- Вы… мясники! Германия спасает вас от красных, а вы… вы героя Крита и Нарвика хотите резать?! Жрете фанеру и - жрите!..
Кончилось все это тем, что, избитый и окровавленный, в разорванной шинели, Пауль Нишец едва дополз до землянки тринадцатого взвода. Финнов словно прорвало! На нем они выместили свою затаенную злобу: и за галеты, и за то, что голодали в тылу их семьи, обобранные немцами, и за то, что в "домах отдыха" для егерей служили финские женщины…
Ефрейтор Вилли Брамайер, командир второго отделения, науськал своих егерей пойти к финнам и отомстить за Нишеца. Вскоре разгорелась настоящая драка между финскими и немецкими солдатами. Финны сняли с поясов ремни с тяжелыми бляхами и так вздули "героев Крита и Нарвика", что те сразу попрятались по землянкам. Офицеры стали выискивать виновных и обвинили в первую голову Нишеца и того финна, которого звали Олави.
Но сидеть в промерзлой яме, заменяющей фронтовой карцер, им не пришлось вместе. Свыше был получен приказ: финскую роту лейтенанта Суттинена, как зарекомендовавшую себя враждебно по отношению к своим союзникам - немцам, срочно перебросить южнее - в район действий финской армии.
В придачу к кружке кипятку ефрейтор ежедневно получал по три квадратика финских галет вместо хлеба.
"Ну и ну! - думал он на второй день, когда от этих галет у него заболели челюсти. - Дернул же меня черт сказать им тогда про сардины! От такой фанеры не то что побьешь кого-нибудь, но и совсем взбеситься можно…"
На третий день, к вечеру, когда приближался конец его отсидки в карцере, Пауль Нишец совсем закоченел. Он прыгал, размахивая руками, прятал ладони за пазуху, но согреться не мог. "Хоть бы поскорее пришел лейтенант Вульцергубер", - тоскливо думал он, прислушиваясь к шагам наверху.
Командир батальона обер-лейтенант Вульцергубер пришел нескоро. Когда он открыл замок и выпустил ефрейтора из карцера, была уже глухая ночь.
- Пока вы отбывали арест, - сердито сказал офицер, - в вашем взводе случилась страшная неприятность. Фельдфебель Каппель сошел с ума…
- Ай-яй, - запечалился Нищец, - кто бы мог подумать! Ведь он был такой хитрый шулер. С минуту шагали молча.
- А вашего солдата Лангбенау убил русский снайпер. Выстрелом через окно. Когда он брился…
- Лангбенау был чистоплюй, - заметил Нишец. - Если бы не стал бриться, то и не подлез бы под пулю. Что касается меня, то я привык бриться один раз в неделю…
- Ну что, председатель? Екает у тебя селезенка? Это тебе, брат, не рыбу ловить…
Бывший председатель рыболовецкого колхоза "Северная заря" лежал в глубоком сугробе рядом с лейтенантом Ярцевым. Левашев был мобилизован вскоре после встречи с Рябининой, когда она ездила осматривать шхуну; это была его первая разведка, и боец волновался. Ярцев тихо сказал:
- Вот что, Левашев: "языка" так и так доставать надо. Ты останешься здесь, а я пойду вперед…
Запахнув полы маскировочного халата, лейтенант встал и пошел по тропинке. Лунный свет, косо падавший из-за гребня высокой сопки, накладывал на снег длинные тени. Около одной немецкой землянки Ярцев остановился, немного подумал и толкнул дверь. Несколько гитлеровцев, замотав головы, как старухи, в дамские шали, сидели возле лампы, играли в карты.
- Ну, чего встал! - огрызнулся один егерь, подозрительно оглядев стоявшего на пороге человека в белом одеянии. - Или входи, или закрой дверь, а то дует…
"Девять человек, - быстро подсчитал Ярцев и, заметив на коленях у немцев заряженные автоматы, закрыл дверь. - Пожалуй, одному не справиться, - думал он. - Вот бы сержанта Никонова сюда… Тот любил грохот!.."
Лейтенант прислушался: откуда-то доносились музыка и пение: наверное, егеря заводили патефон. Но других землянок не было видно - все они, глубоко занесенные снегом, походили в темноте на большие сугробы.
