Третий час сидел Матвей с лекарем. За вином и разговорами время шло быстро. Сначала говорили о болезнях и лекарском деле. Просини, подняв указательный палец и глядя поверх Матвея, важно поучал:
- Допрежде считали, что всякий болезнь происходит оттого, что в теле нарушился смесь... ликвидо... э... как это? Буль-буль-буль?
- Жидкости...
- Да, жидкости... Теперь считают, что всякий болезнь происходит от нарушения ход... элемент..
- Частиц...
- Правильно, так. Когда этот частиц выходит из тела, его надо убирать, так? Потому медицина стал очень страшный. Его главный струменто. - Просини похлопал по своим карманам, - ножик, иголка, огонь... Где болит - резай, где растёт - коли, что нарвёт - пали...
- По-твоему выходит, что лечить болезнь можно только снаружи? А если изнутри болит?
- О, тогда молись. Изнутри один Бог знает, что делать.
- Как же так? - возражал Матвей. - У нас на Руси испокон веков и грызь, и ломоту, и сухотку лечат.
- Как лечат?
- Травами разными. У нас всяк травознай ведает, что боярышник, к примеру, и ландыш сердцу помогают, мать-и-мачеха - лёгким, крушина и ольховые шишки - желудку...
- Травами не лечат, а колдуют! - перебил Просини. - У нас тоже травы знают. Ещё Альбертус Магнус писал: сорви лилию, смешай с соком лавра, подложи под навоз, получишь червяк, посуши, сделай... м-м-м... полвэрэ... порошок и положи кому-то в одежда - тот человек никогда не заснёт. Или настоять корень мандрагора и выпить - не станешь видным... Или положи в цветок роза горчица и повесь на дерево рядом с нога мышка - дерево не даст плод...
- Сказок много разных, - заспорил Матвей. - А травы - верное зелье и помощь большую дают, коли их правильно применять. Про ту же мандрагору пишут, что она боль утоляет и при болезнях почек помогает... - "Ты бы лучше про это ведал, а не пустое молол", - добавил он про себя.
- Всякий трава - колдовский зелье, - не сдавался Просини. - Мы у себя воюем с ла стрэго... ведьма. Мы их горим на костёр, у вас их тоже много...
"И надо же, чтоб такое невежество было привезено сюда из дальней стороны, чтобы лечить самого великого князя! - думал Матвей, распаляясь неожиданной злобой. - Ещё и деньги небось немалые за свою лечебу берёт. А какой из "его лекарь? Жги, режь, коли - мясник, да и только! Ишь за ворот закладывает и не хмелеет! Право, мясник. Глядит на меня и не видит - важный очень. Сидел бы я тут с тобой, индюком этаким, кабы не нужда! В отхожем месте и то рядом не сел бы, тьфу!"
Вдоволь наругавшись, Матвей тяжело вздохнул, налил полные кружки и, изобразив на лице улыбку, примирительно заговорил:
- Бог с ними, с ведьмами да с травами. Выпьем лучше за то, чтоб тебе в нашей стране хорошо жилось, чтоб здоровье нашего государя хорошо берёг и себя не забывал, понял?
- Понял, понял, - растрогался Просини. - Ты добрый человек, Матвеек.
- Ну будь здоров!
- Пошёл к едрене фене! - живо откликнулся Просини.
- Чего же ты ругаешься?
- Зачем - ругаешься? Мне так Пишка учил отвечать. Си стья бене! Пошёл к едрене фене! - Он осушил залпом кружку, икнул и продолжал: - О, русский - хороший народ. У вас богатый страна, много мех, хлеб, мясо. Только в ваш страна мясо продают не на вес, а на глаза. У вас красивый женщина и крепкий мужчина. Вы добрые, только немного грубые и ещё - у вас очень крепкий вино. Да-да!.. У нас пьют не меньше, но слабый вино, такой, как этот. Его много пьёшь - пуз знать даёт, - он похлопал себя по животу, - а голова ясный. Ваш мёд пьёшь, пуз знать не даёт. Потом сразу ударяет по голова - бам-бам! - и сделался совсем дурак... А теперь я хочу пить твой здоровье!
