Но с огнями могли идти и шведы. Быстро совещались:
– Придется пожертвовать внезапностью атаки и прежде выяснить национальность каравана...
– Впереди крейсер неизвестного типа! – выкрикивали с вахты.
Колчак велел сделать один сознательный "промах" под нос концевого корабля. Этим выстрелом эсминцы спровоцировали караван на ответные действия. Крейсер и конвойные суда развернулись на русский дивизион, открыв судорожный беглый огонь, а рудовозы бросились искать спасения возле берегов Швеции.
– Теперь все ясно – немцы! Начинаем бой...
Первый залп.
– Хорошо, но недолет.
– Второй залп – накрытие! Раньше за такое давали водку!
– Дадим и сейчас. Огонь по крейсеру! – приказал Колчак.
Немцы побежали за своими рудовозами. Четыре орудия крейсера – на отходе – молотили пространство перед эсминцами. Высокие всплески заливали палубы эсминцев – узкие, как тропинки.
– Нужна соль на хвост, иначе они уйдут в зону!
– О чем тут думать? Торпедные аппараты – то-о-овсь...
Откачнувшись бортами на залпах, дивизион выбросил торпеды. Одна из них, вырвавшись из труб "Победителя", резко отвернула и пошла, целя в борт "Новику". Но точные гироскопы, почуяв неладное, сработали внутри ее хищного тела, и торпеда, вильнув хвостом под водой, взяла направление на крейсер. В наушниках фон Грапфа был слышен стон – это стонал Мазепа от напряжения: ответственный момент в жизни каждого минера – попадут или нет?
– Башку оторву, – закричал он гальванерам, – если расчеты дали неверные!..
Германский крейсер взорвался.
– Мелочь добить огнем, – распорядился Колчак.
На черной плоскости бухты догорали скелеты кораблей. При повороте на обратный курс три эсминца оказались рядом, и Колчак прогорланил мостикам "Победителя" и "Грома":
– Прекрасно! Молодцы!
Рев машин и относной ветер скомкали и разорвали его слова. По сигналу отбоя закончив работу, с верхних площадок спрыгивали гальванеры и дальномерщики. Мокрые, усталые, возбужденные. Приборы ПУАО работали на славу. Под градом осколков, укрытый от них только бескозыркой, Семенчук проявил в бою ловкость, бесстрашие, великолепно повелевая техникой. Его представили к "Георгию".
– Штрафной, знаешь ли, за что тебя награждают?
– Догадываюсь. Приборы не подгадили.
– Ты тоже, – сказали ему. – Служи, брат, дальше...
Семенчук понимал, что "Новик" – это тебе не "Гангут". Здесь люди обожжены свирепым огнем войны, и они поверят большевику лишь тогда, когда он будет смелым в бою. Только заслужив уважение воинское, можно говорить о делах партийных...
Вечером, когда пришли в Моонзунд, матросы собрались курить у "обреза". Сюда же приволокся и Дейчман со своим портсигаром:
– Папиросочку, товарищи... Кому папиросочку?
Матросы загребали из портсигара офицерские папиросы (одну в рот, другую за ухо), а потом говорили с пренебрежением:
– Липнет к нам этот Ленька, словно смола худая. Вы с ним поосторожней, ребята... Может, он, глиста, шпионит за нами?
Семенчук пока больше помалкивал. Присматривался.
– А вот старшой? – выведывал осторожно. – Каков он?
– Этот прессует. Не до крови, так до поту. Однако греха на душу не возьмем: он справедлив... С ним жить можно!
На Минной дивизии никто не догадывался, что этот поход с Колчаком был последним и больше они Колчака не увидят. Да и сам Колчак не подозревал, что его судьба уже решена в глубинах офицерского "подполья" Балтики...
* * *
Грапф спросил с присущей ему любезностью:
– Сергей Николаич, что вы за грудь держитесь?
– Ключица у меня была разбита... не залечил. Опять побаливает. Да и нервы – словно мочалки.
– Надо бы вам дома побывать. Сейчас с готовностью эсминцев не поймешь, что творится. То первая, то последняя, хоть котлы остужай. По слухам, германские крейсера отходят с нашего театра. В верхах поговаривают о возможной встрече германского флота с английским. Давно пора! Может, и отпустим вас в Питер...
– Благодарю, Гарольд Карлович, это не помешало бы.
За эти годы Питер стал далек, как мир неразгаданных галактик. Сестра, правда, писала ему, но... глупо писала! Душевный мир девицы-курсистки был несравним с его миром острых ощущений. Кажется, они перестали понимать друг друга. Когда он был гардемарином, а Ирина гимназисткой – тогда все казалось проще и понятней. Вот кому бы он сам написал с удовольствием, так это Кларе... в Либаву!
Общение со старым русским искусством давало ему сладостное отдохновение от тревог. Портрет прошлого утешал и нежил загрубевшее сердце. Казань ему ответила, что в связи с нехваткой бумаги в стране путеводитель по выставке "Сокровища Казани" выйдет нескоро. Жаль! Что там, в Казани? Наверное, пропасть неизвестных портретов. От нечего делать раскрыл каталог антикварной торговли господина Н. В. Соловьева, стал проглядывать. Совсем неожиданно попался какой-то Дейчман...
Заглянул в каюту инженер-механика, заинтересованный:
– Леон Александрович, какой-то Дейчман продается в лавке Соловьева... Гравюра пунктиром. Подскажи, кто бы это мог быть?
– Прошу вас, – ответил механик, – впредь обращаться ко мне только по служебным делам. Я не желаю поддерживать далее отношения с такими черносотенцами, как вы.
– Благодарю, – ответил Артеньев и трахнул дверью.
5
Напрасно упрекают испанских грандов за их длинные титулы. Суховатые англичане тоже умеют на целую версту выстраивать громоздкие имена любимцев своей нации. Вот, например, одно из таких имен: Дэвид Битти, виконт Бородэйл-оф-Бородэйл, барон Битти-оф-Норт-Си-энд-оф-Бруксби. Весь мир выговаривал это имя просто и кратко – Битти. Это слово звучало в сознании моряков как резкий удар перчаткой боксера – "битти"!
Россия еще не забыла того пышного карнавала, который дали балтийцы Битти и его супруге перед самой войной, когда они прибыли в Кронштадт с крейсерами. Гостеприимство россиян развернулось во всю ширь: Битти угостили всем, что имели, начиная блинами с икрою и кончая царь-пушкой в Кремле московском. Аккуратный, неулыбчивый человек с короткими рукавами мундира был доволен. В Народном доме для британских матросов пел Шаляпин, а они сидели – в ряд с русскими матросами – и перед каждым стояло по бутылке водки и по дюжине пива. На закуску – селедочка с луком и колбаска простонародная. За столами слышалось:
– Рашен а вэри гуд феллоу... Уыпьем уодки!
– Выпьем! Тока скажи как на духу: ты меня уважаешь?
Перепились крепко и потом гуляли по Петербургу в обнимку.
Редкостный случай в истории встреч флотов – драк не было!..
Битти пришел – Битти ушел. Битти был достаточно известен во всем мире, и потому весь мир затаил дыхание, когда близ Ютландии четкая линия британских дредноутов врезалась в броневую фалангу германских крейсеров. Наконец-то дерзкий Гохзеефлотте сцепился с надменным Гранд-флитом... Шеер и Хиппер, эти мордатые мужланы, рискнули схватиться с элегантным джентльменом Битти! Два зверя, старый и молодой, отгрызали друг другу лапы, опрокидывали один другого на спину и безжалостно топили, наседая сверху на тонущего противника. Ютландское сражение – беспримерная во всей истории человечества битва двух наций на море, которая по силе и мощности армад не имела себе равных никогда (таких побоищ на море не знала и вторая мировая война, которую уж никак нельзя назвать войной бескровной!).
В грохоте башен решался престиж "владычицы морей". Германия впервые пробовала силы своего флота на самом рискованном оселке – на английском! О, надо ведь знать, чего стоит немецкому народу этот день! Сколько лет кайзер заменял масло маргарином, сколько лет Гогенцоллерны приучали своих верноподданных быть сытыми от сосиски с пивом, чтобы создать флот, способный встретить в море великолепный и тщеславный Гранд-флит... Азарт этой небывалой схватки легко понять: кто кого?
Русские моряки были разочарованы: Ютландская битва закончилась как бы вничью. Вряд ли можно считать англичан в выигрыше, вряд ли были поражены и немцы. Невзирая на численный перевес англичан, битва иногда шла на равных. Противники не раз повторили ошибки Цусимы, совершая такие маневры, от которых русский флот давно отказался. Репутация британских адмиралов была подмочена. Мало того! В разгаре боя выяснилось, что немецкие корабли намного лучше кораблей английских. Уже заполненные водой до середины, они были способны продолжать битву. На "Зейдлице" британский снаряд проник прямо в погреб. Немецкий порох сгорел не взорвавшись! Вместе с ним с быстротой пороха сгорели и 180 матросов двух башен. Но сам "Зейдлиц" остался в строю. Зато англичане при таких же попаданиях превращались в облако пыли, и корабли исчезали в этом облаке, как будто их никогда и не было в Англии...
Неохотно, еще ворча друг на друга с дальних дистанций, Гохзеефлотте и Гранд-флит разошлись, зализывая свои раны. Битти получил от короля в награду 100 000 фунтов стерлингов.
– Гип, гип, гип... ура! Англия на морях непобедима!
Шеер с Хиппером, кажется, ничего не получили от кайзера, известного скупердяя, но воплей в Берлине было достаточно:
– Хох, хох, хох... хайль! Германия непобедима в океанах!
Отставного адмирала Тирпица попросили выйти на балкон.
– Мы должны топить всех, – декларировал он народу.
Кто победил? Ответ, самый точный, дает биржа: после Ютландского сражения английские акции упали в цене. Россия была обескуражена, а газеты США открыто восхваляли победу германского флота. Рейхстаг, воодушевясь, решил потуже затянуть и без того подведенные животы нации и вотировал на нужды войны еще 12 миллиардов марок... Кайзер сиял своей каской, возвещая:
– Нет в мире бога, кроме бога германского!
* * *
Теперь немецкие крейсера, отозванные на время битвы с Балтики, возвращались обратно в ее мутные воды, опять приткнулись к либавским причалам. Башенный начальник с крейсера "Тетис" лейтенант фон Кемпке на радостях выпил полрюмки коньяку и стал необыкновенно воодушевленным. В самом деле, как приятно жить, сознавая себя германцем.
Кемпке увлекся Кларой серьезно и, кажется, помышлял вывезти ее после войны в Германию как жену.
– После войны, – убеждал он женщину, – наступят новые времена. Германия будет лопаться от сала. Ты не бойся: карточек на продукты не станет... мы, немцы, заживем лучше всех!
"Тетис" иногда выходил на обстрел в Ирбены. Стволы его калибров, украшенные верноподданническими цитатами по-латыни, не раз осиялись тевтоно-гневным пламенем. Из походов крейсер опять возвращался в Либаву. Однажды, придя с моря, фон Кемпке застал свою пассию за приборкой квартиры. Чистенькая, в белом передничке, женщина была особенно очаровательна в этот солнечный день.
– Сейчас я закончу возиться с этим, – сказала она. – Мне осталось лишь разобраться с хламом...
Носком туфельки Клара пихнула кучу вещей, предназначенных для помойки, которые фон Кемпке не решился бы назвать "хламом". Присев на корточки возле ног возлюбленной, он стал перебирать вещи, и его душа возмутилась:
– Как можно выкидывать? Нельзя же быть такой небережливой.
К удивлению своему, фон Кемпке извлек из мусора мужской несессер с набором – почти джентльменским, где было все, начиная от щипцов для завивки усов и кончая запасом презервативов.
– Вот это, например... выбросить легко, а где достать?
– Ах, боже мой, да не нужно мне это.
– Я понимаю, что тебе это не нужно. Ведь ты не завиваешь себе усов? Тогда объясни, как мужские вещи попали в твой дом?
Тут она призналась, что несессер остался от него. Клара долго потом шарила в шкафах, лазала на антресоли.
– Что ты потеряла? – спросил Кемпке.
– Я вспомнила, что после него остался еще портфель. Он не успел забежать за ним, как вы пришли в Либаву. Портфель совсем новенький. В нем масса карманов, он очень красив. Я знаю, Ганс, что портфель тебе очень понравится...
Огорченная, она оставила поиски:
– Ума не приложу, куда он делся. Но я хорошо помню, что он был! Я обещаю, Ганс, что найду его для тебя... обязательно!
Утром фон Кемпке случайно встретил владелицу дома на улице Святого Мартина, в котором жила Клара, – госпожу Штранге.
– Фрау Штранге, поверьте, что я испытываю самые нежные чувства к фрейлейн Изельгоф, но хотел бы спросить вас... Вот этот русский офицер, что бывал у Клары до меня, он...
– Ужасен! – охотно отвечала домовладелица, перебивая его. – Боже, что тут творилось, когда он появлялся со своей компанией. Как пьют русские – вам рассказывать не надо. Но они потом так плясали, что у меня от люстры отвалилась хрустальная подвеска, а люстра старинная, таких теперь не делают, и вот уже два года я ищу мастера, который бы смог...
– Благодарю вас, фрау Штранге.
* * *
Русские газеты писали тогда об Австрии – с язвой:
Австро-Венгрия – двуединая монархия, которая с одной стороны омывается Адриатическим морем, а с другой стороны загрязняется императором Францем-Иосифом...
Миру никогда не забыть пышных усов Франца-Иосифа; он помнил еще Меттерниха, а пережил Бисмарка и дождался – из прошлого кабриолетов – шестиместных "паккардов" на бензиновом ходу; над головой императора залетали аэропланы, а потом завыли сирены, возвещая нечто новенькое, чего не мог знать Меттерних, – воздушную тревогу! Вокруг Франца-Иосифа постоянно кого-либо убивали – то жену, то племянника, то сына. Ничто не смутило покоя величавого Габсбурга – самое главное: не терять хладнокровия! Теплые воды Адриатики не успевали обмывать империю, загрязненную императором, которого не брала даже пуля и бомба анархиста.
Австрийская армия была очень сильной, и сейчас она поставила Италию на колени. Русская Ставка решила спасать союзников от унизительной капитуляции. Начался знаменитый Брусиловский прорыв. От Пинских болот до румынской границы шла на Австрию, вскипая кровью, волна мощного наступления.
Вздувается у площади за ротой рота,
у злящейся на лбу вздуваются вены.
"Постойте, шашки о шелк кокоток"
вытрем, вытрем в бульварах Вены!"
Русские железные дороги не успевали вывозить эшелоны пленных. Военный престиж России поднялся как никогда высоко.
Газетчики надрывались:
"Купите вечернюю!
Италия! Германия! Австрия!"
Франц-Иосиф хладнокровно заболел и более уже не вставал. Его "лоскутная" империя пережила неслыханный разгром, какого Габсбурги не знали в веках. Италия вновь ожила, гордясь петушиными перьями своих берсальеров, а на юге зашевелилось непомерное честолюбие боярской Румынии. Теперь, после Брусиловского прорыва, румыны тоже пожелали кинуться в общую драку.
Русская Ставка пребывала сейчас в смятении, там рассуждали:
– Если Румыния выступит на стороне Германии против нас, России потребуется 30 дивизий, чтобы ее разгромить. Если же Румыния выступит против Германии, нам также понадобится 30 дивизий, чтобы спасать ее от разгрома. В любом случае мы, русские, ничего не выигрываем. В любом случае мы теряем 30 дивизий!..
Сразу выросло военное и политическое значение Черноморского флота, которым командовал бездарный адмирал Эбергард. Тот самый Эбергард, о коем еще адмирал Макаров говорил: "Я бы ему щенка не поручил, не то что миноносцем командовать..." Эбергард же командовал не миноносцем, а целым флотом. И каким флотом!
В этот исторический для России момент сразу пришли в действие потаенные пружины, топя одних, выдвигая других.
6
Мало кому известно, что, наряду с революционным подпольем, на русском флоте существовало еще одно "подполье" – тоже глубокое, тоже закопавшееся в конспирацию. Эти заговорщики имели столь респектабельный вид, что никто бы и не заподозрил в них карбонариев. Они постоянно держались на виду у властей предержащих, имели высокие чины, на императорских смотрах и в дни тезоименитств они сверкали, как иконостасы, орденами и оружием.
Это подполье тоже имело свою историю. Цусима не прошла для России бесследно, оставив на сердце многих болезненные шрамы. Немало тогда офицеров флота очертя голову кинулось в пропаганду, твердя о значении флота для России. Агитация велась широко и весьма умело. На добровольные пожертвования строились эскадры, возводились новые гавани. Идеи морской пропаганды глубоко проникли и в русскую провинцию, и в эти годы новобранец охотнее шел на флот, нежели в армию. От вопросов чисто специальных офицеры постепенно перешли к вопросам политики. Так зародилось это подполье. И если подпольщики-матросы смыкались с ленинской партией, работавшей в условиях эмиграции, то заговорщики-офицеры тесно смыкались с тем крылом Государственной думы, которое предвидело неизбежность краха монархии. Мало того, когда самодержавие падет, думцы решили взять власть над страною в свои руки.
Это был заговор, но не слева, а – справа... Душою его были флаг-офицеры штаба Балтийского флота – Ренгартен, князь Черкасский, Федя Довконт, Щастный, Альтфатер и Костя Житков – редактор "Морского сборника". Собирались они келейно, причем беседы свои стенографировали. Штабной "Кречет" – под флагом адмирала Канина – давно трясло и качало.
– Странный кораблик, – посмеивались заговорщики. – Не броненосец, не миноносец, а просто каютоносец, на котором полно в экипаже рогоносцев и желудконосцев.
– Но мы, – заявлял Ренгартен, – отъявленные идееносцы. Итак, вернемся на фарватер. О чем речь? Опять на повестке дня будущая революция. Вопрос: что делать, если она произойдет завтра?
Молчали. Черкасский встряхнул Довконта:
– Феденька, отвечай – что ты будешь делать?
– Очевидно, поддерживать существующий режим.
– Ах, как это неправильно! – воскликнул Ренгартен.
– Да, ты сглупил, Феденька... В такие моменты, как революция, важно сохранить полную ясность мышления. Важно не свершать поступков, глубоко не обдумав их раньше. Помни, что погибнуть от шальной пули идиота довольно непроизводительно.
– Главное, – добавил Ренгартен, – наше массированное воздействие на командующих флотами. В случае революции мы должны разбиться в лепешку, но сделать все, чтобы решения комфлотов шли исключительно к спасению России. Мы люди здесь свои и будем откровенны до конца: за монархию держаться – это глупо. Держались уже триста лет за Романовых, но... хватит!
– Ну, хорошо, – сказал Костя Житков. – Монархия – анахронизм, с этим я согласен... А как быть без нее?
– Костя, – отвечал ему князь, – ты же не маленький. Не задавай вопросов из области холостых понятий о женатом монахе.
Ренгартен упрямо выводил разговор в нужное русло:
– Итак, в связи с тем, что Румыния ввязывается в войну, надо подумать о Севастополе... Эбергарда – на свалку! Над Черноморским флотом будем ставить своего человека. Канина мы тоже не пощадим – подыщем замену. Жаль, что нет здесь сегодня Васи Альтфатера, он бы проинформировал нас о начморштабе адмирале Русине. Человек этот имеет "железный клюв", и он, кажется, будет клевать наше зерно... Итак, господа, Севастополь! Надо плеснуть мазута на форсунки Государственной думы. Мы готовы действовать...