У встречного солдата он спросил:
- В каком это взводе опять веселятся? Егерь махнул рукой куда-то вправо:
- А это, как всегда, в тринадцатом взводе.
Лейтенант уже хотел скрутить гитлеровца, но в этот момент где-то хлопнула дверь, и егерь в одном мундирчике побежал к видневшейся невдалеке будке уборной. "Надо же было ему сейчас хватиться", - выругался в душе Ярцев и весело сказал:
- Да, тринадцатый взвод весельем славится. Там всегда балаган, только ярмарки не хватает!
- Верно, - рассмеялся егерь и пошел своим путем.
"Ну ладно, иди, - подумал Ярцев, - тебе, брат, повезло".
В конце тропинки показались две фигуры в шинелях. Один гитлеровец с погонами офицера говорил что-то. До слуха лейтенанта донесся обрывок фразы:
- …И зачем вам надо было, ефрейтор, ввязываться в эту драку с финнами?
План созрел в голове Ярцева мгновенно. Он подошел к офицеру и, вскинув руку к виску, сказал:
- Господин обер-лейтенант, около спуска к реке мной замечен один подозрительный человек - по-видимому, русский разведчик или перебежчик.
- Почему вы его не задержали? - спросил Вульцергубер.
- При мне нет оружия, - ответил Ярцев, нащупав под балахоном ледяное дуло автомата.
- Пойдемте, - отрывисто приказал офицер. - А вы, Нишец, тоже идите с нами…
Шагах в сорока от того сугроба, за которым лежал Левашев, лейтенант сшиб командира батальона с ног, выхватил из-под балахона автомат, ударил им ефрейтора. Тот свалился тоже. В руке офицера блеснул парабеллум. Ярцев кошкой прыгнул к нему, схватил за руку. Выстрел грянул мимо уха, в пустоту. Быстро обернувшись, Ярцев увидел, что немецкий ефрейтор улепетывает по тропинке.
- Стреляй! - крикнул лейтенант Левашеву. - Все равно шум поднимется.
Солдат выпустил вслед удирающему гитлеровцу короткую очередь с колена. Ефрейтор упал, снова побежал.
- Черт с ним! - сказал Ярцев, заламывая руки гитлеровского офицера за спину. - Несем этого!..
В неверном свете ракет, выпущенных немцами, они спустились к реке, с грозным ревом бежавшей к океану. С одного берега на другой был перекинут старинный семужий закол. По верхушкам бревен, едва торчавшим над вспененной водой, они прошли сами и провели пленного.
Вульцергубер всю дорогу хмуро молчал и только на пути к штабу спросил:
- Вы когда-нибудь жили в Берлине?
- Нет, - ответил Ярцев, - я все время жил в Новгороде.
- Но у вас чисто столичный выговор.
- Неужели? - удивился Ярцев и рассмеялся.
А Левашев еще долго не мог успокоиться. Даже укладываясь спать, он продолжал переживать случившееся:
- Вижу, идете спокойно так. Думаю: что за черт? А рядом немцы… И как это вам удалось?
- Как да как! - пробормотал сквозь сон Ярцев. - Повоюешь с мое, тогда узнаешь как…
- Тебя, Пауль, теперь разжалуют, - сказал Брамайер.
Ефрейтор Нишец потрогал окровавленное ухо. "И везет же мне, - вяло подумал он, - тогда на кордоне ушел от смерти, и сейчас целая очередь из автомата мимо прошла, вот только ухо задела".
- Наверно, разжалуют, - равнодушно согласился он, кладя руки себе на колени, чтобы смирить их дрожь: никогда еще не бегал так, как пришлось бежать сегодня!..
- Бросил своего офицера, - продолжал Брамайер, - конечно, за это не пощадят. И без тебя есть много бывалых солдат, которые могут стать ефрейторами. Притом ты не член национал-социалистской партии. Вот если бы ты решил вступить в наши ряды, тебя, может быть, и не стали бы понижать в звании!
- Поздно уже, - отмахнулся Нишец, и было непонятно, что он хотел этим сказать: или поздно вступать в партию, или пора спать?..
