Из толпы пробирались двое: с одной стороны - красиво одетая молодая женщина, с виду русская, а с другой - рыжеволосый, коренастый мужчина, конечно тоже русич, который и одеждой, и фигурой, и цветом волос и бороды отличался от черноголовых, преимущественно худощавых половцев.
Женщина прильнула к колену Ждана, зарыдала.
- Жданчик, братик мой! Неужели это ты? Откуда?
- Я, Настуня, я! - потрясённый неожиданной встречей, Ждан гладил дрожащей рукой русую косу сестры.
- А как все наши? Отец, мама, братья, сестры? Где они? Что с ними?
Ждан помрачнел.
- Одна только мама у нас осталась. Дома она… Да ещё Иванова жена Варя с двумя детками… И больше никого из нашего рода нету… Меньшие ещё тогда, как тебя забрали, погибли, отец в прошлом году помер, а Ивана сегодня не стало… На Каяле… Стрелой в живот…
Настя зарыдала ещё сильней, зашлась в неутешном горе.
- А-а-а… - кричала она.
Тем временем между Самуилом и Славутой шёл разговор.
Пожимая боярину обе руки Самуил спросил:
- Вуйко, как ты здесь оказался? Вот уж никак не ожидал такой встречи!
- Об этом потом, - коротко ответил Славута. - Скажи лучше, что у тебя? Почему не возвращаешься домой? Уже пора!
Самуил понизил голос:
- Я ещё неделю тому назад должен был выехать из орды, да Кончак задержал. Со всей степи собрал войско… Мне кажется, что он каким-то образом пронюхал о решении Святослава идти этим летом на Дон и приготовился встретить его… Ну, а князь Игорь, не ведая об этом, тут как раз и подвернулся… И попал к нему в руки, как кур в ощип! Но теперь речь не об этом. Я думаю - как мне тебя вызволить?
- За меня назначен высокий выкуп - пятьдесят гривен.
- Ого! Ну да ладно, у меня кое-что есть… Я поговорю с Кончаком… А за Ждана?
- Он княжий конюший. Вряд ли Игорь его от себя отпустит…
В это время Кончак подал знак охране, и они тронулись.
- Я найду тебя, вуйко, - шепнул Самуил, пожимая Славуте руку.
Кивнув Ждану, который только что высвободился из объятий сестры, Самуил нырнул в толпу.
Стража сопроводила Игоря на берег Тора. В юрте было полутемно и прохладно, Посреди, на коврике, стояла большая миска с варёной бараниной, рядом лежал мокрый, только что вынутый из родника бурдюк с холодным кумысом. Игорь ничего не стал есть. Выпил две чашки кумыса и сразу, не проронив ни слова, лёг в отгороженный ковром закуток.
Сон не шёл. Болела рука. Болела душа. Перед закрытыми глазами, как наказание свыше, отчётливо виделось широкое поле, усеянное телами погибших русских воинов. В полубредовом видении перед ним проплывали лица брата, сына, племянника, в ушах звучал несмолкаемый шум боя - крики, стоны, лязг сабель, треск ломающихся копий, ржание коней… Боже, Боже, какое несчастье!
Он долго стонал, метался, крепко сжимая веки - и никак не мог заснуть. И только после полуночи, когда в половецком стойбище стих людской гомон и затих собачий лай, он погрузился в забытьё…
Славута, Ждан и Янь тоже уснули.
Проснулись оттого, что кто-то громко спорил со стражей. Янь откинул полог, выглянул наружу. Солнце стояло уже высоко - приближалось к полудню. Из стойбища долетали крики, пенье - там продолжилось начатое вчера гулянье.
Перед входом в юрту два охранника - это уже были не пожилые воины, а молодые джигиты, судя по одежде и оружию из богатых родов - спорили с Настей. Ханша стояла румяная, красивая, разгневанная, с корзиночкой в руках. Перед ней молодые воины скрестили копья и не пускали в юрту, где находился пленённый князь урусов.
- Да пропустите ж меня, ироды! Там мой брат!
- горячилась Настя и напирала грудью на копья.
Головы воинов качались, как заводные:
- Нельзя! Не велено!
