро выпрямился, почувствовав в этой улыбке что-то унизительное для себя, и заговорил совсем о другом:
- Да, между прочим, с моря вернулся миноносец "Летучий"…
- Опять миноносцы! - погрозила она ему пальцем
- Нет, вы послушайте, это очень интересно.
- Ради такого дня, как сегодня, прощаю. Говорите.
- "Летучий" таранил немецкую подлодку и вернулся в базу с вмятиной на форштевне. Вы представляете себе…
В дверь неожиданно постучали.
- Входите! - крикнул Пеклеванный, досадуя, что ему помешали продолжить разговор.
Вошел Мордвинов, неся на вытянутых руках поднос с тарелками.
- Проба праздничного ужина, - заявил он, пристально посмотрев на Артема и Вареньку.
- Хорошо, иди, - сказал лейтенант.
Матрос, угрюмо ответив "есть", вышел. Варенька кивнула вслед:
- Не знаю, какой он дальномерщик, но санитар он прекрасный. Что мне особенно нравится в нем, так это исполнительность и скромность.
- Однако, - заметил Артем, - орден он получил за подвиги не в лазарете, а на мостике. Впрочем, когда я встретил его впервые, то никогда бы не подумал, что Мордвинов может быть настоящим лихим матросом. Я помню, даже профитилил его за нерасторопность.
- Он действительно неуклюжий, - согласилась Варенька. - Но все старается, трудится. И все у него выходит так трогательно!.. Матросы над ним даже смеются. Говорят, что он влюблен и ухаживает за мной.
- Подчиненный должен держаться в рамках официальных отношений. Так учит устав.
- Что я слышу! - пошутила девушка. - Вы, кажется, - недовольны тем, что в меня, может быть, действительно влюблены?
- Нет, - сердито отозвался Артем, - просто я вижу в этом признак недисциплинированности. А каждый недисциплинированный матрос - это брак в работе офицера. Так как прямым начальником Мордвинова являетесь вы, Варенька… простите, что я вас так называю…
- Ничего, называйте.
- …то это брак в вашей работе.
- Благодарю вас, - притворно кротко вздохнула Варенька, - я постараюсь исправиться.
Артему вдруг стало смешно. "А все-таки, - подумал он, - девушка, конечно, чудесная и… и, может быть, напрасно я…"
- Как же вы собираетесь исправиться? - быстро спросил он.
- Очень просто, - ответила Варенька. - Теперь я сама влюблюсь в Мордвинова и тогда, при условии, что моим прямым начальником являетесь вы, это будет брак уже в вашей работе, Артем… простите, что я вас так называю…
- Да называйте, пожалуйста…
- Так вот. И хочу заверить вас сразу, что этот брак вы не сможете устранить никакими способами, ибо если уж я кого полюблю, то это - навсегда.
- Вот как? - удивился он и почему-то вспомнил лицо Мордвинова: широкое, с толстыми губами, с узкими, будто постоянно заспанными глазами.
"Нет, она шутит", - подумал Артем и повторил:
- Вот как?
- Да, вот только так. А сейчас давайте исполним одно из требований устава корабельной службы: снимем пробу с ужина.
- Я, - сказал Артем, - готов помочь в этом деле.
Варя рассмеялась:
- Только вот беда: предмет моих будущих восторгов принес нам одну ложку…
- Ужин хорош, - сказал Прохор Николаевич. - Только передай коку, чтобы он не боялся класть в суп перец, а то его совсем не чувствуется… Тарелки можешь унести. Давай журнал!
Мордвинов протянул командиру судовой "Журнал пробы", заранее раскрытый на нужной странице.
- Сегодня суббота, - сказал Рябинин. - Та-а-ак… А где же подписи врача и моего помощника?
- Они… еще пробуют.
- Хм… Ну, ладно, я расписываюсь. Возвращая журнал, он мельком, но проницательно взглянул в лицо матроса своими светлыми острыми глазами.
