- Ну, что там у тебя? Давай снимай бушлат… Э-э-э, брат, - протянул матрос, - да как же ты стрелял? У тебя осколок сидит. Вот видишь, он через турель прошел - ослабел, а то бы… Больно?
- Вытащи к чертовой матери!
- Я зубами. Можно?
- Валяй! Только скорее!..
Крылов вытащил осколок:
- Вот, полюбуйся!
- Выкинь за борт! И перевяжи…
Немец, подплыв к катеру, цеплялся за борт скрюченными пальцами. На его плече топорщился перевитый золотым шнуром погон оберста.
- Что, полковник, студеное наше море? - спросил Сережка, помогая здоровой рукой вытянуть летчика на палубу.
Немец стянул с головы шлем, размашисто стряхнул с него воду. Он был невысок ростом, худощав, на вид ему можно было дать лет сорок. На низкий, выдвинутый лоб оберста свисала мокрая, косо подстриженная челка.
Достав платок, Штюрмер вытирал кровь с раненой шеи и равнодушно посматривал на матросов.
Вспоминая школьные уроки по немецкому языку, Сережка сказал:
- Сейчас мы вам сделаем перевязку. Неожиданно оберст заорал, выпучивая глаза:
- Я член национал-социалистской партии Германии и не позволю врагу бинтовать мои раны. Хайль!..
- Ах, вон он какой! - вскипел торпедист Фролов. - Тогда запрем его, ребята, в гальюн: пусть там "на толчке" кричит свои хайли да хохи. Ничего, не подохнет! И обыщем как следует.
Спокойно стоял матерый нацист, когда отобрали у него парабеллум. И весь взвился на дыбы, когда Ромась расстегнул ему тужурку. Но крепки матросские руки, сорвавшие с груди оберста ожерелье из темных и гнилых волчьих зубов.
- Плохой ты ас, полковник, если в амулетки веришь, - сказал Сережка, и немца увели…
А боцман лежал, вытянувшись между торпедными аппаратами, и чья-то рука уже закинула его брезентом. Сережка встал на колени и открыл лицо старшины. Тарас Григорьевич был как живой, только нос у него по-мертвецки заострился, а глаза, прикрытые тяжелыми веками, казалось, все еще смотрят вдаль. "Сынок, взгляни, что-то грудь жжет", - вспомнил Сережка и, сдержав слезы, закрыл боцмана брезентом.
- Веди катер, - сказали ему, - больше некому…
Мотористы дали ход.
Внутри катера раздался настойчивый стук. Пришел Ромась, держа в зубах ленты бескозырки, чтобы ее не сорвало ветром.
- Поди успокой оберста, - сказал он, - а я постою за рулем…
Когда к Никольскому вернулось сознание, он в первую очередь вызвал к себе Сережку.
- Это ты, боцман? - спросил он, чуть повернув голову к двери.
Сережка шагнул к койке:
- Вы ошиблись, Глеб Павлович. Это я, Рябинин.
- Ты будешь хороший боцман, - улыбнулся Никольский. - А я вызвал тебя вот зачем: когда подойдем к пирсу, доложи контр-адмиралу обо всем, а я… я не могу сегодня…
- Есть! - ответил Сергей.
Никольский закрыл глаза, долго лежал молча.
Потом спросил:
- Где идем?
- Проходим мыс Цып-Наволок.
- Катер сумеешь ввести в гавань? - спросил лейтенант.
- Сумею. Сделаю все, как вы учили.
- Дай воды.
Стуча зубами по железному ободку кружки, офицер напился и в знак благодарности коснулся руки юнги.
- Ты, Сергей, мне нравишься, - сказал он.
Сережка смутился:
- Я, товарищ лейтенант, не делаю ничего особенного.
- Это верно. - Никольский улыбнулся усталой улыбкой. - Все у тебя получается очень просто и… как-то очень хорошо, мой милый…
Вскоре "Палешанин" миновал остров Кильдин и, рыча приглушенными моторами, вошел в Кольский залив. Чайки летели навстречу, волны сделались глаже и слабее. По обоим бортам поплыли скалистые берега. Разворот - и катер входит в узкий каменистый рукав гавани…
- Ромась, садись за пулемет! - говорит Сережка, уводя катер от разрушительных бурунов.
