Жили трудно: хлеба не пекли, не из чего. Брат Иван дал взаймы несколько мер проса и ячменя - толкли в ступе и варили кашу. Из лозы Ждан сплёл десятка два верш, ставил их в выдолбленные во льду проруби в рыбных местах, где водились лини, сомы, вьюны. Когда бывал удачный улов, варили уху. Кроме того, каждый день Ждан брал силок, лук, копье да рогатину, уходил на охоту. Бывало возвращался с пустыми руками, но иногда приносил зайца, косулю или иную дичь, и тогда у них наступал маленький праздник - лакомились свежатинкой.
Надеялись на лучшее. Осенью, смастерив из крепкого дубового сука рало, Ждан вспахал изрядный кус земли и посеял все семена пшеницы да жита. Посев дружно взошёл, радуя зеленью, обещал, если с весны настанет благоприятное лето, обернуться обильным урожаем. И ещё надеялись на яровые: на коня выменяли семян гречки, проса, ячменя.
Если Ярило своими горячими лучами не высушит пахоту, не погубит ростки, надеялись на хороший урожай. Тогда следующую зиму можно Встречать без страха…
Ждан подхватил из долблённой деревянной миски кусок разваренного линя и уже собирался запустить в него молодые зубы, как в хату ворвался протяжный звук рога: ту-ту-ту-у!
Ложка застыла на миг в воздухе и тут же опустилась назад в миску. Любава испугалась:
- Ой, опять лихо?
Через небольшое круглое оконце проникало немного света, но всё равно было заметно, как побледнело лицо матери. Любава со страхом взглянула на Ждана, словно ища у него защиты. О еде тут же забыли, хотя и были голодны.
Ждан сорвал с забитого в стену колышка кожух, натянул на голову шапку, выскочил наружу. Женщины поспешили за ним.
Яркий солнечный свет после сумрака помещения заставил Ждана зажмуриться, закрыть глаза рукой. А когда немного привык к ослепительному свету, приоткрыл ладони, то увидел на выгоне отряд всадников, а впереди - самого князя Владимира Путивльского. Хотя и не близко от него они были, сразу узнал княжеского коня Гнедка, гривастого, статного красавца с белоснежными полосками на всех четырёх ногах, что не так часто встречается. На лбу - белая звёздочка. Коня этого старшему сыну подарил князь Игорь.
Ждан облегчённо вздохнул.
- Не бойтесь! Это свои!
Все вместе направились к майдану напрямик. А подойдя, присоединились к односельчанам.
Князь Владимир сразу узнал бывшего конюшего отца.
- Ну, как? Нашёл своих? Хату построил? Как живёшь?
- Брата нашёл, хатку поставил. Есть где зиму пережить, - уклонился от полного ответа Ждан.
- Это хорошо. Обживайся! Я велел с Вербовчан три года никакой дани не брать. С тебя тоже. А потом - только половину.
- Спасибо, княже, - вновь склонил голову Ждан.
Он знал давний обычай - с погорельцев и новопоселенцев несколько лет дань не берут. И всё же приятно услышать, что молодой князь помнит и сам говорит об этом.
Когда вербовчане собрались, Владимир поднялся на стременах. Его лицо, на котором ещё не пробивалась бородка, показалось обеспокоенным.
- Люди! - крикнул по-юношески звонко. - Не удивляйтесь, что я не посадника или сотского к вам послал, а сам приехал. Хочу всю волость посмотреть своими глазами, хочу знать, сколько людей живёт в ней и сколько воинов может выставить на тот случай, когда придётся против половцев встать.
- Да неужто опять нападут окаянные? - спросил кто-то из толпы.
- Нападут… Кончак одним глазом спит, а другим Русь видит и зубы на неё точит! Недавно стало доподлинно известно, что хочет он зимой со всем половецким войском захватить Переяславскую и Северскую земли до самого Сейма, людей наших посечь или в полон забрать, а самою землю сделать своей. Чтобы ставить на ней свои вежи, чтобы выпасать на ней свои табуны…
- Проклятый душегуб! Убивец! Выродок! - послышались голоса.
Владимир поднял руку.
- Вот потому я и прибыл к вам. Всех, кто крепко держит меч, кто умеет стрелять из лука, поражать ворога копьём, должны идти в войско. А кто ещё не научился, тот обучится этому у бывалых воинов!
Ждан выступил вперёд.