- Ты молодец! - неожиданно сказал он, и Яков понял, что командир, обычно скупой на похвалу, поздравляет его с наградой. - Хорошо вел себя в драке с миноносцами!.. Дальномер все время давал точную дистанцию, и наши снаряды ложились как раз на линии немецкого строя… Молодцом!
- Разрешите идти? - спросил Мордвинов, снимая со стола поднос с посудой и захватив под локоть журнал.
- Обожди, - Рябинин, набивая трубку махоркой, что-то обдумывал. - Ты что? - вдруг спросил он. - Болен, не высыпаешься?.. Или раньше салогреем сидел, потому и был здоровым?.. Смотри, как сдал за последнее время! Что же это ты, а?..
- Спасибо, товарищ старший лейтенант. Но я не болен и сплю как положено, а просто… так что-то.
Прохор Николаевич сердито засопел трубкой.
- Я, конечно, не знаю, что и как там у тебя, - сказал он, растягивая слова, и было видно, что ему не очень-то хочется вести этот разговор. - Только советовал бы я тебе, парень, влюбляться на берегу, а не на "Аскольде".
Мордвинов зло блеснул глазами.
- Разрешите идти, товарищ командир? - повторил он.
Рябинин еще раз внимательно взглянул ему в лицо:
- Иди.
И матрос порывисто шагнул в дверь. Сняв трубку телефона, командир "Аскольда" соединил свою каюту с судовым лазаретом.
- Пеклеванного! - сказал он Вареньке, даже не спрашивая, там помощник или нет, и, когда Артем взял трубку, Прохор Николаевич строго произнес: - Ты, лейтенант, что-то очень часто проверяешь - нет ли пыли в лазарете. Лучше бы поднялся на мостик - скоро подойдет катер контр-адмирала…
Сайманов прибыл на "Аскольд" в половине седьмого. Вместе с ним на палубу патрульного судна поднялись несколько штабных офицеров. Приняв рапорты, контр-адмирал сразу спустился в нижнюю палубу, где был выстроен одетый "по первому сроку" экипаж "Аскольда". Поздоровавшись с матросами и поблагодарив их за службу, Сайманов велел помощнику командира корабля дать команду "смирно".
Пеклеванный громко скомандовал:
- Смирррна-а!..
Контр-адмирал развернул перед собой кожаную папку.
- Слушай приказ, - нараспев, сурово сдвинув брови, сказал он. - "Приказ о награждении личного состава патрульного судна "Аскольд" орденами и медалями Союза ССР…"
В наступившей тишине слышны были вздохи котлов, за переборкой, где-то глубоко в трюме ухала питьевая донка, да шумело за бортом море.
- "От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР, - начал читать Сайманов, - за образцовое выполнение боевого задания командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные доблесть и мужество в бою с численно превосходящим противником, встреченным в открытом море при сопровождении союзных транспортов, награждаю орденами и медалями…"
После вручения боевых наград контр-адмирал сказал:
- Товарищи матросы, старшины и офицеры! Партия, народ и правительство высоко оценили ваши первые боевые действия. Эти награды, врученные вам сегодня, можете носить с честью!.. Я надеюсь, - продолжал он, немного помолчав, - что патрульное судно "Аскольд" и впредь будет нести свой вымпел незапятнанным, и, если это потребуется, аскольдовцы будут драться до последнего матроса, а последний матрос будет драться до последней капли крови!..
И аскольдовцы дружно грянули в ответ:
- Уррра-а-а!!!
Сайманов, вскинув руку к фуражке, поднялся по трапу на верхнюю палубу. Рябинин пригласил его остаться на праздничный ужин, но контр-адмирал, поглядев на часы, отказался:
- Мне, старший лейтенант, надо еще встретить МО-216.
Беридзе снова побывал в норвежских фиордах…
Когда катер контр-адмирала отошел от борта, Рябинин поднялся в рубку, где его ждала пачка свежих семафоро- и радиограмм. Не желая задерживать команду, он передал по переговорной трубе, чтобы вечер начинали без него. Трубу оставил открытой, и до слуха иногда доносились голоса матросов, звон расставляемой посуды и музыка радиолы.