Затянутая сизым дымком гавань неожиданно открывается за поворотом, плотно заставленная кораблями. Сережка видит на причале сутуловатую фигуру контр-адмирала и направляет катер прямо к нему, вводя "Палешанин" между бортами кораблей.
Рев моторов внезапно стихает, и тогда над гаванью наступает тишина, прерываемая только криками чаек да плеском воды о камни. Быстро ставится трап. Сережка дует в свисток, отдавая команду "смирно", а сам начинает подниматься на причал.
Санитары уже выносят из рубки катера Никольского. Носилки, покачиваясь, плывут вдоль причала. Контр-адмирал движением руки останавливает их и подходит к раненому лейтенанту.
- Поздравляю вас, - говорит он, - с присвоением вам внеочередного звания старшего лейтенанта…
Потом оборачивается к Сережке и, резко поднося ладонь к виску, пристально смотрит на юношу. Притихшая гавань ждет. Кажется, что смолкает даже плеск воды, чайки и те кричат реже. Сережка стоит на мокрых досках причала уверенно и прямо.
- Товарищ Рябинин, за отличные боевые действия и привод катера в базу выношу вам благодарность и представляю вас к ордену Отечественной войны первой степени.
И над причалами, над морем, над заснеженными вершинами сопок разносится звонкий юношеский голос:
- Служу Советскому Союзу!..
Оглушительный прибой набрасывается на берег, чайки с громкими криками взмывают в небо.
На краю земли
И чего только не пережгла в себе за эти годы маленькая фронтовая печурка!.. Дымно горел в ней серебряный ягель; накалялась она докрасна от жарко пьшавших снарядных ящиков; после боев и атак тлели в ней окровавленные бинты; даже истоптанные по камням, негодные сапоги и те бросали в печурку, только бы не умер огонь!..
Плохо солдату Семушкину, когда нет в землянке огня. Хоть и весна не за горами, а дыхание мороза еще обжигает через щели бревен, инеем покрывается пропотелый полушубок; захочет напиться Семушкин, а в котелке уже лед.
- Ну и климат, черт его побрал! - И штыком долбит солдат лед, чтобы добраться до воды.
Выйдет из землянки - тихо светят крупные яркие звезды. Ветер с шорохом переносит с места на место сыпучие полярные снега. Где-то далеко-далеко плавно ухнет, набежав волной на берег, штормовой океан. И снова - тишина, настороженная фронтовая тишина, в которой пробивается шум горной реки, посвистывает в тесных ущельях ветер да изредка провоет за сопкой голодный волк.
Вернется Семушкин в землянку, погреет руки над слабым пламенем коптилки и скажет:
- Чтой-то зябко, братцы!.. Или это мне кажется?
- Дровишек бы, - ответит другой.
- Да где их достать, - вздыхает третий, - коли тундра кругом - камень голый, дикий, неласковый!..
Однажды лежал Семушкин со своим приятелем Близоруковым в секрете. Изредка ночное безмолвие тундры раскалывал одинокий выстрел снайпера. Порою немецкий пулемет прорубал в ночи светлую строчку трассы. Это, видно, какой-нибудь егерь отпугивал от себя призраки крадущихся к нему разведчиков. А может, просто замерз и торопил свою смену.
Ветер трепал легкое полотно маскировочных балахонов. Океан шумел все глуше и глуше - шторм утихал. На севере - там, где скалистыми утесами обрывался в волны край земли, кружили в небе огненные клубки ракет - гитлеровцы прощупывали пространство Мотовского залива: нет ли русских катеров?
- А ну, - сказал Близоруков, - кажется, кто-то вон с того обрыва снег обвалил.
Отогнули верха шапок, прислушались.
- Шаги какие-то, вроде сучья хрустят, - прошептал Семушкин. - Может, наш…
- Смотри, смотри! - дулом автомата Близоруков показал куда-то в темноту.
Семушкин всмотрелся и увидел фигуру немецкого офицера, идущего во весь рост прямо на них.
- Да что он, ошалел? Не знает, где свои позиции кончаются?