- Кто это не велел? Да я сейчас пожалуюсь самому хану Туглию, моему мужу, и он вас…
Но тут она увидела Яня и замерла, поражённая красотой молодого витязя-северянина. Гневное выражение мигом исчезло с её лица, а губы раскрылись в радостной улыбке, обнажив белые, как перламутр зубы. Огромные прекрасные глаза засияли голубизной весеннего неба.
Она была так хороша, эта Настя-ханша! Её славянская красота, пёстрая восточная одежда были так привлекательны, что Янь на время лишился дара речи.
Вчера, когда она, взволнованная, заплаканная, прижималась к колену Ждана и что-то невнятно говорила ему сквозь слезы, Янь не обратил на неё никакого внимания. Да не до того было и ему самому. Измученный, томимый жаждой, угнетённый страшным поражением, он тогда едва держался в седле… А ныне, отдохнувший, сильный, молодой, вновь ощущал неудержимую жажду жизни. Снова сияет солнце, поют птицы, звонко бьётся в груди сердце… Он был не из тех, кто долго печалится, кто обращается к воспоминаниям о вчерашнем дне, когда наступил день сегодняшний, несущий новые радости и новые чувства.
- Кто ты, краса-девица? - наконец вымолвил он.
Настя обрадовалась ему, как цветок солнцу:
- Я сестра Ждана - Настя… Я тут… у хана Туглия… Конечно, полонянка… А ты кто такой будешь?
- Я - Янь… То есть - Иван, сын новгород-северского тысяцкого Рагуила, если слышать доводилось…
Он подошёл к стражникам и уверенной рукой развёл в стороны их копья. Те, увидев богатую одежду пленника и подумав, что это сам князь Игорь, расступились, пропуская Настю.
Янь взял её за руку, повёл в юрту.
- Благодарствую, Янь, - шепнула Настя. - А то эти псы…
- Эх, будь у меня крылья, то я соколом взмыл бы в небо и вырвал бы тебя из когтей этих степных стервятников, красавица! - запальчиво воскликнул Янь. - Разве твоё место здесь?
- И я с радостью полетела бы с тобой, сокол ясный! - не менее горячо откликнулась Настя, пожав Яню руку. - Хоть на край света! От этих полынных степей, от этих табунов, от старого ненавистного хана…
Схожи, видимо, были их сердца, а души - родственные, чуткие, непосредственные, влюбчивые. Достаточно им было обменяться взглядами, трепетно коснуться друг друга и, как от удара кресала о кремень, вспыхнул внезапно огонь.
- Ждан, к тебе сестра! - придя в себя крикнул в глубину юрты Янь и шепнул Насте: - Будешь ещё приходить к нам? Приходи! Прошу!..
- Буду, но не часто… А если ты сможешь, то приди ко мне…
- А хан?
- Хан Туглий проговорился, что скоро в поход пойдёт…
- В поход? Куда?
- А куда ходят половцы? Известно, на Русь… Проклятые!..
К ним подошёл Ждан. Обрадовался сестре - обнял, поцеловал.
- Спасибо, что пришла.
- Принесла вам полакомиться. Неизвестно, чем ещё тут кормят, - и сунула в руки Ждану корзинку.
- С голоду не помрём. Кумыс и мясо дают.
Он отнёс корзинку и сразу же вернулся, чтобы расспросить сестру о её жизни, но Настя вдруг бросилась бежать.
- Кончак! - показала она в сторону стойбища и юркнула в густо разросшиеся по берегу кусты.
Из юрты вышли Игорь и Славута, от яркого солнца прищурились.
К ним приближался отряд всадников. Впереди на гнедом жеребце Кончак. От его могучей фигуры веяло необузданной, дикой и хищной силой. Он был похож на степного беркута: острый взгляд узких глаз, крючковатый, слегка приплюснутый на кончике нос, цепкие руки… Охранники склонились пред ним в почтительном поклоне.
Не сходя с коня, Кончак поздоровался:
- Здоров будь, князь! Привёз я тебе твоего тысяцкого, как ты просил. Вот он! - и указал на Рагуила.