- Вербовчане все пойдут, княже! Ибо очень сильно пострадали они от половцев, и великая скорбь и жажда мести взывают к этому! Нас немного, оружия и коней у нас маловато, но будь уверен, князь, жизни своей не пожалеем, только бы отплатить как надо за свои беды и перекрыть ворогу путь на родную землю!
- За оружием и конями дело не станет: оружие возьмёте в моих кладовых, а коней - из моих табунов!
- Тогда, как настанет время, только дай нам знать, и мы немедля прибудем к тебе в Путивль! - твёрдо сказал Ждан и обратился к односельчанам: - Так ли я говорю?
Вербовчане единодушно поддержали его:
- Так, так! Все выступим на поганых! Не пустим супостатов на свою землю!
Лицо Владимира прояснилось, распогодилось: его небольшая волость выставит, как он обещал отцу, целый полк в тысячу воинов! Не столь много, как отец или старый Всеволод, но всё же целый полк! И ему не стыдно будет в своём золотом, блестящем на солнце шлеме, стать впереди под цветистым княжеским стягом.
2
Примерно в те же дни, когда юный Владимир Путивльский объезжал свою волость, киевский гридень Кузьмище вместе с сотней преодолевал нелёгкий путь из Киева до города Лубна на Суле.
Получив известие от лубенского посадника Мотыги о том, что Кончак готовит большой зимний поход на Русь, Святослав снарядил на ничейную землю между Сулой и Ворсклой сторожевую сотню.
Выехав из Киева рано в среду, - обоз в субботу вечером уже въехал через перекидной мост в Лу бен. Пока воины распрягали коней и устраивались на ночлег, Кузьмище поспешил к своему земляку и другу - посаднику Мотыге, постучал рукоятью меча в крепкие дубовые двери и, как только они открылись, шагнул внутрь хором.
В хорошо натопленной горнице, освещённой восковой свечой, сидели двое: сам посадник, плечистый рыжебородый толстяк, да кареокий смуглолицый юноша, лицом и одеждой похожий на половца.
- Вечер добрый, друже! Неужто не признаешь? - пробасил вошедший.
- Кузьмище! Никак не ждал! - воскликнул Мотыга и, вскочив с лавки, кинулся обнимать дорогого гостя. - Ты один или с князем?
- Один, с сотней воинов, - сдержанно ответил Кузьмище, с подозрением оглядывая незнакомца, прислушивающегося к их разговору.
- Что же тебя привело сюда?
- Твоя весть, друже…
- Про Кончака?
- Угу, - мрачно прогудел Кузьмище, недовольный тем, что Мотыга при каком-то постороннем расспрашивает его о том, о чём не всем можно знать. Не дождавшись от Мотыги объяснения, кто его гость, он спросил прямо: - А кто это сидит у тебя? Не половец ли часом?
Мотыга захохотал.
- Ну и глаз у тебя! Действительно, половец, но не такой, как другие. Именно он принёс известие о намерениях Кончака. При нём можно не таясь говорить обо всем. Его зовут Овлур, то есть Лавр по-нашему. Он - крещёный половец. И, как я уже сказал, совсем не такой, как все они там.
Повесив кожух и баранью шапку на дубовый колышек в стене, Кузьмище сел к столу, внимательно приглядываясь к юноше, смущённому его появлением и притихшему от его рокочущего баса.
- Так что же в нём необычного?
Мотыга налил гостю кружку медовой сыты, подвинул деревянное блюдо с варёным судаком и хлебом.
- Овлур необычен тем, что он, хотя и половец, а наш с тобою земляк по матери и даже близкий твой родич, как я теперь узнал.
Кузьмище осушил кружку и, удовлетворённо Крякнув, кинул в рот немалый кус хлеба с судаком.
- Что-то не припомню такого родича, - покрутил головой, работая могучими челюстями, как жерновами.
- Я тоже не сразу признал в нём земляка, - ответил Мотыга, снова наполняя кружку. - И не сразу поверил тому, что он рассказал. Сначала даже подумал, что это половецкий лазутчик. Хотел его бросить в яму. И только когда он сказал, что его мать переяславка, а сам он христианин, я пристальнее пригляделся к нему. "Откуда же твоя мать?" - спросил я. "С Баруча." Я чуть не подскочил на лавке: ведь я тоже родом с Баруча!..
Кузьмище поперхнулся и вытаращил на Овлура черные глазищи. Он был так поражён и удивлён последними словами Мотыги, что перестал жевать.
- Так твоя мать и впрямь из Баруча? - переспросил он юношу.