- Не надо стрелять, - предупредил Близоруков, - возьмем живьем…
Ветер раздувал длинные полы шинели немецкого офицера; он шагал очень быстро, перескакивая через камни, раздвигал хрусткие от мороза кустарники. И когда подошел совсем близко, бойцы поднялись ему навстречу, разом крикнули:
- Хальт, хенде хох!..
Офицер остановился, поднял руки и спокойно сказал по-русски:.
- Пистолет - в правом кармане, нож - за голенищем левого сапога. Можете забрать…
И, не опуская рук, повернулся спиной, покорно позволяя себя обыскивать. Кроме шестизарядного парабеллума и ножа в карманах офицера нашли два бутерброда, завернутых в обрывок егерской газеты "Вахт ам Норден", и документы на имя обер-лейтенанта Отто Рихтера.
- Отведите меня к вашему командиру, - строго приказал пленный.
- А это уж мы без тебя знаем, куда вести, - ответил Семушкин, скручивая руки врага за спиной…
В теплой землянке, обитой внутри листами финского картона, немецкий офицер облегченно вздохнул и сказал конвоирам:
- Ну, ребята, если встретимся после войны, так и быть - позову в гости! Выпьем за то, что вы не застрелили меня сегодня…
Дежурный по штабу полка велел солдатам развязать офицеру руки. Когда бойцы ушли, он прочел документы пленного и спросил:
- Вы, обер-лейтенант, прибыли на север из Голландии полмесяца тому назад… Так?
Пленный взял лежавший на столе нож и стал отвинчивать железную подковку на своем сапоге. Каблук сразу отвалился, из-под него выпала круглая металлическая пластинка и покатилась, звеня и подпрыгивая.
Дежурный офицер поднял ее, взглянул на тисненую надпись и сразу же встал.
- Куда вас доставить? - спросил он.
"Пленный" сунул нож в голенище, вложил в кобуру парабеллум, запихнул в карман свои бутерброды.
- Немедленно позвоните, - сказал он, - в штаб фронта. Для начала - дежурному.
- Есть! В какой форме прикажете доложить о вашем прибытии?
"Пленный" не спеша раскурил сигарету и, улыбнувшись, ответил:
- Доложите так: с той стороны притопала пара сапог.
- И все?
- Все…
Контр-адмирал не помнит, сколько он спал. Сон был тяжелый, как удушье. Все время почему-то снилась карта, пересеченная карандашной чертой курса, который вел прямо на минное поле. Хотелось позвать штурмана, сказать, что курс гибельный, но… тело куда-то плыло, покачивалось, в ушах стоял плеск воды, потом вдруг бешено загрохотали колокола громкого боя…
Игнат Тимофеевич вскочил с постели, механически - по нажитой привычке - стал искать сапоги, чтобы бежать на мостик. Но вместо тяжелых штормовых голенищ нащупал мягкие домашние шлепанцы, и звонили совсем не колокола.
Он встал, накинул шинель, прошел в прихожую:
- Кто?
- Рассыльный, товарищ контр-адмирал… Приказано передать на словах, что катер ждет у восьмого пирса в губе Ваенга.
- Добро, можете идти.
И, закрыв за матросом дверь, Сайманов стал быстро одеваться.
…Было время ночного отлива - берег обнажал черные костлявые камни, полоса прибоя лохматилась ворохами морской капусты. Катер раскачивался где-то далеко внизу, и его мачта вычерчивала круги почти на уровне пирса. Цепляясь за обледенелые сходни, Игнат Тимофеевич спустился на палубу катера, где его ловко подхватил старшина.
- Можно заводить моторы, - разрешил контр-адмирал и сразу прошел под капот.
Взяв кружку, привязанную цепочкой к медному лагуну, он напился тепловатой, пахнущей хлором воды, мельком взглянул на себя в бортовое зеркало. Усталость последних бессонных ночей, проведенных за разработкой оперативных планов, конечно, должна была сказаться. И сказалась: глаза покраснели, кожа на лице стала какой-то серой, щеки ввалились глубже…
- Черт возьми, непорядок! - сказал Сайманов, и катерный рулевой невольно вздрогнул: он стоял за штурвалом, спиной к контр-адмиралу, а на спине у него как раз вылезла вата из дырки.