Он стал стягивать с себя сапоги, уныло осматривая ряды нар, на которых лежали егеря его отделения.
- Томас, - позвал Нишец, - ты что не спишь?
- Думаю, господин ефрейтор.
- О чем же ты думаешь?
- Да все о том же… Вчера русский снайпер убил Фрица Лангбенау. А я лежу как раз на его месте!
- Ладно, - сказал ефрейтор, снова потрогав ухо, - завтра нам должны прислать вместо Лангбенау другого солдата. Так я положу его на твое место… А сейчас спи…
На следующий день прибыл новый солдат - Франц Яунзен, год рождения - 1920, член организации "Гитлерюгенд" с тринадцатилетнего возраста, член национал-социалистской партии с весны 1941 года; университетское образование не закончено, в боевых действиях принимал участие дважды, наград не имеет.
- Так, значит, - сказал Пауль Нишец, - ты университета закончить не успел?
- Нет, господин ефрейтор. Перед немецким юношей стоят иные задачи!
- Странное дело, немецкий юноша… Я знал двух, которые пробовали тратить время на учебу: Карла Херзинга и фельдфебеля Каппеля. И оба они кончили плохо…
- Я постараюсь не следовать дурным примерам, господин ефрейтор! - бодро откликнулся Франц Яунзен.
- Тогда занимай вон ту койку, где спал Фриц Лангбенау, который очень любил бриться напротив окна.
Особенно хохотали егеря (и Нишец в том числе) над последней частью рукописи, где описывалось, как в один из дней 1953 года берлинцы замечают на улицах города полулюдей, полузверей, одетых в засаленные медвежьи шкуры, что вернулись после победы солдаты Лапландской армии. Один тащит оленьи рога, другой обвешан песцовыми шкурками, третий несет моржовые клыки. Жены, узнавая своих мужей, бросаются к ним навстречу, но егеря хватаются за шмайсеры и спрашивают пароль. Все блага городской цивилизации солдатами были давно забыты. Кончалась мистерия тем, что скоро, на удивление берлинцам, все улицы были застроены блиндажами и дотами; в них по старой военной привычке разместились славные носители эдельвейса…
Когда Яунзен кончил читать мистерию, дверь раскрылась, и в землянку вошел незнакомый лейтенант. С поднятым воротником шинели, расставив ноги в ярко начищенных сапогах, он стоял на пороге, держа руки за спиной, точно прятал невидимую дубинку.
Оглядев егерей колючим взглядом, офицер подошел прямо к Яунзену.
- Я находился за дверью, - сказал он скрипуче, - и все слышал… Где вы взяли эту рукопись? Яунзен, побелев лицом, стоял молча.
- Я вас спрашиваю!
- Герр лейтенант, я ее взял из своего ранца.
- Кто вам туда ее положил?
- Никто, герр лейтенант.
- Значит, эта вещь, направленная к упадку боевого духа солдат, написана вами?
Под очками Яунзена блеснули слезы.
- Отвечайте!
- Да, герр лейтенант, это написано мною. Но я…
- Молчать!.. В каких военных кампаниях принимали участие?
- Я участвовал в карательной экспедиции.
- Где?
- В норвежской провинции Аксерхус.
Обер-лейтенант Форстер получил тогда Железный крест первой степени.
- Но получили-то крест не вы! Так чего же суетесь?.. А от фронта, выходит, отлынивали?
- У меня, - с трудом выдавил Яунзен, - геморроидальные колики.
- Вы их нажили, когда писали эту дрянь?.. - Лейтенант выругался. - Кто здесь ефрейтор?.. Пусть перепишет всех, слушавших этого паникера… Вы? - сказал он, посмотрев на Нишеца. - Впрочем, вы тоже поддались упадочнической пропаганде и не воспретили вредную агитацию… Я сам перепишу вас… Как твоя фамилия?.. А твоя?..
Он аккуратно переписал всех егерей, находившихся в землянке, и Нишец подумал: "Наверное, из полицейских - типичный шупо…"
Ефрейтор еще не знал тогда, что лейтенант Вальдер, назначенный командиром тринадцатого взвода взамен рехнувшегося фельдфебеля Каппеля, действительно служил в провинциальной полиции.