Тот слез с коня, поклонился князю, а Кончак повёл речь дальше:
- Я забираю от тебя боярина Славуту, которого выкупил его племянник Самуил, киевский купец и мой знакомец… Они сегодня же немедля уезжают домой… Думаю, что это пригодный случай для тебя, князь, оповестить кого следует, чтобы готовили выкуп… За тебя - две тысячи гривен, за князей - по тысяче, за думных бояр - по двести, за воевод - по сто, а дружинников и простых воинов обменяем на наших пленных, которых на Руси тоже для того достаточно… Чем быстрее прибудет выкуп, тем раньше поедешь, князь, к своей Ярославне… Что хочешь передать домой, говори, ибо я тороплюсь и Славуту сейчас возьму с собой. Самуил в дорогу уже собрался…
Игорь обнял боярина, заглянул в глаза:
- Учитель, я каюсь, что не послушал тебя, - глухо произнёс с болью душевной. - Но покаянием ничего не изменишь… В том, что случилось, только я виноват - и больше никто! Так на Руси и скажи - один я!.. Единственное для меня оправдание то, что бился на поле боя сколько сил было! Все князья, бояре, воеводы и воины бились ещё лучше… Отсюда скачи прямо в Путивль к княгине Ярославне, расскажи, как всё было… Ну, сам знаешь… Скажи, что велю отслужить заупокойную молитву по убиенным, а молебен за живых… Знаю, что такого выкупа, какой требуют ханы, не только моё княжество, но и Черниговское не наберёт. Потому пусть просит отца, князя Ярослава Галицкого да Святослава Киевского… Хотя на Святослава надежды мало, не друг он мне, не друг…
- Как и ты ему, Игорь, - тихо вставил Славута.
- Должно, что и так, - согласился князь. - Ну, поезжай! И пусть берегут тебя все святые!
Он обнял Славуту, поцеловал в лоб.
Растроганный Славута поцеловал князю раненую руку.
- Там в моей торбинке осталась мазь - прикладывай к ране, Игорь… Храни тебя Бог!..
Он ещё раз поцеловал князя, обнял Ждана, Яня и только что присоединившегося к ним Рагуила, сел на коня, на котором приехал тысяцкий. Помахал рукой.
- Прощевайте! И да поможет вам Бог всё пережить!
8
В тот же день, в обеденную пору, к Кончаку на курултай собрались ханы, те, кто участвовал в битве на Каяле. Большой ханский шатёр едва их всех вместил.
Уселись кружком вдоль стен на шёлковых подушках, набитых промытой шерстью. Через открытый верх юрты золотистым потоком врывались солнечные лучи, радугой играя на дорогих ханских саблях.
Перед каждым на льняных русских скатертях стояли изысканные яства и напитки, на которые ради победы не поскупился Кончак, - плов с изюмом, политый топлёным маслом, плов с бараниной, приправленный шафраном, зажаренные лебеди и гуси, жареная баранина и молодая конина, русские коржи с мёдом и пшеничные пироги с мясом и изюмом, солёный овечий сыр, кумыс, ромейские вина, хмельной берёзовый сок, русский варёный мёд, заправленный хмелем, холодная просяная буза, тоже хмельная.
Ханы ели вволю, пили сколько хотели. Хвастались своими подвигами на поле боя, распевали песни. Их слух услаждали акыны, игравшие на двуструнных домрах и прославлявшие победы ханов. Потом снова пили и ели…
Когда миски и кувшинчики опустели, а ханы начали распускать шёлковые пояса, Кончак поднял руку, требуя внимания.
Акыны и прислужницы-полонянки, низко кланяясь, тут же вышли из шатра, а ханы, вытирая жирные губы русскими рушниками, замолкли.
- Преславные и достойные ханы! - громкий голос Кончака прозвучал торжественно. - Ныне мы одержали великую победу - наголову разбили дружины северских князей, которые, зазнавшись, ворвались в самое сердце Дешт-и-Кипчака. Такой победы кипчаки, с тех пор как поселились между Волгой и Дунаем, никогда не одерживали!..
Кончак немного помолчал. Промочил не спеша горло бузою. Ханы внимательно слушали: речь шла о славе их оружия. Но у некоторых, особенно у хана Кзы, рты скривились в недоброй усмешке. Ещё бы! Им ясно, что всю славу этой безусловно славной победы Кончак постарается присвоить только себе.
