Но зато у Маслова был страх иной, и того страха ему не изжить, вином не залить, не закричать. Когда спрашивали его о корени, то отвечал Анисим Александрович так:
"Фамилии я старой и благородной, но корени своего за выморочностью сродственников не ведаю…" И это была - ложь!
Ведал он свой "корень", еще как ведал. Даже сны ему иногда снились - детские. Вот он сам, пастушонком малым, в ночном коней стережет. Вот и матка его квашню месит, а бабушка Лукерья прядет очески льняные. Потом хватит внучка, ткнет головой в колени себе, и так приятно Аниське, так хорошо ищется в голове его родимая бабушка… Одного не вспомнить Маслову - где это было? Вставали в памяти равнины, поросшие ольшаником, да речка узкая, в которой пескари жили да голавли. И - раки. А что за речка, а что за равнины? - места урождения своего не знал Маслов.
Вот это и был его корень - корень мужицкий. Вышел он из крепостных, от земли оторвался, выбился из "сказок" ревизских в люди на дорогу шляхетскую - дорогу служивую. Знал об этом, да молчал, и Дунька его (рябая умница) тоже помалкивала: сама-то она была из дворянок!
- Посуди сама, Дуняшка, - признавался ей Маслов, - каково же мне, империи обер-прокурору, в происхожденье подлом сказаться? От дел отринут… А кто, кроме меня, мужика защитит?
И, плоским носом в подушки зарывшись, тихонько выла жена-умница. Единая на свете - любимая и рябая.
Анисим Александрович понимал: страшно бабе!
- Горбатого, - говорил он ей, - меня токмо одна могила исправит…
И засыпал - в тревогах. Вскрикивал, зубами скреготал. "О, ночи, ночи вы мои! Ночи обер-прокурорские…"
Глава 9
Когда до Берлина дошла весть, что Анна Иоанновна разодрала кондиции и вновь обрела самодержавие, король был счастлив:
- Теперь-то у меня руки развязаны, и я не стану бояться Польши. Курляндию мы приладим к Пруссии, а кронпринца я женю на племяннице русской царицы… Велите же от моего имени завтра в богадельнях Берлина приготовить беднякам подливку из лука. Пусть и они порадуются вместе с королем!
А сегодня - день будний. Пять гамбургских селедок и кружка пива - завтрак Soldaten-Konig'a. Бранденбургского курфюрста и короля прусского - Фридриха Вильгельма, дай бог ему здоровья!
Год был у короля неудачным: сын Фриц хотел бежать из Пруссии к этим противным французам. Отрезать ему нос и уши, конечно, неудобно. Фриц заключен в крепость Кюстрина, а товарищу его отрубили голову… Вот к чему приводит игра на флейте и чтение парижских журналов! Мысли короля из Кюстрина перенеслись в цейхгаузы Берлина: там немало сукна, которое давно уже сгнило… Неужели у проклятых англичан сукно лучше? Весь мир должен знать: нет товаров лучше, чем прусские товары!
"Может, - задумался король, - съесть еще одну селедку? Нет, - остановил он себя, - нужна разумная экономия… Пруссия и Бранденбург небогаты!"
Пришел советник и доложил, что из России в подарок от Анны Иоанновны прибыли восемьдесят длинных парней:
- Вот их длина от пяток до макушки, ваше величество! Фридрих Вильгельм глянул в реестр: "Ого, богатыри…"
- Сколько Анна просит за каждую голову?
- Она их дарит, вам платить не надо.
- Тогда, - решил король, - надо придумать, как отблагодарить Анну за этих мунстров. Россия заводит кирасирские полки, для этого нужны тяжелые лошади. Но лошадей пусть покупают у голштинцев… Я думаю о Людольфе Бисмарке - он добрый малый! Не послать ли его в Россию инструктором - в обмен на этих длинных парней?
Лицо советника изображало глубокую скорбь верноподданного:
- Ваше королевское величество, полковник фон Бисмарк вчера нечаянно схватил шпагу и насквозь проколол своего лакея, а теперь ждет вашего высочайшего милосердия.
Фридрих Вильгельм торопливо обернулся:
- Он ждет, конечно, за этой дверью? Так позови его… Вошел фон Бисмарк - детина хоть куда. Правофланговый!
- Негодяй! - сказал король. - Отвечай по чести: за что ты убил моего исправного налогоплательщика?
- Ваше величество, - отвечал Бисмарк без тени трусости, - не было глупее человека на белом свете…
- Ты ошибаешься! - сказал король. - Весь свет таков!
- Но это был дурак особый… Вчера после плацмунстра я попросил его подать мне ботфорты.
- Он их не подал?
- Подал! Но оба были с правой ноги.
- Дурак, конечно, - согласился король. - Но у тебя же две пары ботфортов, Бисмарк?
- Ваше величество, этот болван принес мне и другую пару. Но эти ботфорты, естественно, были оба с левой ноги… Тут я не выдержал, а шпага как раз была в руке. Бац! - и готово.
- Но я не вижу законного повода для казни, Бисмарк.
- Ах, ваше величество… У вас было уже столько поводов наградить меня раньше, но вы этого не сделали, так наградите же меня теперь своим высочайшим помилованием!
Король дал Бисмарку пощечину и нежно поцеловал:
- Ступай же в крепость! И сиди там тихо. Если ты когда-нибудь придешь мне на память, то я тебя, может быть, и выпущу.
- Ваше величество, я исполню приказ. Но что мне делать, чтобы вы вспомнили меня поскорее?
- Примерное поведение, Бисмарк, есть как раз именно то, на что я обращаю свое частое внимание… Ступай! Марш!
Король-солдат отправился на прогулку. Внимание, господа берлинцы, внимание… Если вы успеете, то лучше спрячьтесь! Пора уже знать всем добрым немцам, что Берлин - не Афины, а Спарта; порядок и ранжир солдатской казармы куда как величественнее афоризмов Лейбница. Его величество едет на плац. Прогулка для короля - для народа ревизия. А трость короля - непогрешимый закон. Око короля Пруссии недреманно, как у беркута:
"Вон тот чиновник, показавшийся в окне, с утра дует пиво. С чего он так расточителен? Может, налоги чиновникам повысить?.. Женщины чинно идут на базар, - похвальное усердие! Собачка гадит на улице. Нехорошо. Надо ввести налог на собак… О-о-о, стоит малый на улице и ничего не делает… Какая наглость!"
Король пулей вылетел из коляски:
- Ты кто таков?
- Я стекольщик…
- Мерзавец, кто догадается об этом? Почему ты не работаешь?
- Увы, мой король! Сегодня нет работы. Все стекла в Берлине целы…
Король тростью переколотил стекла в соседних домах.
- Трудись! - сказал. - Нельзя быть праздным, ибо праздность развращает немца… - И он поехал далее, на Потсдам.
Улицы ровные. Деревья замерли в строю. Плац. Красота.
Посреди плаца в Потсдаме - голые - стоят русские великаны. Вологодские, ярославские, рязанские. Капралы ходят с аршинами - ранжируют. Как же отблагодарить Анну Иоанновну за ее подарок? "Жаль Бисмарка! - подумал король. - Добрый он малый, и как бы теперь не избаловался, сидя в крепости, а не в казарме…"
Король вышел на середину. Плац подметен. ("Чисто ли?..") - Забудьте, что вы русские, - сказал король, - отныне вы мои верноподданные… В ремесле прусского солдата заключен для вас единственный путь к славе. Оцените свое превосходство над распущенной статской сволочью… Эй, кто там? Переведите олухам!
Русский толмач-раскольник перевел.
- Порядок, экономия и симметрия, - добавил король. - Сейчас вы получите в знак прусского гостеприимства по кружке доброго немецкого пива. Однако не советую обольщаться. Вторую кружку вы получите от щедрот королевства, когда я уволю вас в отставку - за ранами и болезнями…
Раскольник перетолмачил, и король закончил:
- За любое нарушение дисциплины - пытка и отрезание носа! За побег из моей армии, что есть измена Пруссии, - смертная казнь!
Внимание, господа берлинцы, внимание: король возвращается из Потсдама! Ревизия - закон, а закон - ревизия. Кто-нибудь спорит? Нет, все берлинцы согласны с королем. И сын-кронпринц сидит в крепости, а полковник Бисмарк шагает в крепость…
Чистенькие небеса Бранденбургского курфюршества.
А над лесами и болотами Пруссии волокнами лежит туман.
- Хайль, кениг! Хох, зольдатен!
Русские великаны допивают пиво из фаянсовых кружек.
К вечеру из восьмидесяти осталось семьдесят шесть.
Четверо удрали. Не зная языка. Но сразу же - прямо с плаца…
- Убыток, - опечалился король. - Опять убыток! Пусть только посмеют теперь в России не купить наше замечательное сукно…
Над королевством Пруссии и курфюршеством Бранденбургским царила, как говорил об этом сам Фридрих Вильгельм:
- Непостижимая тайна государственности…
***
- Пруссия, - сказал Остерман, табачку нюхнув, - может служить для нас образцом просвещенной монархии…
- Какой же образец, - спросила Анна Иоанновна, - ежели король всех ученых из Берлина разогнал? Я-то своих не разгоняю!
- Ваше величество, - резко отвечал Остерман, - просвещение это еще не значит - грамотность! Немцы просвещенны потому, что любят своего короля и от уплаты налогов не уклоняются, как это мы наблюдаем в России непросвещенной… Пароль Пруссии таков: будь солдатом, плати налоги и держи язык за зубами!
- Вот бы и нам так, - с завистью вздохнула Анна, грезя.
- Король же прусский, - продолжал Остерман усыпляюще, - издавна благосклонен к Рейнгольду Левенвольде <Напоминаю читателю, что Р. Левенвольде состоял платным шпионом Пруссии при русском правительстве.>. И, ваше величество, при создании нового славного регимента вам следует обратить внимание и на его шефа…
Задумано было так: собрать под новые знамена курляндцев и немцев и - однодворцев, нищих и злых, которые были потомками казненных стрельцов. Старая же гвардия (семеновцы и преображенцы) были потомками петровских "потешных", и тем стрельцам - исконные враги.
Разгон гвардии начали с кавалергардов. Лейб-регимент больше других орал, когда надо было кондиции рвать. А теперь-то они помалкивали. Пьяное "виват Анна" и трезвое "покорнейше благодарим". А им - в шею, да кого в армию, да кого в провинцию.
Преторианцев нового полка одели в зеленые кафтаны до колена. На шею офицерам повязали (бантом назад) полотняные галстуки. Ботфорты звякали медными шпорами. На шляпах сделали плюмажи из белых и красных перьев.
Портупеи лосиновые, темляки из цветной шерсти, ножны черненые, шпаги - в аршин длиною, землю царапали. Под конец офицерству выдали по протазану и поставили всех в строй.
Полк был готов, и принц Людвиг Гессен-Гомбургский умильно глядел в лицо императрицы.
- Ваше величество, - намекал, - имею немалый воинский опыт. И желал бы развить его для пущей славы вашей в полку новом…
Но Бирен грубо принца того отшиб и командиров подсказывал:
- Годятся: Вейссбах.., де Бонн… Ласси… Анна Иоанновна имела иные намерения. Боясь, как бы Бирен не стал более просить паса, она все реже делила свое ложе с Густавом Левенвольде. А чтобы задобрить фаворита в любовном абшиде, Анна Иоанновна решила откупиться - широко, по-царски:
- Родилась я в селе Измайловском, и тому полку приказывают называться Измайловским тож! А тебе Густав, - повелела Анна, - быть при нем полковником… Мунструй и верь: благосклонна я!
Густав Левенвольде мунстрования не жаловал. Спонтировать бы - вот это дело! Приятное и благородное. Сунул он за обшлаг мундира четыре колоды карт и долго выражал свое неудовольствие таким назначением. "Ну, до мунстра-то охотники сыщутся… Вот и барон Густав Бирен, тля, выпавшая из польского панциря! Его можно в майоры. А кого же - в подполковники Измайловские?.."
- Господа, - спросил Левенвольде, - кто знает достойного?
- Гампф! Гампф! Гампф! - пролаяли дружно.
- Но я майора Гампфа плохо знаю, - сказал Левенвольде. - А вот шотландца Хакоба Кейта король прусский хваливает. Кейт тридцати шести лет и подвижен. Команды выговаривает чисто…
Кейта и назначили (в подполковники). После чего регимент был выведен за Яузу - в лагерный компанент. Перед мунстром решено было осмотреться. Выпустили первый Приказ по полку: "На квартирах стоять тихо, обывателям обид не чинить, от огня иметь шибкое опасение…"
- Когда солдат ногу тянет гуськом на шаге, - опечалился Густав Бирен, - то не получается линии отменно ровной и четкой… Нас засмеют в образованных странах, если мы этой линии от солдат не добьемся!
- Но стоят-то они хорошо, - зевнул Левенвольде. Кент подошел сбоку строя - глянул вдоль линии.
- Вот тут, - показал себе на грудь. - Тут что-то еще не в порядке. Они не научились еще дышать…
В журнале полка появилась первая запись - вот она:
"Понеделок. - Имелась солдатская эксеръциция Леибъгвардии Измайловского полку при присудствии Ея Императорьскаго Величества потом трактованы штап и обер афицеры в хоромах, аундер афицеры и салтаты налугу…"
Густав Левенвольде перебрал карты в гибких пальцах.
- Время спонтировать, - сказал. - Я пойду, молодчага Кейт, а вы мунструйте их, пожалуйста, по образцу прусскому…
Сел в карету и укатил. Когда осела пыль на дороге, молодчага Кейт со скрипом натянул узкую перчатку и сказал:
- Молодчага Бирен! Я поеду обедать, а вы.., линию в носке выпрямляйте. И вот тут, - Кейт показал себе на грудь, - дыхание у них исправьте, чтобы над нами потом не смеялись…
Больше ни Левенвольде, ни Кейта в полку никогда не бывало.
Майор Густав Бирен, младший брат фаворита царицы, остался в Измайловском компаненте полным хозяином. Первым делом загнал он весь полк в баню, чтобы в кипятке солдаты распарили кости. Ногу каждого заставлял вытягивать, и от носка до колена проверял - ровно ли? Слава богу, "гусек" уже получался!
Но Густав Бирен был добрый малый, и свои ноги в кипятке тоже выдержал. Великое искусство фрунта наполнено терниями… На обваренных кипятком ногах вышел полк на плацы.
- Мунстр! - ликовал майор Бирен. - Темпы отбивать с промежутком, в коем бы трижды счесть можно было… Айн, цвай, драй!
Бирен писал по-немецки, кричал по-немецки, все тут же быстро переводилось на русский. Полковые палачи-профосы стояли с фухтелями наготове. К вечеру избитых людей уносили на руках. Сами уже не шли. Но какие это были вдохновенные дни для Бирена!..
Среди ночи он проснулся, весь в холодном поту:
- А что, если два темпа с левой ноги отбить - короткие? А третий - длинный? И - линия… Вот здорово! Так был создан для России Измайловский полк.
- Имею для сего полка особое намерение, - призналась Анна Иоанновна. - Походами Измайловский регимент не отягщать, а быть ему постоянно при охране моей высокой особы… Да зовите Ушакова ко мне: пусть скажет - какая эха идет на Москве?
Эхо было таково: на Москве недовольны, злобятся…
- Ништо им! - сказала Анна. - Кругом меня одни злодеи!
Измайлово - село русское, древнее. Измайловский же полк - войско сбродное, новое. Это уже не гвардия - защита отечества!
Это лейб-гвардия - защита самодержавия!
***
Николае Бидлоо - Быдло щупал отвислый живот Анны Иоанновны.
- Дистракция отлична! - утешил он императрицу. - Меланхолии же в кишках ваших не наблюдаю… Но исключите из своего меню декокт, прописанный вам Лаврентием Блументростом. А так же, ваше величество, не препятствуйте выходу газов наружу…
Бидлоо очень завидовал славе врача Блументроста, которого уважали на Москве русские люди, и говорил про старого ученого, что верить этому разбойнику нельзя.
"Нет ли тут злого умысла?" - задумалась Анна Иоанновна, и Лаврентия Лаврентьевича призвали ко двору.
И сказала царица Блументросту слова подозрительные:
- Что же ты, архиятер, рецепт от себя худо пишешь? Гляди-ка сам, что получается… Дядю моего, Петра Первого, лечил - он опочить соизволил; Екатерину Алексеевну ты лечить взялся - тоже духу не удержала; теперь и племянника моего, Петра Второго, говорят, уморил ты…
Низко поклонился ей старый Блументрост - Академии наук президент и лейб-архиятер их императорских величеств и высочеств.
- Напрасно изволите гневаться, - ответил он, выпрямляясь. - Великий дядя ваш, сами ведаете, отчего помер… Екатерина же Первыя, кроме вина, ничего больше не пили. Петр же Вторый, племянник ваш, был охотами истощен и в науках любовных искушен сызмальства… А врачи ведь - не боги!
Анна Иоанновна обозлилась, пошла рукава поддергивать.
- А коли так, - сказала, пыхтя, - то можно ли врачам доверять здоровье богов земных? (И при этом на себя указала.) Каково же сестрице моей, Екатерине Иоанновне, кою ты ныне лечишь?
Дикая герцогиня Мекленбургская Блументроста жаловала: он ей тайные аборты производил, и Анна, конечно, знала о том.
- Ваше величество, - опять склонился старый врач перед царицей. - Эскулапам, как и цезарям, положено быть честными. И потому скажу вам честно: кончина вашей сестры тоже не будет в благоуханье святости. Ибо никакое чрево того не выдержит, что утроба герцогини Мекленбургской ежемесячно выносит… А - вино? Вы знаете, сколько пьет вина ваша сестрица?
Громадная рука Анны Иоанновны обрушилась сверху. Удар! - и старик покатился по полу.
- От Академии моей тебя отрину! - заревела Анна. - Словечко одно скажу, и быть тебе в окно из дворца брошену! Смеешь ли ты рассуждать о нас - о помазанниках божиих! - яко о тварях земных?
Блумейтрост уехал в Измайлово, и - притих. Академией он уже давно не занимался: Лаврентий Лаврентьевич был опытный врач, но никакой не ученый. Теперь место его было упалое, и при дворе снова заволновались.
- Академия свободна, - говорили. - Президент нужен!
- А - кого? Вон барон Корф, он книжки читает…
- Друзья, Кейзерлинг умнее Корфа!
- Ну это еще не выяснено, кто из них умнее… Блументрост упал. Да столь крепко упал, что в Петербурге еще выше подскочил секретарь Данила Шумахер, хорек удивительный (после него долго Академию "де-сиянс" проветривали). И говорил теперь Шумахер речи деликатные. Вот так он говорил:
- Что ж, я согласен: пусть Россия - господину Бирену, но уж русскую Академию, извините, я не уступлю. Она - моя! Меня еще Петр Великий высочайше изволили жаловать. Да и жена у меня - дочь лейб-кухмистера Фельтена, который варит супы ея величеству…