- Из Баруча, - ответил тот. - Её взял в полон при нападении половцев на Переяславщину мой отец Ториат, тогда ещё совсем молодой воин.
- И давно это было?
- Мне сейчас девятнадцать, а я у неё один… Значит, где-то лет двадцать назад…
- Двадцать лет!.. Ты слышишь, Мотыга? Это же как раз тогда, когда Баруч был дотла спален ханом Туглием! Я, молодой киевский гридень, услыхав про такое лихо, стремглав примчался домой и не застал из своих никого - ни отца с матерью, ни сестёр…
- Я своих тоже не застал, - мрачно добавил Мотыга.
Кузьмище тронул Овлура за плечо.
- Какое имя у твоей матери?
- Рута.
- Что-о?! - взревел гридень. - Рута? Да во всем Баруче была всего одна Рута - моя сестра!
Так выходит… А как её отца звали, не знаешь? - засомневался он.
- А её отца, то есть моего деда, звали Юхим, а по прозвищу - Длинный, потому, как рассказывала мама, недалеко от них жил ещё и Юхим Короткий.
Кузьмище так грохнул кулаком по столу, что вся горница заходила ходуном и из жбана выплеснулась сыта.
- Разрази меня гром и Святая Богородица! Так получается, ты мой сестринец, ибо Рута моя родная сестра, а Юхим Длинный - это наш отец!.. А?! Мотыга, что ж это делается на белом свете? Был до сих пор я безродный, как бездомный пёс, а теперь нашёл сестру и племянника!
- Выходит, теперь ты не безродный, - сказал Мотыга.
- А как же ты? - спросил Овлура Кузьмище. - Куда теперь? К матери или тут останешься?
- К матери! Ей нельзя без меня! Я после нелёгкой зимней дороги занедужил, а вот теперь мне стало лучше. Собираюсь завтра отправляться назад.
- Почему завтра? Поедем вместе послезавтра - всё безопасней. Доведу аж до Ворсклы, а оттуда тебе до степи, где мать живёт, рукой подать!
- Хорошо, вуйко, поедем вместе. Я очень рад, что встретился с тобой!.. Вот какую добрую весть матери привезу!..
Ещё четыре дня, теперь уже не торопясь, Кузьмище со своей сотней и Овлуром держали путь на восток по ничейной земле. Ни сел, ни хуторов нигде… Лишь в безветренных местах, по лесам и оврагам, стояли небольшие хижинки-зимовники, в которых Кузьмище оставлял по два или по три воина со всем необходимым для жизни - сухарями, солониной, мороженым мясом, крупой. На самых высоких деревьях воины устраивали виту - небольшой помост, с которого было видно на многие версты вокруг, поднимали туда большой деревянный жбан со смолой, чтобы развести огонь и тем самым подать соседней вите знак, что идут вороги. Остающиеся прощались с товарищами и начинали нести дежурство.
Так постепенно сотня таяла, оставляя сторожу в тех местах, где могли пройти половцы. По правому, высокому берегу Ворсклы Кузьмище поставил с десяток сторожек - и на одной из них, расставаясь с Овлуром, остался сам.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
В начале февраля 1185 года, собрав огромное войско, Кончак выступил в поход. Шёл с силой грозной. Тысячи всадников вели запасных коней, навьюченных оружием и припасами. Они заволокли черным покровом всю видимую заснеженную степь.
Позади, на прочных санях, наиболее опытные, специально обученные воины везли тугие самострельные луки-катапульты, толстую тетиву которых натягивали несколько могучих батыров и метали через городские валы и стены "живой огонь", то есть зажигательные снаряды, привезённые из далёкого Ирана. Вместе с катапультами ехал и знаток этого грозного оружия басурманин Сулейман. "Живым огнём" Кончак надеялся запугать русичей, жечь их города, сравнивая валы с землёй, чтобы и следа не осталось. Басурманина берегли, как зеницу ока. Его везли в утеплённой войлоком и верблюжьей шерстью кибитке под охраной целой сотни воинов, кормили отборной пищей, исполняя каждую его прихоть.
Кончак возлагал на этот поход большие надежды. О, теперь он разгромит русичей, где бы они ни встретились - в поле или за городскими валами, уничтожит их или откинет далеко в леса. Присоединив земли по обеим берегам Днепра к Дешт-и-Кипчаку, станет ханом всех ханов. Будет самодержавным властителем всей Степи от Волги до Дуная и от Кубань-реки и Лукоморья до истоков Дона и припятьских болот! Он построит могучую кипчакскую державу, о которой мечтал его дед, великий хан Шарукан, и утвердит её на тысячу лет!..