Рябое, в оспинах лицо Кзы покраснело, зоб раздулся, как у разъярённой гюрзы, а глаза налились желчью. Но он сдержался и промолчал. Пока не его время. Ещё не забыл, как сидел в этой юрте несчастным просителем, когда Игорь разгромил его орду на Суурлыке… Ну, что ж, послушаем, что ещё скажет великий (хм, великий!) хан дальше.
- Преславные ханы, - продолжал Кончак, словно не замечая косых взглядов Кзы, - а не воспользоваться ли нам таким удачным случаем да и ударить на Переяславль и Киев, чтобы погромить урусов и там, как ныне разбили всю северскую рать? Зимой нас постигла неудача на Хороле, зато теперь победа за нами! Почти все наши силы уже собраны в один кулак, - и он протянул вперёд тяжёлый, как молот, кулак, - а урусы в растерянности. Они сейчас угнетены неслыханным поражением, которое потерпел Игорь со своими родичами на Каяле. Святослав Киевский ещё не собрал своё войско, а Владимир Переяславский нас не ждёт. Я зову вас, ханы, использовать благоприятное для нас положение и завершить то, к чему стремились великие ханы Шарукан, Тугоркан, Боняк. Нам надо потеснить Русь так, чтобы она уже никогда не вылезала из своих лесов и болот, чтобы никогда не смогла быть угрозой для Половецкой земли!.. Я слушаю вас, ханы!
- В поход! На Русь! На Киев! - вскочили Токсобичи, Колобичи, Естебичи и Тельтробичи.
- На Киев! - поддержали их, немного подумав, Тарголовичи. Но молчал Кза Бурнович, молчали его родичи Бурчевичи и Улашевичи.
- А что скажет преславный хан Кза? - спросил, пристально глядя на него, Кончак. - Я зову тебя, хан, пойти на Киевскую сторону, где когда-то были разбиты братья наши и великий хан наш Боняк, где недавно сложил голову хан Кобяк! Объединим весь степной народ в походе на землю урусов! А тебя зову начать этот великий поход.
Все повернули головы к хану Кзе.
Он выпрямился, суровым лицом и твёрдым взглядом являя, что у него есть своё непреклонное мнение, и сказал:
- Преславные ханы! Я думаю, что нужно ударить по самому слабому месту Руси - по Северской земле! Пойдём на Сейм, где остались только женщины и дети, - это ведь уже готовый, собранный в одном месте полон! Возьмём там их города без особых усилий!..
Его поддержали Бурчевичи и Улашевичи.
- Пойдём на Сейм!
Кончак с досады позеленел.
- Да нет же, ханы. Надо ударить по Киеву - и тогда вся северская Русь падёт! Что нам сейчас жены и дети северянские…
Кза набычился, склонив голову упрямо продолжал:
- Кто как хочет, а я пойду на Сейм! У меня злоба на князей северских: покойный брат Игоря Олег, отец Святослава Рыльского, забрал тогда мои вежи и жену мою с детьми, и всё добро, добытые мною мечом! Да и Игорь хотел тут разорить моё гнездо!
- А мы на Киев, на Святослава. Это он взял в полон нашего хана Содвака! - зарычали Кулобичи. - Нашего отца!
- Воля ваша, а я на Сейм! И завтра же выступаю! - твёрдо заявил Кза, поднялся и направился к выходу.
За ним вышли его сторонники.
Кончак скрипнул зубами, тяжёлым взглядом провожая уходящих.
- Мы тоже выступаем завтра! Идите готовьтесь! Ойе!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1
Покинув обоз на возничих, Самуил и Славута, держа в поводу подменных коней, что есть духу скакали к Сейму. Охранная тамга Кончака открывала им все степные пути-дороги: ни один половец, увидев её, не посмел бы их задержать. На Руси они помчались ещё быстрее, так как воеводы, посадники, огнищане, услышав о поражении Игорева войска, немедля давали им свежих коней. Путь от Тора до Сейма они преодолели за шесть суток, а на седьмые, рано-рано в воскресенье, застучали в ворота Путивля-града.
- Кто такие? - зевнул кто-то спросонья на башне.