- Не успел зашить, товарищ контр-адмирал.
- Чего это?
- Да вот… ящики грузили, порвал нечаянно… Рулевой замолчал.
Сайманов, заметив прореху на спине матроса, внушительно заметил:
- Матрос должен сам следить за собой. Жен на флоте нету.
- Так точно, товарищ контр-адмирал!.. Нету!
Слегка улыбнувшись, Игнат Тимофеевич запахнул шинель, присел на дощатый диванчик. В моторном отсеке дробно затарахтел дизель, и стало видно, как под решетчатым настилом завращался гребной вал. По выпуклому окну рубки с прищелкиванием заелозила щетка "дворника", старательно вылизывая стекло от инея и брызг.
Рулевой, заранее кладя руль на борт, чтобы отойти от пирса, облегченно вздохнул:
- Ну, пошли!..
Старшина шагнул к рулевому, лениво ковырнул пальцем в дырке на его спине.
- Эва, - буркнул он, - на вас не напасешься, небось казенное, чего жалеть-то!..
- Старшина, не мешайте рулевому вести катер.
- Есть не мешать!..
Пролив скоро кончился, впереди распахивался простор взбаламученной ветром воды. Катер сильно тряхнуло, кружку сбросило с подноса - она закачалась на цепочке.
- Прибавить оборотов, - сказал Сайманов, ловя кружку.
Гребной вал, сотрясая решетку настила, загудел под ногами глухо и протяжно. Старшина осторожно присел напротив Сайманова; было видно, что он хочет что-то спросить, но стесняется.
- Ну, - сказал Игнат Тимофеевич. - Что?
- Да вот, товарищ контр-адмирал, позвольте задать один вопрос… Скоро ли у нас егеря гнать будут… Вот, пожалуй, и все. Простите, что побеспокоил…
- Скоро, товарищ, скоро! - сказал контр-адмирал. - Вот только страну Суоми надо из войны выбить. Кировскую железную дорогу освободить полностью, а потом и в Лапландии наступать можно…
Надвинув на нос щеголеватую мичманку, старшина неопределенно, скорее из уважения, согласился:
- Это, конечно, так…
Катер резко положило на борт. С минуту он шел накренившись, лохматая пена смачно хлестала по стеклам. Держась за вделанный в переборку поручень, контр-адмирал добавил:
- А ты не спрашивай! Будет нужно - тебе скажут… Катер, сбросив с палубы тяжелую воду, выпрямился. Всматриваясь в набегающую тьму ночи, рулевой доложил:
- Подходим к берегу. Прикажете вставать к третьему пирсу?
- Да, к третьему!..
И старшина, перекинув на подбородок ремешок своей мичманки, поднялся на палубу готовить швартовы… Когда контр-адмирал прибыл в штаб, ему сказали:
- С той стороны явился лейтенант Ярцев. Он имеет важные сведения…
- Добро! - ответил Сайманов, проходя в свой кабинет. Ярцев дремал в глубоком кресле, облокотившись на край стола.
- Простите, - извинился он, вставая, - я не спал двое суток.
Игнат Тимофеевич крепко пожал ему руку:
- Поздравляю с возвращением. С голландскими документами все обошлось благополучно?
- Так точно. Ни сам комендант Лиинахамари капитан Френк, ни владелица Парккина-отеля фрау Зильберт, у которой я остановился, ни к чему не могли придраться.
- Итак, - сказал Сайманов, усаживаясь за стол, - самое главное?..
Ярцев достал из кармана бутерброды, ножом снял с них толстый слой маргарина, под которым скрывались тонкие пергаментные листки, сплошь усеянные многочисленными пометками.
Контр-адмирал поднес их к абажуру настольной лампы, - на промасленной бумаге четко проступили очертания Печенгского залива.
- Рассказывайте, - разрешил Игнат Тимофеевич, и лейтенант, слегка покачнувшись от усталости, шагнул к карте.
- Петсамо-воуно-фиорд, - произнес он, показывая залив, в который узкой змейкой втягивалась с юга река Печенга. - Гитлеровцы сейчас торопливо укрепляют его побережье. Очевидно, они извлекли должный урок из матросских десантов на причалы Новороссийска и боятся повторения подобных операций в Заполярье… Считая невозможным применение танков в горах, генерал Дитм отдал приказ вкопать их в землю по обоим берегам фиорда. На входных мысах, обозначенных на немецких картах по-фински, - Нуурмиенисетти и Нуурониеми…
- Романов мыс и Палтусово Перо, - мимоходом заметил Сайманов. - Ну, дальше…
- На этих входных мысах, - продолжал Ярцев, - немцы усилили батареи, добавив к ним еще несколько орудий, дополнительно поставили прожекторные платформы. Но основную угрозу представляет, как и следовало ожидать…
- …Мыс Крестовый!
- Так точно, товарищ контр-адмирал! Здесь гитлеровцы установили "большую Берту" калибра двести десять миллиметров и две противокатерные батареи…
- Калибр? - спросил Сайманов, сравнивая показания Ярцева с пометками на листочках.
- Центральная батарея - сто пятьдесят пять, а вторая -она расположена севернее, вот здесь, - лейтенант показал где, - калибра семьдесят пять миллиметров. Мне удалось познакомиться в Парккина-отеле с ее командиром обер-лейтенантом фон Эйрихом. Он сказал мне, что один только мыс Крестовый может закрыть своим огнем все подходы к Петсамо-воуно-фиорду; присутствовавший при разговоре полковник Герделер добавил, что ни один русский катер никогда не проникнет в Лиинахамари…
- Ну, ладно, - улыбнулся Сайманов, - пусть эти господа остаются при своем мнении…
Сказал и подумал: "На случай наступления мыс Крестовый должен быть в наших руках с самого начала. А потом только можно врываться в Лиинахамари!.."
- В понедельник, товарищ контр-адмирал, из Лиинахамари ушла в море подводная лодка. Я бы не обратил на это внимания, если бы не странная подготовка к ее выходу.
- Где она грузилась, лейтенант?
- Около тоннелей, где расположены торпедные склады. Причем весь район причалов был оцеплен отрядами полевой жандармерии. Мне не удалось проникнуть туда.
- Да, - задумался Сайманов, - тут что-то неспроста. Второй лорд Британского адмиралтейства уже проговорился, что за последнее время много союзных кораблей погибло от подводных лодок. И при очень странных обстоятельствах… Да-а-а…
- Последнее, - сказал Ярцев. - На следующей неделе в Порсангер-фиорд должен войти большой немецкий караван. Транспорты и мотобаржи под конвоем тральщиков и миноносцев…
Ровно в восемь часов, когда на кораблях отбили склянки, вошел для доклада адъютант:
- Доброе утро, товарищ контр-адмирал!
- Не совсем-то оно доброе, ну, ладно. Может, ты чем-нибудь порадуешь?..
Адъютант разложил перед собой бумаги, записки и тексты принятых шифровок.
- Только что, - сообщил он, - запеленгована работа радиостанции одной немецкой субмарины.
- Каковы ее позывные?
- Тире-тире-точка-тире.
- Ага! - оживился Сайманов. - Наконец-то Швигер заговорил. Каковы же его координаты?
Адъютант взглянул на свои бумаги, потом на карту:
- Радиопеленги, товарищ контр-адмирал, пересеклись рядом и образовали треугольник, центр которого находится примерно в сорока милях к норд-осту от Канина Носа.
- Далеко!.. Я давно уже замечаю, что Швигер жмется к берегам Новой Земли. Недаром у нас, когда он держит позицию, пропадают мотоботы с пушниной…
- Что прикажете, товарищ контр-адмирал?
Игнат Тимофеевич подумал, решительно хлопнул по столу ладонью:
- Вот что! Всем кораблям, находящимся в местах скрещения коммуникаций - такие места подводные корсары особенно любят, - дать радиограмму… И такого содержания: первую готовность к бою не снимать, в подозрительных районах через каждые полчаса проводить контрольное бомбометание..
Сайманов отыскал на карте, разложенной поверх стола, крохотную модель патрульного судна, спросил:
- Какие сведения с "Аскольда"?
- Получена шифровка, - доложил адъютант. - Два дня тому назад у них кончилась пресная вода, вчера доели хлеб, а сейчас подходит к концу топливо.