Кончак, подставив морозному ветру тёмное суровое лицо, самодовольно всматривался в оба крыла своего войска. Оно сейчас по его воле катится на заход солнца, и нет ему ни конца, ни края. Как нет также границ гордым помыслам и радужным мечтам великого хана. Действительно, такой силы кипчаки никогда не собирали. Кто из уруских князей сможет противостоять ей? Никто! Он хорошо знает их всех. Никто! На его счастье их разъединяют распри и межусобицы, от которых они не в состоянии отказаться вот уже сотню лет. Княжеские распри и межусобные споры - это первейшие и могущественнейшие его союзники, и их следует поддерживать и подогревать, чтобы они никогда не угасали и не дали возможности князьям объединиться.
- Ярослав - вот кто поможет мне в этом! - вслух произнёс Кончак, отвечая на свои потаённые мысли. - Ярослав Черниговский…
Охранник, что ехал позади, услыхав, что хан что-то сказал, приблизился к нему и переспросил, что хан хочет. Но Кончак нетерпеливо махнул рукой и резко бросил:
- Прочь!
Охранник испуганно съёжился, втянул голову в плечи и сразу отстал на половину туловища коня, чтобы не быть на глазах хана и, вместе с тем, не пропустить ни единого его повеления.
К полудню передовые отряды подошли к Ворскле и с ходу, не останавливаясь, перемахнули по льду на другой берег. И почти одновременно на ветвистом дубе-нелине, что высоко поднимался над лесом, вспыхнул огонь и смолистый дым черным столбом поднялся в синее небо.
Кончак, вне себя от бессильной злости, поднял коня на дыбы.
- Проклятье! Уруская вита! Не удалось скрытно прорваться до Сулы! - И закричал охране: - Немедленно погасить! А их сторожу поймать и привести ко мне!
Сотня всадников, поднимая снежную пыль, помчалась туда, где всё сильнее клубился, взвиваясь над лесом дым. Вскоре пламя погасло, а дым начал медленно рассеиваться.
- Поздно, - процедил сквозь зубы Кончак, спускаясь на звонкий лёд реки.
Навстречу ему примчался гонец.
- Ну? - сурово встретил его хан.
- Погасили!
- Сам вижу… А где полонённые?
Тот съёжился, как под ударом. Глаза испуганно забегали.
- Их нет, великий хан… Урусы успели бежать. Их было двое… И у них четыре свежих коня… Наши гонятся за ними по следу.
- Гонятся!.. - со злобой повторил Кончак слова гонца, будто тот был виновен, что не удалось захватить урусов. Раздражённо, едва заметным жестом отослал его от себя.
Два дня половцы двигались от Ворсклы к Хоролу. Всё время Кончак сутулился в седле, ни с кем не заговаривал, а на обращения к нему отвечал односложно. Тяжёлые мысли теснились в его голове.
Хотя сила собрана у него великая, рисковать он не хотел. Когда ещё только выступил из Тора, надеялся с ходу захватить Переяславль и осадить Киев. Это было возможно при условии, если удалось бы напасть неожиданно. Но теперь ясно, внезапно нанести удар урусам не получилось. Конечно, с той поры, как просигналили их дозорные, в Переяславле и Киеве непрестанно бьют колокола в набат. Святослав, безусловно, успеет собрать дружины князей. Прежде всего призовёт брата Ярослава да Игоря Северского, и встретит его, Кончака, немалыми силами: сам Святослав, Рюрик, Владимир Переяславский, Ярослав Черниговский, Игорь Северский с братьями… Много, уже много! А ещё может позвать князей смоленских, волынских, турово-пинских… Нет, допустить этого нельзя!
На Хороле, против Лубна, он внезапно занемог. Его трясло, ломило поясницу. Ноги мёрзли, голова раскалывалась от боли.
Он повелел выбрать удобное место и стать кошем. Надеялся здесь побороть болезнь. Отсюда послал нарочных к Ярославу в Чернигов - клятвенно предлагая мир и дружбу. С посланцами направил князю-сребролюбцу дорогие подарки - трёх жеребцов, саблю дамасской стали, сшитый лучшими ромейскими портными наряд стоимостью в сорок серебряных гривен.
Приманка весомая. Клюнет ли?…