Он соединил свою каюту с берегом - позвонил жене.
- Ирина, - сказал он, - сегодня я приду ночевать домой. Можешь меня поздравить: мои ребята получили сегодня награды и обалдели от счастья. Мне кажется, кое-кому дали лишнего, а кое-кого, может, и обидели. Но за боевые действия ведь не будешь ставить отметки по пятибалльной системе! Это вопрос сложный…
Она спросила - как он?
- Я? - ответил Рябинин. - Я получил "звездочку". Да, конечно, хорошо. Но мне - только ты не смейся - завидно матросам, которые получили медали Ушакова и Нахимова. Для моряка это как-то торжественнее. Знаешь - цепи, волны, якоря, адмиралы… Ну, ладно. Я приду позже. Пока. Целую…
Он отключил телефон. Встал, одернув на себе китель. Через трубу было слышно, как Самаров провозгласил первый тост за победу, а когда Прохор Николаевич спустился с мостика в кают-компанию, лейтенант Пеклеванный, раскрасневшийся от первой рюмки, уже предлагал второй тост "за то, чтобы эти ордена, полученные сегодня, были не последними".
- Это не дело! - перебил его с комингса Рябинин, и все повернулись в его сторону. - Не дело, - повторил он, подходя к столу и наливая себе водки. - Хорошо нам сидеть за этим столом, в тепле, при свете, когда два якоря держат "Аскольд" за грунт, а вспомните, каково в походе бывает?.. То-то, брат, тяжело в походе!.. Я вот сейчас радиограмму одну прочел: в полосе девятибалльного шторма торпедирован наш траулер "Абрек". Помощь придет нескоро, а ведь тонут наши товарищи - рыбаки. Я это не к тому говорю, чтобы выпить за тонущих - глупо было бы! - а вот за тех, кто в море, за тех, кто несет патрульную службу, кто принимает сейчас бой, и за тех, кто сейчас спешит на помощь торпедированному "Абреку", - вот за всех этих и надо нам выпить! Правильно, матросы, коли вы понимаете, что такое моряцкий обычай?..
- Правильно!
- Ну вот и выпьем, - сказал Рябинин, чокнувшись в первую очередь со смущенным лейтенантом…
Скоро в кубрике сделалось шумно, вентиляторы, ревущие из-под трапов, едва успевали вытягивать духоту. Говорить же старались все разом, благо слушателей было куда как достаточно, хоть отбавляй! Однако матросы не забывали подменить вахтенных, чтобы и те приняли участие в вечере. Кочегары - прямо от котлов, в хрустящих засаленных робах, и сигнальщики - прямо с мостика, в промерзших ватниках, - они тоже подсаживались к праздничным столам, потирая руки, радостно восклицали:
- Во, как хорошо-то у нас!..
Пеклеванный занимался тем, что целый вечер смешил Вареньку. Объектом своих насмешек он выбрал самого безобидного человека на судне - штурмана Векшина, а темой острот избрал для себя убранство стола. Дело в том, что из-за отсутствия на "Аскольде" штатной должности интенданта обязанности его исполнял после походов штурман.
- Вы знаете, штурман, - говорил Артем, - вы себе готовите неплохую старость. Будете в отставке директором бакалейной лавки. Только вот беда - воевать скверно. Еще Петр Первый говорил: "Интендантству, кокам, хлебопекам и прочей нечисти во время боя на верхнюю палубу не вылезать, дабы своим мерзким и нечесаным видом не позорить храброго русского воинства…"
Прохор Николаевич совсем по-домашнему, словно в компании хороших друзей, вышел из-за стола и весело сказал:
- А ну-ка, как у нас в Поморье говорили: время - наряду, час красоте… Старшина, выходи!..
Алеша Найденов весело тряхнул чубом:
- Эх, была не была!.. Какую?
- Нашу, поморскую.
- Алешка, жги! Рррасце-е-елую! - крикнул боцман.
- Чем с плачем жить, лучше с песнями умереть, - сказал Найденов и вышел на середину круга. - А ну, гармонист, кто из нас быстрее: ты пальцами или я ногами?..
Он постоял немного, точно загрустив о чем-то, потом не спеша, словно нехотя, стал перебирать ногами и, прищелкивая пальцами, зачастил речитативом:
А гости позваны,
Постели постланы,
А у меня, младой,
Да муж на промысле…
Шаг сделался чаще, движения быстрее, и вдруг, подавшись вперед, он с гиком пролетел по кругу, почти не касаясь ногами палубы, встряхивая смоляным чубом.
- Цыган, - убежденно сказал Лобадин, - как есть цыган…
Не выдержал боцман и, заплетая скрюченными ревматизмом ногами, пошел вприсядку:
О тоске своей забуду,
Танцевать на пузе буду.
Пузо лопнет - наплевать,
Под бушлатом не видать!..
Его оттащили обратно, посадили за стол.
- Пей, старина, рассказывай о своей Поленьке, только не мешай…
Пеклеванный смотрел на Варю, видел, как загораются азартом ее глаза, и не удивился, когда она встала, присматриваясь к ритму бешеной поморской пляски, - Артема самого подмывало веселье, и он невольно завидовал той суровой простоте в обращении с командой, какой обладал Рябинин.
Ах, все бы танцевала, да ходить уж мочи нет, - томно и шутливо пропела Варенька, пройдясь по кругу легко, как пава.
Но гармонист уже не выдержал:
- Ой, дайте отдохну! Не успеть моим пальцам за ногами вашими…
- Вальс! Тогда - вальс! - объявила Варенька, хлопнув в ладоши.
Мордвинов, почти весь вечер одиноко простоявший возле радиолы, поставил пластинку. Варенька подхватила его, потащила за собой.
- Ну же! - приказала она. - Вальс!..
- Да не умею я, - взмолился он и сразу же наступил ей на туфли своим здоровенным яловым сапогом. - Видите - не умею…
- А ну тебя, бегемот несчастный. - И Варенька, бросив его, перепорхнула к лейтенанту Пеклеванному. - Вы-то, надеюсь, умеете?
Все как-то невольно расступились, столы отодвинули к рундукам, и пара молодых, оба лейтенанты, взволнованные этим танцем, - танцем, когда каблуки стучат по заклепкам, когда нагибаешься, чтобы не удариться о трубу паропровода, - они танцевали, пока не оборвалась музыка. А музыка, смешно и жалобно взвизгнув, оборвалась на самой середине, и все повернулись в сторону Мордвинова.
- Ну, чего смотрите? - сказал матрос. - Шипит ведь… Надо же иголку сменить!
И Варенька, разрумянившаяся, глубоко дыша, села за стол рядом с Пеклеванным:
- Ух, давно так не плясала! Хоть иллюминаторы бы открыть - душно очень…
- Иллюминаторы открыть нельзя, - ответил Артем, никогда не забывая о том, что он старший офицер. - А вот наверх подняться - можно… Вы согласны?
- Конечно! Мне так душно, что я бы сейчас, кажется, бросилась за борт в ледяную воду…
Артем, рассмеявшись, помог ей преодолеть крутизну трапа, и, провожаемые косым взглядом Мордвинова, они поднялись на верхнюю палубу. Обхватив поручни и откинув назад голову, Варенька сказала:
- Как хорошо!.. Мне так хорошо сегодня, что даже страшно делается. А чего страшно - не знаю…
Медленным взглядом она окинула темное небо, зубцы сопок, подернутую рябью чернильную воду залива и вдруг посмотрела на Пеклеванного так пристально, точно увидела его впервые.
- "Абрек" торпедирован, - неожиданно сказала она глухим, сразу изменившимся голосом. - Вот, наверное, потому и страшно мне… А вам?
- Нет, - коротко ответил Артем. - Война…
- Вы какой-то… - и не договорила.
- Жестокий? - спросил Артем, усмехнувшись.
- Да.
- Это неправда. Я не жестокий.
Он положил руки на леера, и они прогнулись книзу. С кормы раздался чей-то голос:
- Эй, кто там леера трогает?.. Боцманюга опять ругаться будет!..
- Вы сильный, - сказала Варенька. - Рядом с вами я всегда кажусь себе маленькой. Вон, смотрите, какие у вас большие руки.
- Да, - согласился Артем, - руки у меня сильные. Одна женщина во Владивостоке говорила, что если попасть в мои руки, то в них, вероятно, будет уютно. Она шутила, конечно…
- А может, и не шутила, - сказала Варенька.
И, улыбнувшись каким-то своим мыслям, она спустилась в кубрик. А лейтенант, подняв к лицу свои потрескавшиеся от ветра и воды ладони, неожиданно для себя подумал: "Неужели ей может быть уютно в этих руках?.."
Воевать не хочется
Кайса напрасно бравировала своим титулом - для семьи она уже давно была отрезанным ломтем. Имя ее в доме Суттиненов если и произносилось когда-либо, то только шепотом, чтобы - не дай бог! - не услышал его "лесной барон". Причиной такой отцовской ненависти служило неудачное замужество женщины. Причем виноват в этом замужестве был сам барон.
Еще перед "зимней кампанией" он познакомился с одним шведом - владельцем нескольких живописных водопадов. Иностранные туристы валом валили смотреть эти высокие белогривые падуны, шум которых был слышен на пять миль в округе. Старый швед считался богатым человеком, и Суттинен решил сосватать с ним свою дочь.
Кайса с самого начала восстала против этого брака, но в своей отцовской власти барон был неумолим. Состоялось обручение двадцатилетней девушки с богатым владельцем водопадов, который был старше своей невесты почти в три раза. Тогда же к фамилии Кайсы и прибавилась эта приставка - по мужу - Хууванха.
Но вскоре выяснилось, что водопады не обогатили старого шведа, - барон, мечтавший соединить два капитала в один, просто побрезговал мешать свои миллионы с жалкими медяками, набранными у туристов. Закоренелый таваст, упрямство которых вошло в поговорку, Суттинен-отец не хотел признать своей ошибки и всю вину свалил на голову своей дочери. Когда же барон узнал, что Кайса бросила старого мужа, он лишил ее наследства, переписав завещание на одного лишь сына, тогда еще не лейтенанта, а вянрикки, Рикко Суттинена.
Кайса около года проработала в общественных банях столицы - за грошовую плату она часами парила и массировала мужчин. Разлад с семьей, глупое замужество, стыдная профессия "девушки из народа" - все это вместе взятое плюс тоска по хорошей жизни бросало Кайсу Суттинен-Хууванху из одной крайности в другую. Она рано научилась пить; массируя стариков, раздевалась перед ними за плату догола; сделалась развязной и злобной.
Скоро, повинуясь "голосу времени", она вступила в женскую национал-шовинистическую организацию "Лотта Свярд". Кайса стала носить белый форменный передник. Районная руководительница устроила ее работать на бумажную фабрику. В "зимнюю кампанию" на фронте ей быть не пришлось. Зато она помнит, как членов женской дружины посылали в прифронтовую зону, где пьяные солдаты растаскивали женщин по кустам, и это называлось "единством армии с народом…".
И сейчас, когда она снова встретилась с полковником Юсси Пеккала, ей вдруг стало перед ним мучительно стыдно чего-то, хотя он, казалось бы, и не знал еще о ней ничего дурного. Женщина медленно поднялась, перекинула через плечо свою серую шинелюгу, со вздохом взялась за чемодан.
- Вы куда? - остановил ее полковник.
- Пойду.
- Зачем?
- Пойду увеличивать число сделанных мною глупостей.