Помахав перед носом Яунзена свернутой в трубку рукописью "Возвращения героев Крита и Нарвика", лейтенант Вальдер вытянул свою лисью мордочку.
- Завтра, - многозначительно сказал он, - на позиции прибывает инструктор по национал-социалистскому воспитанию фон Герделер, и я доложу ему об этой мрази, за которую вы поплатитесь трибуналом…
Когда лейтенант ушел, Франц Яунзен вдруг побледнел и грохнулся в обморок.
Пауль Нишец, составлявший в штабном блиндаже инвентарные списки взводного оружия, слышал, как за тонкой переборкой происходил разговор между войсковым инструктором и новым командиром тринадцатого взвода.
- Вы напрасно, - сказал фон Герделер, - гак резко отнеслись к этой мистерии своего солдата Яунзена. Времена изменились, лейтенант, и мы должны поддерживать в нижних чинах уверенность в победе любыми средствами. Я внимательно прочел рукопись и ознакомился с анкетой ее автора. Как в первом, так и во втором случае я не нашел ничего предосудительного. Единственная ошибка, которую я обнаружил в мистерии, это чересчур далекая дата нашей победы - тысяча девятьсот пятьдесят третий год! Надо переставить эту дату хотя бы на сорок восьмой, и рукопись можно популяризировать в войсках. Она будет пользоваться несомненным успехом, так как мистерии присущ мягкий немецкий юмор и - что самое главное! - в ней есть оптимизм солдата, до конца верящего в непобедимое дело фюрера… Проследите, лейтенант, как Франц Яунзен будет вести себя в боевой обстановке, и, если он хорошо проявит себя, представьте его к награде…
"Вот и воюй, - думал потом ефрейтор, - когда само командование перекидывает даты победы, как игральные кости…"
Он долго ждал, когда придет приказ о разжаловании его в рядовые, но такого приказа не поступало. Видно, командование не очень-то дорожило попавшим в плен Вульцергубером, а может быть, учло и то, что в ответственный момент у Нишеца не имелось при себе никакого оружия.
Вечером, когда отделение Нишеца уходило на боевую позицию, лейтенант Вальдер сказал:
- Проследите, ефрейтор, за тем, как будет вести себя Франц Яунзен в боевой обстановке…
Франц Яунзен вел себя в боевой обстановке так, что Нишец пригрозил сорвать с его каски эдельвейс - любимый цветок фюрера, чтобы не позорить славу горных егерей. Яунзен весь дрожал и тыкался лицом в снег от каждой пули.
"Нет, - брезгливо думал ефрейтор, - не видать тебе, парень, Железного креста!.."
Но Яунзен скоро получил Железный крест - и не за фантастическую мистерию, не за ратные подвиги, а совсем за другое.
Дело в том, что его дружба с папашей Иосифом Оттеном, как звали во взводе этого пожилого егеря, день ото дня крепла. Папаша, сильно тосковавший по родной семье, рассказывал Яунзену о том, какая у него добрая жена, показывал ему фотографии своих детей - их было у него трое, и все - девочки.
Оттен постоянно мечтал попасть в отпуск или же получить ранение, чтобы отправиться в Германию. Не зная, как вырваться из этого военного ада, папаша Оттен решился на крайность: задумал прострелить себе руку.
Сделать это самому было невозможно: на ране остался бы пороховой нагар, и медицинская комиссия подвела бы его под трибунал. Тогда егерь попросил Франца Яунзена выстрелить ему в руку с дальней дистанции, чтобы ранение выглядело естественным.
- Хорошо, - согласился Яунзен, - пойдем!
Они забрались в глушь сопок, где пустовали окопы второго оборонительного рубежа, сооруженного на случай прорыва русскими фронта. Папаша Оттен занял окопчик, повременил, пока Яунзен приготовился для стрельбы из другого окопчика напротив. Потом зажмурился и выставил свою руку наружу…
Но выстрела не было.
Папаша терпеливо ждал. Минуту, две. Наконец стал махать рукой. Выставил, наконец, сразу две руки.
И все равно Яунзен не стрелял…
Тогда егерь высунул из окопа голову и крикнул:
- Эй, Франц!.. Чего же ты?..
И грянул выстрел. Яунзен был неплохим стрелком: пуля попала точно в переносицу. Молодой фашист полюбовался своей работой и пошел прямо к командиру взвода.
- Герр лейтенант, - доложил он, - я убил изменника германской нации!..
Через несколько дней на груди Яунзена уже красовался Железный крест первой степени.
- Номер 131313, - сказал Яунзен. - Три раза по тринадцать. Это редкость!
- Выживи до конца войны, - ответил ему Нишец. - Вот это будет действительно редкость…
Корабельный батька
Закончили еще один поход. Прохор Николаевич все это время, несколько суток, провел на мостике. Здесь же, на морозном ветру, он жевал всухомятку бутерброды, здесь же и спал, свернувшись калачиком возле компасного нактоуза.
- Ты меня, если что там будет, толкай, - говорил он рулевому. - Ты меня толкай прямо ногой, не стесняйся, братец…
В море было тревожно. Сигнальщики не раз замечали перископы подлодок; одна субмарина выпустила по "Аскольду" торпеду - Рябинин вовремя отработал машинами, и смерть прошла всего лишь в полутора метрах от борта. Над морем низко стелился туман, и плавающие мины, как назло, чуть ли не сами лезли под форштевень, их едва успевали расстреливать.
А однажды мину заметили слишком поздно. Тратить время на отдачу команд и ждать их исполнения было равносильно гибели: мина качается уже вот-вот рядом, вертится не воде жирными боками, тычет в туман острыми рожками. И тут не растерялся Самаров: как стоял позади рулевого, так и навалился на него сзади, положил свои руки поверх ручищ Хмырова. От резкой перекладки курса "Аскольд" круто покатился вправо, оставляя мину по левому борту. Но корма судна стала на повороте заноситься влево, снова грозя столкновением с миной. Самаров крутанул штурвал в обратную сторону, так что ноги у Хмырова чуть не проволоклись по палубе. Но мину уже отбросило бурной работой винтов, и когда замполит спустился с мостика, матрос с трудом разогнул пальцы, сведенные на рукоятках штурвала.
- Ну и силища, - сказал он, - в комиссаре-то нашем! А сам худенький, и не подумаешь…
Эти бессонные дни и ночи, проведенные в морском дозоре, настолько утомили Прохора Николаевича, что, едва патрульное судно бросило якоря, он спустился в каюту и решил уже не выходить из нее сегодня. Сидя в кресле за рабочим столом, на котором книги, чернильница и бюст Ленина еще оставались закрепленными по-штормовому, капитан думал о будущем, о своей службе, о разбросанной по океану семье.
Последнее время он все чаще и чаще задумывался о сыне. Однажды он заметил, как Ирина Павловна тайком от него читала брошюру о боевых действиях торпедных катеров. Читала нахмурясь, закусив губу, и весь день у нее было испорченное настроение. Вечером она все-таки призналась ему: "Ты знаешь, Прохор, некоторые катера, оказывается, сбрасывают торпеды с дистанции пистолетного выстрела. Это же верная гибель!" Он ответил: "Сбрасывают с близкой дистанции потому, что это верная гибель врагу…" Рябинин как-то отметал в сторону все опасения за жизнь Сережки; его волновало другое. Ирина Павловна даже не знала, что он специально встретился с Никольским, чтобы поговорить с ним о сыне, поговорить начистоту, как воин с воином. Командир "Палешанина" сказал на прощание: "Будьте спокойны, Прохор Николаевич, никаких скидок на молодость делать вашему сыну я не собираюсь. Команда моего катера так мала, что балласта у нас быть не может. Или - воюй, или - выметайся!.."
Отдыхать Рябинину помешали. Первым пришел штурман Андрей Векшин. Он отправлялся на берег получать провизию и просил подписать ему документы. Потом Рябинин сам позвонил по телефону в судовой лазарет: Китежева должна была достать клюквенный экстракт для команды. Вскоре в каюту постучали вторично. Механик Лобадин явился для доклада о результатах проверки механизмов.
- Прохор Николаевич, надо бы поставить "Аскольд" дней на десять в планово-предупредительный ремонт. Дело вот в чем…
Выслушав механика, старший лейтенант сказал: