- Это не сказочка, а быль-былица, то что вправду было, - пояснил Ждан. - Так вот, слушай… Жила-была когда-то у меня и у твоего папани сестрица Настя… Настуня… Такая красивая, умная, бойкая, но непослушная. Всё норовила меня или твоего папу, то есть своих братиков, прутиком стегануть, за чуб дёрнуть, кота за хвост потянуть, как ты, или квочку с гнезда согнать… Вот и доигралась!.. Однажды налетел на наше село баба-ага - хан половецкий со своей злой ордой. Много людей убил, село спалил, а меня, твою бабушку Якилину и дедушку с Настуней связал и потянул в свою половецкую землю. Но мы с дедушкой убежали, и дедушка по дороге помер. Бабушку мне удалось вызволить, а сестрица Настя, твоя тётя, и до сей поры мучается где-то на чужбине. Не отпускает её баба-ага… Такой злющий!
- Баба-яга - костяная нога! Баба-яга - костяная нога! - выкрикнул Жданчик и погрозил кулачком далёкому страшному ворогу, а потом поднял глаза на Ждана. - А ты стрый убей бабу-ягу и вызволь тётю Настуню! Чтобы не мучилась! Пойдёшь? Спасёшь?
- Пойду, Жданчик, пойду! Вызволю сестрицу!
Догорела лучина в поставце, вечеря закончилась - пора на отдых.
Мать собрала посуду, Любава завязала её в узел, и все встали. Не хотелось расставаться: когда-то ещё удастся встретиться? Но пора…
Возле хатки, пропустив мать в дверь, Ждан придержал. Любаву за руку.
- Соловьи как поют! - и ласково сжал её горячие пальцы.
Они медленно направились по тропинке к леваде. Прямо перед ними за Сеймом, на тёмно-синем небе, как княжеский щит, висела круглая луна и в её ярком свете было видно на огороде каждую травинку. В густых кустах калины слышались соловьиные трели, на заводи - всплески рыб, и тёплый весенний туман нависал над рекой.
Ранняя весна, без затяжных холодов и дождей, давно пробудила травы и деревья. Всё вокруг дышало, буйно росло с неудержимой жаждой жизни, насыщая воздух такими запахами свежей зелени, что голова кружилась. А от стожка, что остался с зимы, пахло далёким прошлогодним летом.
Ждан остановился и заглянул Любаве в глаза. В них отражались луна в окружении звёзд, а в уголках блестели слезинки.
- Любимая моя, как мне тяжело оставлять тебя одну!
- Жданко, моё сердце в тревоге. Ноет оно и болит… Как бы с тобой чего не случилось лихого!
Ждан хорошо знал, что с каждым, кто идёт на войну, может случиться и самое наихудшее, но стал утешать девушку:
- Не тужи, серденько, я не погибну: у меня есть оберега, которая не даст мне пропасть.
- Что это за оберега?
- Ты, моя любимая! И лучшей обереги мне и не надо!
Любава спрятала лицо у него на груди и дрожащим голосом прошептала:
- И ты, Жданко, моя оберега! Ты моя доля и моя зорька ясная! А без тебя и свет белый мне не мил!
Он почувствовал у себя на груди её горячее дыхание и своими губами нашёл её мягкие трепетные губы.
Им обоим показалось, что земля колыхнулась под ними, что небо с луною и звёздами пустились вокруг них в бурный танец, а соловьи заливались и пели, как свадебные дружки.
Они взялись за руки и пошли к стожку, а там упали на мягкое прохладное сено и забыли про всё на свете - и про Кончака, и про князя Игоря, и про предстоящий поход. Только луна и они. Только луна, звезды серебряные, да их двое на всем безбрежном белом свете.
3
В эту самую ночь на далёкой речке Рось, где жили черные клобуки, произошло событие, имеющее отношение к северским князьям с их воинами и к Ждану.
Аяп поставил себе по русскому обычаю деревянную хатенку и в ней проводил всю зиму. Но как только с земли сходил снег и на деревьях начинали появляться почки, как только степь за Росью покрывалась молодой травой, он выгонял туда на выпас коней, ставил юрту и там жил, уже по обычаям своих предков, всё лето. На день его подменяли батраки, и он дневал в Торческе, а на ночь снова возвращался в юрту: там ему лучше дышалось. Да и другие причины, о которых он никому не рассказывал, даже родным, заставляли его это делать.
Юрта стояла на холмике, чтобы не было в ней сыро и чтобы ветром сдувало мошкару. Тёплая лунная ночь наполнилась таинственными звуками, прилетающими из степи и лугов. Аяп, лёжа на тёплой кошме, смотрел через открытый проем юрты на звёздное небо. Ему не спалось. Тревожные мысли сновали в его старой голове. Вот уже больше полугода нет вестей от Кончака. Что с сыном? Здоров ли? Или хищные птицы разнесли его кости по всей степи?
Собачий лай оборвал его думы. Неужели волки?
Он вышел из юрты и посмотрел в долину, где паслись кони. Они спокойно щипали траву. Значит, не волки.
Собачий лай приближался со стороны степи. В синей мгле завиднелась фигура всадника, который длинной хворостиной отбивался от собак. Кто бы это мог быть?
Аяп вдруг ощутил, как у него задрожали ноги. Неужели посланец Кончака?
- Отгони собак, старик! - послышался приглушенный голос. - А то бабки коням обгрызут. Тсе-тсе!
По выговору Аяп сразу понял, что это и впрямь гость с берегов Тора, и прикрикнул на собак.
- Аяп? - спросил незнакомец.
- Аяп, - дрожащим голосом ответил тот. - Кто ты, джигит? Откуда путь держишь?
- Привет тебе от сына Куна, - сказал он, не отвечая на вопрос старика, и протянул на ладони ханскую тамгу.
- Он жив? Здоров? - подался вперёд Аяп.
- А что ему сделается? Неделю назад я видел его, как вот тебя. Велел кланяться…
- Благодарю! Благодарю! Заходи, дорогой гость, в юрту. Попьёшь кумыса, поешь бешбармака - старая готовит мне, чтобы голодным не был… Как же тебя звать, джигит?
- Джабаем.
- Заходи, Джабай. Здесь опасности нет - я один.
Пока изрядно голодный гость ел и запивал из бурдюка холодным кумысом, Аяп молчал. А когда тот закончил, спросил:
- А что хан Кончак - жив, здоров?
- Живой и здоровый, Аяп, и велел тебе, чтобы передал ему через меня все, что ты разузнал. Что делается в Киеве?
Аяп промочил горло кумысом.
- Князь Святослав задумал на лето великий поход.
- Куда?
- Хан Кунтувдей говорит, что на Дон. То есть до самого Кончака.
- Какими же силами?
- Сейчас он поплыл Десною в свои земли собирать войско и договориться с северскими и смоленскими князьями. А князь урусов Рюрик уже готовится - недавно звал к себе в Белгород хана Кунтувдея и приказал в конце уруского месяца мая со всеми черными клобуками собраться возле Заруба на Днепре и ждать его там… Самое малое семь князей - Святослав, Рюрик, Владимир Переяславский, Ярослав Черниговский, Игорь Новгород-Северский, Всеволод Трубчевский и Давид Смоленский, родной брат нашего князя Рюрика, пойдут в поход. Сила большая.
- Когда же их ждать?
- Пусть великий хан Кончак сам думает… А я бы уже сейчас готовился!
- Благодарю, Аяп, - сказал Джабай. - Ты собрал драгоценные сведения… Хан Кончак велел передать тебе, что у Куна и волосок не упадёт с головы, если ты и дальше станешь служить Дешт-и-Кипчаку.
- Буду верно служить. А что мне делать? - вздохнул Аяп.
4
В четверг поутру, оставив в Путивле за старшего князя Владимира Галицкого, Игорь с сыном и ковуями Ольстина Олексича, которых прислал Ярослав Черниговский, выступил в поход. В субботу к нему на Пеле присоединился со своим полком князь Святослав Рыльский, и объединённое войско, что насчитывало теперь шесть тысяч воинов, направилось по едва заметной заброшенной дороге на восток - к Дону великому. Шло оно с обозом, сумными конями и растянулось на добрых пять вёрст.
Князь Святослав Рыльский привёл с собой тысячу воинов, как и Владимир Путивльский. Весёлый и радостный сидел он в седле прямо, как это делают обычно люди невысокого роста, подставляя солнцу продолговатое лицо с матовой кожей. Всем своим видом князь показывал, что весенний поход ему в удовольствие, что идёт он в Степь, как на долгожданную весёлую прогулку.
При встрече Игорь поцеловал племянника в обе щеки. Святослав вспыхнул от радости. Он любил Игоря, как отца, и во всем его слушался. Великий князь Рюрик, дядька по матери, княгини Агафии Ростиславны, по прежним обычаям считался после отца ближайшим ему родичем. Но Рюрик был далеко, в Белгороде, а Игорь - под боком, к тому же не Рюрик, а Игорь выделил из Северской земли волость молодому князю. Потому и держался он своих дядек по отцу - Игоря и Всеволода. Да и лицом, и характером - горячим, несдержанным - походил больше на Ольговичей, чем на Ростиславичей.
- Я так рад, что поход наш начался и что сухая солнечная погода нам благоприятствует, - признался Святослав, заглядывая в глаза Игорю.
- Я тоже рад, но давай отложим эту радость на потом, когда будем возвращаться из похода, - сдержанно ответил Игорь.
Объединённый Игорев полк шёл не торопясь: воины берегли необъезженных после зимы коней. Четыре дня в дороге, на пятый, как обычно это делается при далёких походах, останавливались на отдых.
Но как не берегли, беды не миновали. На подходе к Ворскле неожиданно захромал под Игорем его любимый конь - Серый. Славута посмотрел - трещина в копыте. Это плохая примета! Игорь разгневался.
- Конюшего Ступку сюда!
Примчался угловатый, неповоротливый толстяк Ступка, далёкий рагуилов родич по жене, низко поклонился. С перепугу у него отвисла челюсть.
- Княже?
Игорь едва сдержался, чтобы его не ударить.
- Я больше не желаю тебя видеть! Лентяй! Обжора! Только спишь да ешь! - кричал со зла. - Совсем не смотришь за конями! Не пообрезал копыта вовремя - и погубил мне Серого, моего лучшего коня!
- Я сей миг погляжу, княже…
Игорю стало досадно не только из-за коня. Главное - что предвещает эта примета в походе? Ранение, смерть, поражение, несчастье?
- Сей миг, сей миг! - гневно оборвал он конюшего. - Видеть тебя не желаю! Забирай Серого - и веди назад! Да ухаживай так, чтобы я по приезде мог сразу сесть на него.
Ступка молча склонил голову.
Славута обрезал коню копыто, смазал мазью, что затягивает раны, натянул прочный кожаный чулок и завязал его сыромятным ремнём повыше бабки. Не говоря ни слова, Ступка поклонился князю и повёл Серого к княжеским коням.
- Пускай мне приведут Воронца! - крикнул вдогонку ему Игорь и сокрушённо развёл руками:
- Ну вот и остался я без конюшего…
- Отче, в моём полку идёт в походе твой прежний конюший Ждан, - сказал Владимир. - Может его прислать?
Игорь наморщил лоб.
- Но он же сидел у меня в порубе! Тайный лазутчик Владимира и Святослава! Как же мне ему доверять?
В разговор включился Славута.
- Никакой он не лазутчик, ни Святослава, ни Владимира Глебовича… Так, чего доброго, княже, ты и меня лазутчиком назовёшь, я тоже давно дружу с князем Святославом, а Владимира уважаю за необычайную храбрость и войсковое уменье!
- Не выдумывай, Славута, ты - это ты, а не какой-то там смерд!
- Я ручался за Ждана и сейчас ручаюсь. Это честный хлопец! - настаивал на своём боярин. - Он хотя ещё и молод, а многому успел научиться. Но, собственно, я не настаиваю, чтобы ты брал его конюшим… Он и воином будет хорошим. Я знаю!
Игорь обнял Славуту.
- Ну, ну, не ворчи, учитель. Пуская Ждан приходит! Наконец, я и сам мог убедиться, что он знает толк в конях…
Так Ждан совсем неожиданно для себя снова стал конюшим князя Игоря. Но обрадовался ли он этому? Не очень. До сих пор холодило его сердце воспоминание о княжеской темнице, до сих пор в ушах звучало бряцанье заржавленной цепи. Но что он мог поделать? Не перечить же князю! Зато безмерно обрадовался, увидев Славуту. Кинулся к нему и, как отцу, поцеловал руку.
- Боярин! Боярин!.. Я так счастлив, что ты здесь, вместе с нами!.. Если б Любава могла тебя увидеть, тоже была бы радость для неё. Ведь это ты её спас! Ты вернул её с того света!
Игорь с удивлением наблюдал эту необычайную, по его представлению, встречу. И даже ощутил неким укол ревности. Игорю почему-то всегда казалось, что своё сердце Славута безраздельно и навсегда отдал только ему одному, а выходит - он любит многих, и его любят все, кто знает. Чем же старый привораживает к себе людей? Песней? Правдой? Добротой?
Князю подвели нового коня - Воронца. Он взял повод, положил руку на седло, но тут к нему подошёл Славута.
- Княже, тебя не встревожила недобрая примета? Ты твёрдо намерен продолжать путь? - спросил тихо, чтобы слышал лишь один князь. - А может…
- Нет, учитель! - чуть ли не крикнул Игорь. - Дон зовёт меня! Там моя слава! Там дорога к городу Тмуторокани, которым владели мои предки.
И он легко вскочил в седло.
На девятый день пути, в среду, первого мая, в послеобеденную пору, полк Игоря достиг Малого Донца. Сторожа разведала удобный брод и уверенно вела войско на переправу. Игорь с князьями, боярами и воеводами стоял на пригорке, откуда видел и тех воинов, что уже спускались в долину к речке, и тех, что ещё только подходили из глубины степи.
День был безоблачным, жарким, как и все предыдущие дни. Усталые и опалённые пылающим солнцем, припорошённые дорожной пылью воины обрадовались, увидев речку. Наконец можно и коней напоить, и самим освежиться! А может, князь велит и на отдых стать? Но улыбки на их лицах казались Игорю неясными, неестественными, будто воинов прикрыла какая-то тёмно-багровая, с зеленоватым отсветом тень, словно на них падал отсвет далёкого ночного пожара. Сначала он не придал этому значения, но тень всё больше сгущалась, и воины покрывались какой-то мглисто-кровавой пеленой. То тут, то там начали ржать кони.
Неужели собирается гроза? Так ведь нигде ни облачка!
И вдруг неожиданно для всех, а прежде всего для князя, из строя вырвался пожилой бородатый всадник и, указывая копьём вверх, закричал:
- Княже, ты глянь на солнце! На преславного золотого Даждьбога! Что с ним сталось? На его ясный божественный лик надвигается какая-то нечистая сила! Его пожирает чёрный змий! Он хочет проглотить наше дневное светило! О, мы, несчастные внуки Даждьбога, великая беда грядёт на Русскую землю! Что делать нам, княже?!
И князь Игорь, и Ждан, который теперь обязан был быть всё время рядом с князем, сразу узнали во всаднике путивльского кузнеца Будилу. В глазах кузнеца отражался ужас.
- Какой змий? Какая беда? С чего ты такое надумал, Будила? - спросил Игорь.
- Да погляди ты сам на солнце, княже! На солнце! Оно исчезает! Это грозное знамение, что нам всем предвещает беду!
Игорь всё время, пока воины спускались в долину, стоял спиною к солнцу. Теперь же, после слов Будилы, повернулся к нему лицом - и остолбенел. В груди похолодело, перехватило дыхание. Будила ничего не выдумал: и вправду, на солнце надвигался чёрный круг, похожий на голову змия. Из него вырывались зеленоватые пламенеющие рога. Этот круг закрывал уже всю верхнюю часть солнца, и только нижняя его кромка, похожая на серп молодого месяца, ещё светилась, как и раньше, горяче-жёлтыми привычными лучами.
Князь на несколько минут лишился дара речи. Как заворожённый, смотрел он на солнце и не мог оторвать от него глаз. Бояре и воеводы тоже были ошеломлены.
- Славута, что это? - наконец выдавил из себя Игорь.
- Знамение! - голос боярина дрогнул, зазвучал хрипло. - Знамение, что остерегает нас от беды и лиха великого!
Игорь взглянул на войско, которое остановилось в замешательстве и тревоге, и не увидел его. Все воины от него были скрыты тьмой. Ни лиц, ни оружия, ни коней не видно! То ли солнце совсем погасло, то ли последние его лучи ослепили ему глаза?
- Славута, я ослеп! - крикнул тревожно.
- Нет, княже, ты не ослеп, но ты долго смотрел на солнце. Сейчас это пройдёт! - успокоил его боярин.
Через минуту Игорь прозрел. Снова появилось и войско, и небо, и высокое дерево на другом берегу речки. С него донёсся пронзительный свист. Это половецкий див подал чужой, неведомой земле сигнал тревоги, потом спрыгнул с дерева, вскочил на коня и во всю прыть помчался на восток.