- От князя Игоря! Открывайте скорее! - крикнул Славута.
Наверху заохали, затопотали. Ворота открылись. Начали сбегаться дружинники, столпилась дворовая служба, подошёл князь Владимир Галицкий, прискакал путивльский тысяцкий Волк. Весть о страшном поражении в далёкой Половецкой степи ошеломила всех, как гром. Все онемели. Тысяцкий схватился за голову: с князем Владимиром ушли два его сына. Славуте пришлось напомнить, что прибыли они, собственно, к княгине, чтобы сообщить о тяжком горе.
- Где она? Ещё спит?
- Как же! - махнул рукой Владимир - Уже на валу… С тех пор, как ушёл князь Игорь, она бедная не знает ни сна, ни отдыха - чуть свет поднимается на вал и подолгу стоит там, как заворожённая. Всё смотрит и смотрит в тот край, откуда может прилететь её ладо…
Славута печально покачал головой.
- Не скоро прилетит… Подрезаны его крылья саблями поганых.
Поднялся на вал Славута с князем Владимиром. По стёртым сосновым ступеням взошли они на забороло и тут же увидели Ярославну. Стояла она в самом углу, возле южной башни, откуда открывался необозримый вид на Сейм, на широкие дали за ним. Там, где-то за горизонтом лежала таинственная и хищная Половецкая земля.
Княгиня их не заметила. Застыла в глубокой задумчивости и, охватив руками плечи, смотрела как выплывает из утренней дымки большое красное солнце, как начинают золотом гореть чистые плёсы реки, как тают, растворяясь в луговых зарослях, розовые туманы. Смотрела неотрывно. Но видела ли всё это?
Белое шёлковое платье с длинными и широкими рукавами свободно спадало с плеч, нечётко облегая её стройную фигуру.
Здесь, наверху, веял свежий ветерок, но она, казалось, не замечала этого, пристально вглядывалась в тот край, где всходило солнце.
- Княгиня! - тихо окликнул её Славута.
Ярославна встрепенулась, набросила на плечи большой цветастый платок, что висел рядом на перилах, и повернулась на его голос. В глазах её сначала вспыхнула радость, мелькнуло удивление, а потом, когда всмотрелась и узнала боярина, появился страх. Она схватилась за сердце. Побледнела.
- Славута, что случилось?… Почему ты так исхудал, осунулся и печаль на лице? Почему то один? Где князь?
Славута медленно, не торопясь, словно собираясь с мыслями, подходил к ней.
- Не волнуйся, княгиня… Князь живой. Лишь пораненный в руку…
- Пораненный в руку! И ты так спокойно говоришь об этом?… Почему же не идёт? И что с Владимиром? - голос её задрожал.
- Все князья живы, Ярославна.
- Вернулись?
- Нет.
- Почему?
- Они в полоне.
- В полоне! Боже мой! А войско?
- Войско тоже… Одни воины погибли, остальные попали в неволю.
Ярославна побледнела ещё сильней. В глазах заблестели слезы.
- Одни погибли, другие в неволе!.. Так вот почему последние дни я не находила места себе! Вот почему лютая печаль терзала моё сердце. Мой любимый ладо в полоне?! Его воины погибли или попали в неволю! Боже! Боже! - Она закрыла ладонями лицо и зарыдала. Потом, продолжая всхлипывать, вытерла слезы уголком платка, села на ступеньку лестницы, ведущей на башню. Каким-то чужим, мёртвым голосом произнесла: - Говори мне все! Рассказывай все, как это произошло!..
Ярославна слушала не перебивая, ничего не спрашивала. В её глазах дрожали слезы, белые руки, как крылья чайки, трепетали в волнении. Брат Владимир обнял её за плечи. В его глазах тоже блестели слезы.
Особенно поразило их в рассказе Славуты то, как страдали от жары и жажды люди и кони, как тучи половецких стрел разили русских воинов, как мучился Игорь от болезненной раны и ещё больше от мысли, что он стал виновником великого Несчастья родной земли.
Когда Славута закончил своё повествование, княгиня долго молчала, глотая слезы. Потом она поднялась, протянула вперёд через забороло руки и негромко, с щемящей болью в голосе запричитала: