- Знаете, вы меня утешили, - сказал он. - Когда мне снова надоест моя деревня под горой, я не стану прыгать в окно. Я пойду и превращусь в камень.
- Вам не интересно, что скрыто за облаками?
- А там что-то скрыто?
- Проверьте.
Федор хотел ответить, что попробует, но вдруг ощутил у себя на лбу недружественный взгляд и отвлекся от разговора. Аглая о чем-то толковала, но он не слышал. В нескольких шагах от кафе посреди тротуара стояла девка в коричневом плаще и, как гоголевская панночка, пожирала его шалыми глазами, упершись в стену невидимого круга. Немногочисленная публика обтекала ее с двух сторон, как вода - торчащий посреди реки клок земли, но, похоже, никто не замечал ее. "Явилась, - стремительно мрачнея, подумал Федор, и прежняя уверенность поколебалась: - Может, в самом деле не надо было поминать?.."
Бросив на столик деньги, он нашарил рукой пакеты с покупками и с нервной интонацией произнес:
- Кажется, дождь начинается. Нам, видимо, пора.
Аглая не возражала, однако, выйдя из кафе, красноречиво посмотрела на небо, едва прикрытое облачной ватой. Федор, заметив ее мимику, предпочел позорно промолчать и размашистым шагом направился ловить такси. Посадив Аглаю в машину, он с тревогой осознал, что чего-то не хватает. В душу закралось неприятное предчувствие. Федор бросил пакеты на колени Аглае и помчался к кафе, на бегу высматривая проклятую девку. Ее не было. Он влетел под зонтики, сбил пару стульев и успел перехватить книжку, к которой уже подбирался карлик с кривыми ногами и гадкой физиономией. Вблизи он был похож на карикатурного буржуя из советской газеты, изобличавшей гнилые намерения акульей политики капитализма. Уродец злобно зашипел, глядя снизу вверх и продолжая тянуть лапы к книге. Федор, оскалившись в ответ, ткнул его кулаком в грудь, поглядел, как карлик барахтается на полу между стульев, и махнул обратно.
В машине он молчал, как убитый, понимая, что как-то нужно объяснить свою эскападу с внезапным бегством из кафе и на этот раз сказать чистую правду, но не мог решить, с какого конца начинать. Во всей этой истории был ощутимо скользкий момент - каждая встреча с девкой-хищницей укрепляла в нем чувство, что это существо женского пола имеет на него некие виды. И, несмотря на излучаемую ею угрозу, он догадывался, что это за виды. В своей столичной золотой жизни Федор не однажды ловил на себе в точности такие же опасные взгляды девиц, которые почему-либо считали его своим имуществом и по-звериному ревновали ко всем прочим лукавым дочерям Евы. Но человеческие создания, скудные умом и воображением, его не пугали. Гораздо больше смущала мысль, что на своем жизненном пути он повстречал мифического суккуба, демонического соблазнителя мужской половины человечества. Каким-то образом он знал, что под плащом у девки нет ничего, кроме абсолютной наготы, и это не могло не беспокоить. Впрочем, в этом соображении имелся существенный изъян: объяснить несомненное знакомство Аглаи с девкой в таком случае было никак невозможно. Однако тут Федору пришла на ум занятная мысль, что суккуб, вероятно, очень ревнив и пытается отпугивать от него соперниц. Но опять же все это никак не вязалось с тем, что на алтайских дорогах девка-оборотень - давно известный персонаж.
Здесь его путаные размышления были прерваны. До прилета Мити оставалась четверть часа, и, высадившись из такси, Федор с Аглаей бесцельно гуляли по улице, как школьники, сбежавшие с уроков, чтобы целоваться, но вдруг забоявшиеся и не знающие, чем занять время.
- Я должен сделать вам признание, - решился он.
- Судя по мрачному тону, это не признание в любви, - насмешливая улыбка слегка тронула ее губы.
Федор подавленно хмурился.
- Я не знаю. За последние два месяца все настолько перепуталось и смешалось. Меня преследуют; я иду по следу, оставленному моим предком; он преследовал в горах вашего прадеда, а может, все было наоборот. Одним словом, бабушкин клубок.
- Кто преследует вас? - недоверчиво спросила Аглая.
Федор набрал воздуху в грудь.
- Это бредовая история, она тянется от самой Москвы. Сперва я решил, что это кто-то из моих прежних… гм… легкомысленных увлечений. Моя жизнь, конечно, не была образцом добродетели…
- Слишком много соблазнов, - с иронией подсказала Аглая.
- Вот именно. И теперь я думаю: что если для меня настал час расплаты? Может быть, она преследует меня, чтобы потребовать оплаты прежних счетов?
Он умолк, осознав, что совершает ошибку, выражаясь невразумительно. Но было поздно - ошибка тотчас дала кривые плоды: Аглая поняла его абстрактную риторику по-своему, наполнив самым конкретным смыслом.
- Она? То есть вы хотели признаться мне в том, что вас преследует какая-то женщина. Господи, как это пошло. Вы не могли придумать ничего лучше, чем хвастовство бывалого бабника? Чересчур нелепый способ набить себе цену в моих глазах.
С неба донесся глухой рокот, в голубизне среди пухлых подушек облаков возникли очертания летящего мамонта со стальной шкурой. Аглая, ускорив шаг, направилась к автостоянке.
- Что за огород из глупостей! - крикнул ей в спину Федор и пошел следом. Ему хотелось догнать ее, развернуть к себе и, не дав сказать ни слова, зажать ей рот губами, целовать до тех пор, пока хватит воздуха, мучительно и сладостно. Но останавливало отчетливое понимание, что за это рискованное действие придется поплатиться - самое меньшее ударом невидимой дубины промеж глаз. Даже просто взять ее за руку он бы теперь не решился.
Вертолет заходил на посадку. С земли ему грозил кулаком толстобрюхий охранник автостоянки. Митя, высовываясь из кабины, весело кричал в ответ.
"Все бабы истеричные дуры", - зло подумал Федор.
- Что вы там говорили о прежних счетах? - остановившись, но не оборачиваясь, спросила Аглая. Очевидно, ход ее мысли принял иное направление.
- Чистую правду, - хмуро ответил он, следя за маневрами вертушки, виртуозно пристраивающей свою тушу на свободном пространстве между иномарками.
- У этой женщины ребенок от вас? - перекрикивая рев вертолета, осведомилась Аглая.
- Какой женщины? - ошеломленно повернулся к ней Федор.
- Той, которая вас преследует. Или все-таки нет никакой женщины?
- Есть, - прокричал Федор. - А ребенка нет и быть не может. Какие вообще дети от существа, чья инфернальность не вызывает сомнений?
Вертолет укрощенно затих и стал смирен, тяжелые лопасти винта обвисли наподобие опахал. Митя сделал приглашающий жест: "Залазьте".
Лишь когда вертушка взмыла в воздух, Аглая выдала свое волнение:
- Вы уверены?
- А я могу у вас спросить, - обиженно съязвил Федор. - Вы прелестно лжете, милая барышня, но теперь и вам придется выложить всю правду. Я видел эту девку на вашем рисунке, который вы так поспешно разорвали. Так кто она, по-вашему?
Минуту Аглая сидела молча, с поникшей головой, оцепенело сжимая ладони коленями, и наконец вымолвила:
- Не знаю. Думаю, она сторож. Охраняет древние тропы в горах и забирает себе…
- Что? - выдохнул Федор.
- Что захочет. Что ей отдают.
Она произнесла это таким несчастным голосом, что Федору сделалось муторно и совестно, захотелось встать на колени и бить себя кулаком в грудь.
- Она забрала жизнь моих родителей. Теперь она хочет тебя.
- В каком смысле - "хочет меня"?
- Ты что?! - вскинулась Аглая, зардевшись. - Она же не человек.
- Ну да, суккуб, - сказал Федор, наконец заметивший ее обращение на "ты", а следовательно, существенное потепление их отношений. И это не могло не воодушевлять, невзирая на страшно нелепое содержание разговора.
Аглая отвела глаза и надолго замолчала. Федор принялся раздумывать о том, не попробовать ли обнять ее, хотя бы за плечи, и не станет ли этот невинный жест новым поводом к похолоданию между ними. Вроде бы пустяк, но вопрос серьезный, едва ли не жизненно важный.
- Тебе нельзя ходить в горы, - сказала она. - По крайней мере в одиночку.
Федор озадачился.
- А с кем мне туда ходить? С дедом Филимоном и бабушкой Евдокинишной?
- Со мной, - ответила она просто.
Федор на миг пришел в замешательство, но потом догадался, что она предлагает себя в роли оберега, не имея в виду ничего такого, о чем он сам, зайдя в мечтах слишком далеко, подумал в первую очередь.
- Да, с такой охраной мне сам черт не будет страшен, - заключил он.
Внизу волновались на ветру желтые подсолнуховые поля, и тянулись извилистой лентой дымчато-синие перелески, казавшиеся сверху стадами древних окаменевших мастодонтов. Горы впереди сверкали на солнце белым и голубым жемчугом озер, лохматой ниткой водопада. Федор решил, что самое время подбить итоги дня:
- Как твоя городофобия?
- А что с ней может случиться? - рассеянно ответила Аглая. - Город - плоский. В нем тесно.
- Я так и подумал. Лучше гор могут быть только горы. А город - этот так, удобства.
Раскрыв воспоминания прапорщика Чернова на случайной странице, он уткнулся в загадочно-манящее название - Царь-гора. В одном этом имени заключалось целое богатство. Он представил ее себе - царственная осанка крутых склонов, зелено-голубая мантия лесов и белоснежная шапка-венец на остроугольной вершине в серебряном нимбе облаков.
Федор закрыл книгу и дал грезам унести его на эту бесконечно высокую гору, на которую когда-нибудь он въяве совершит паломническое восхождение. Даже если, карабкаясь по ней, он выбьется из сил и превратится в камень, жалеть будет не о чем. Потому что в каждом шаге по ее бархатным склонам и в каждом ползке по голым скалистым кручам не будет ничего, кроме свободы. Свободы, соскребающей с души все лишнее, налипшее за долгие годы.
2
Черная тайга, тесно обступавшая железную дорогу, казалась ведущим в никуда туннелем. Проход все сужался, мохнатые вековые стволы плотными рядами подступали ближе, и чудилось, что где-то впереди они сомкнутся и поглотят дорогу вместе с осторожно, словно на ощупь, ползущим по ней составом. Синее декабрьское утро мертвым светом проникало в вагон, обволакивало предметы: стакан в подстаканнике с недопитым чаем, раскрытую лакированную шкатулку красного дерева, американский кольт, золотой медальон с локоном светлых волос. Кроме локона, в медальон была вправлена обрезанная по краям фотокарточка. С нее едва заметно улыбалась молодая женщина с нежным овалом лица и умными глазами, в которых навсегда запечатлелось предчувствие неведомой беды.
Щелкнула застежка медальона, Шергин вернул его в шкатулку, закрыл крышку и провел рукой по лицу, снимая усталость. Поезд, будто осмелев, набирал скорость, отчаянно пробивая себе путь из черного таежного туннеля. Колеса глухо выстукивали рельсовый марш, синий рассвет разбавлялся мутной серостью. Вдруг поезд захлебнулся в своем отчаянном беге, словно получил удар по физиономии. Колеса жалобно завизжали, вагоны клацнули сцеплениями, стакан перевернулся, выплеснул чай и грянулся об пол. Шергин затылком бумкнул о стену купе, шкатулка съехала со стола к нему на колени. Состав, прокатившись еще немного, встал с пронзительно прошипевшим выдохом. Дверь купе отдернулась, испуганно вытаращился, прижимая руку к голове, Васька:
- Красные, вашбродь, партизаны!
Шергин рванул вниз окно, высунулся в морозное утро. Тайга вдоль дороги ватно безмолвствовала, впереди с паровоза кто-то соскочил в сугроб и побежал, переваливаясь, к рельсам. Шергин закрыл окно и взял со стола револьвер. Васька, забившись в угол, тупо рассматривал осколки стакана на полу.
- Сиди тут, - велел Шергин.
Сойдя с поезда, он пошел вдоль путей к паровозу. Из раскрытых дверей теплушек, оживленно гомоня, выпрыгивали солдаты, разминали ноги в сугробах, тут же, не отходя далеко, справляли нужду. От головы состава бежал унтер-офицер, махал рукой и с перекосившимся лицом ошеломленно орал, разнося весть:
- Пути дальше нет! Рельсы взорваны!
Оступившись в снегу, он налетел на Шергина, отшатнулся, козырнул и выкрикнул, по-рыбьи округлив глаза:
- По пути следования подрыв полотна, господин капитан!
Шергин оттолкнул его и, увязая по колено в сугробе, дошел до паровоза. Состав не дотянул до развороченных, вздыбленных на воздух рельсов десяток метров. Возле стояли машинист в тулупе и валенках и кочегар, вымазанный углем в арапа, выскочивший в одной кацавейке и ушанке. Оба чесали в затылках, сдвинув шапки на лбы.
- М-да, - сказал машинист, косо стрельнув глазами на Шергина.
- Н-да-а, - в тон ему протянул кочегар и посвистел.
- Ну и чья это работа? - спросил Шергин.
- Дак хто ж его знает, - машинист озабоченно потрогал изогнутый рельс. - Партизан вроде близко не водится, на сто верст вокруг. А через сто верст, в Залесовском, аккурат недавно завелись. Злые, говорят, как черти.
- Ремонтную артель вызывать надо, - убежденно сказал кочегар и сплюнул черной слюной в снег.
- Чем ее вызывать? Пер…ть в небо, пока услышат? - сварливо отозвался машинист. - Ждать обходчиков, а то самим топать до Сидоровки. Да починки еще на полторы сутки. Дён пять простоим.
- Сколько отсюда до Барнаула?
- Дак верст полсотни, - прикинул в уме машинист.
Круто развернувшись, Шергин пошел назад, выкрикнул нескольких младших офицеров и велел строить роты для походного марша.
Васька в купе дремал, уронив голову на стол и обнимаясь с заветной шкатулкой красного дерева.
- Ась? Партизаны? Где? - мутно уставился он на Шергина, разбуженный тычком.
К полудню маршевые роты выбрались из таежного туннеля в снежные поля, сливавшиеся на горизонте с белесым небом. Жидкий свет невидимого солнца казался разреженным, глаза быстро утомлялись смотреть в бесконечную белизну и невольно опускались, утыкаясь в спину впереди идущего или в ноги. За полтора часа бескрайнее поле снега высосало из людей все силы и настроило их на строптивый лад. Когда над ротами пронеслось возбужденное: "Жилье!" - Шергин почувствовал себя Колумбом, услышавшим со вздохом облегчения заветное "Земля!".
На поле стали попадаться убеленные вороха неубранного сена. Деревенские строения медленно выползали впереди из снегов, растянувшись в конце концов на половину окоема. Село было большое, из-за домов виднелась каменная бело-голубая колокольня.
- Гляди! Удирают!
По первой роте прошло движение, легкая крикливая суета. По приказу вскинулось несколько винтовок, щелкнули затворы, пукнули выстрелы. От края деревни к лесу позади нее скакали на конях четверо, сверкая белыми башлыками и по-разбойничьи заливаясь свистом. Пули пролетели мимо.
- Уйдут! Эх, уйдут, - переживал румяный поручик с побелевшим от мороза носом, выцеливая из револьвера убегающих.
Три выстрела один за другим отправились в пустоту. Четверо конных скрылись за высоким амбаром в конце села.
- Ушли, - выдохнул поручик и повернулся к Шергину. - А рельсы-то - как пить дать, их рук дело.
У входа в село роты встречала депутация крестьян во главе со старостой, высоким коренастым мужиком, из тех, что плечом заденет - убьет. С медвежьей фигурой и крепко посаженной на туловище головой не вязался его смиренный, виноватый взгляд, беспокойно убегавший все время в поле.
- Здравия желаем, - нестройным хором протянули мужики и посрывали долой шапки.
- Того же и вам, коли не врете, - ответил Шергин.
- Да што ж нам врать-то, помилуй Бог, - открестились мужики. - Чай, к совдепии пристрастия не имеем, сами нахлебались от большевицких нехристей.
- Ярушевский! - позвал Шергин. - Велите обыскать село. Авось, еще кто прыткий сыщется.
Староста, утопив голову в могучих плечах, с тоской проводил взглядом отряженных на обыск солдат.
- Прытких более нету, - прогудел он в бороду.
- А какие есть? - нахмурился Шергин.
Мужики выдали дружный вздох и опять сдернули шапки.
- Виноваты, вашбродь, бес попутал.
Староста снова пустил глаза пастись в поле.
- Мертвый есть. - И уточнил на всякий случай: - Один. Со вчерашнего в сарае лежит.
- Так, - сурово сказал Шергин, - думаю, разбирательство предстоит серьезное.
Староста рухнул на колени и взмолился, смяв в кулаке шапку:
- Вы уж разберитесь, вашбродь, а то ить они прискакали да как пошли лютовать, хуже красных, ей-богу. А мы что ж, мы грех на душу, обида у нас тово… свербеть стала. Что ж с нами как со зверьми, нешто мы не люди, не христьяне?
Не ожидавший покаянных жестов от медведеобразного мужика, Шергин на мгновение опешил. Потом обернулся к стоявшим позади ротным офицерам, приказал устраивать людей. Село моментально наполнилось шумной суматохой, солдатскими житейскими хлопотами и бабьей заботливой беготней. Трубы задымили гуще, куры раскричались громче, девок попрятали от греха и бани растопили.
…Разомлев в теплой избе и поборов сытую дремоту, Шергин вышел на крыльцо, вдохнул полную грудь сизого сумеречного мороза.
- Метель будет, - определил поручик Сыромятников, обозрев набухшую небесную мглу.
- Ну показывай, - помолчав, велел Шергин старосте.
Тот повел их в сарай, растворил нараспашку дверь, раскидал солому в углу и виновато потупился.
- Вот.
- Дай света.
Староста зажег масляную лампу. Сыромятников изумленно присвистнул.
Труп был в форме белого офицера, со штабс-капитанскими знаками различия. Изумленными глазами покойник смотрел в крышу сарая, будто силясь пронзить ее и устремиться мертвым взглядом в небеса. На виске кровавилась вмятина.
- Чем вы его? - спросил Шергин.
- Помяли малость, - смущенно пошевелился староста.
- Вижу, что помяли. Били чем?
- Так это… ничем. Ну… сапогом, может.
Староста замер, с внимательным испугом глядя на собственные яловые сапоги с подковками. Шергин посмотрел туда же, поднялся с корточек и вышел вон из сарая.
Пока осматривали труп, на улице в самом деле стало подвывать, затянула вьюга, острые кристаллы снега злобно принялись впиваться в лицо. Шергин быстро вернулся в избу.
- Дознаться, кто бил, и утром повесить каналий, - зло бросил Сыромятников.
Старостиха, не в пример мужу низенькая и такая же широкая баба, в страхе ойкнула и вымелась из горницы.
- Так они и скажут, кто убивал.
- Тогда собрать мужиков и каждого третьего… - уже не так уверенно предложил поручик. - Либо пороть всех. Так этого оставлять нельзя. Это же крамола. Бунт!
- Погодите вы, поручик. Нынче не девятнадцатое столетие, чтоб из мужиков бунт плетьми выбивать. Послушать надо, что староста скажет… Где этого черта медвежьего носит? - в нетерпении воскликнул он.
Из сеней тут же выдвинулась мрачно-покорная фигура с поникшими плечами.
- Больно вы, вашбродия, пороть нашего брата любите, - проговорил староста, глядя из-под мохнатых бровей. - Он вот тоже - "пороть" да "пороть". А было б за что. Из Семена Большака за одно прозвание нагайками дух вышибли. Бабу евойную исполосовали под горячую руку.
- Кто - он?
- Кто… Покойник. Прискакал с казаками и давай, будто зверь, лютовать. Ну, мы его тово… а казачков под замок, значит, в пустой хлев заперли.
- А что же это они от нас, как зайцы, ускакали, да еще с посвистом? - подозрительно спросил Сыромятников.
- Должно, плохо заперли. Выбрались, - развел руками староста. - Коней увели, вас углядели и в лес. Может, беглые какие? - в его голосе зазвучало слабое упование.
Сыромятников беспомощно посмотрел на капитана.