- Не хватит ли, синьор трезвенник? - съехидничал Матвей.
- Нет, тебе хватит - у тебя пуз маленький. А у меня пуз большой, он мне ещё ничего не говорит. Будь здоров, Матвеек!
- Пошёл к едрене фене! - с удовольствием отозвался Матвей.
Так сидели они, беседуя, когда во дворе послышались громкие звуки рога, вскрики и удары бубна. Подойдя к окну, Матвей увидел, что в распахнутые ворота вползает небольшой обоз. Впереди него шли несколько скоморохов: гудочник, гусельник, плясец и поводчик с медведем. Обитатели великокняжеского двора спешили навстречу, выкрикивая радостные приветствия, только местный священник истово плевался и, растопырив руки, пытался безуспешно задержать свою паству. Скоморошьи игрища были здесь, видно, не редкостью, потому что толпа привычно повалила в центр двора и стала образовывать полукруг. Туда же подъехал и возок скоморохов.
При первых звуках музыки Просини оживился, что-то быстро залопотал, попытался запеть. С пением не вышло, он подскочил к Матвею, оттолкнул его, начал открывать окно. Наконец после суматошной борьбы с запором оно отворилось, и в комнату ворвался свежий ветер с разноголосым шумом затеваемой потехи.
- Ого-го!.. - замахал руками Просини. - Веселиться будем тут, на том свете не дадут!
"Вот и тебе, знать, дурь в голову ударила, - подумал Матвей. - Пора усугублять!"
Он наполнил кружку вином и протянул Просини. Тот выпил, утёрся и посмотрел на Матвея:
- А ты что же?
Матвей покачал головой, запахнулся - ему стало зябко. Просини застыл, что-то вспоминая, потом вдруг опять засуетился, расстегнул куртку, снял её и протянул Матвею:
- Не вы-ко-бе-ни-вай-ся, Матвеек! - отчётливо проговорил он. - Возьми мой куртка и грейся.
За утро Матвей уже успел попривыкнуть к странностям речи своего собеседника. Удивили его не слова, а забота великокняжеского лекаря. "Может, ты вовсе и неплохой человек, - подумал он, кутаясь в куртку и ощущая её непривычный запах, - но упоить я тебя должен сейчас обязательно! Чтоб не путался под ногами и дела нашего не портил. Так что не обессудь..."
Он снова налил вина и сказал:
- Во Фрязии искусный и добрый народ. Выпьем за твою родину, синьор!
Глаза Просини увлажнились, он всхлипнул и стал что-то тихонько бормотать. Матвей встал и подошёл к окну. Во дворе уже всё было готово к началу представления - замолкли гудочники, стихли зрители. Дюжий поводчик, взобравшись на камень, объявил, что показ будет про то, как новгородцев от латынянства отвратили.
- Пришедцы латинский бискуп за новгородскую землю! - крикнул он.
И, откуда ни возьмись, явилась ряженая коза. "Бискуп" стал громко мекать, что должно было означать латинскую проповедь.
- А ины новгородцы слушать его богопротивные речи стали, - продолжал поводчик.
Стоявший до этого спокойно медведь поднялся на задние лапы, начал прислушиваться и вдруг заворчал - сначала тихо, утробно, потом перешёл на рёв. Вскоре они с козой ревели во все свои глотки, а толпа стала хохотать. И чем дольше они ревели, тем громче хохотали зрители.
Потом рёв оборвался, а за ним стал стихать и смех.
- Исправься, вотчина новгородская! - провозгласил поводчик.
Медведь яростно замотал головой и снова заревел. Коза, приподняв верхнюю губу, изобразила улыбку и одобрительно закивала.
- Не хочешь повиниться, я те проучу! - Поводчик живо скинул зипун, под которым оказалась рубаха, размалёванная под кольчугу, вывернул наизнанку колпак, ставший похожим на боевой шлем, взял деревянный меч. А подбежавший гудочник нахлобучил на медведя рваную соломенную шляпу и воткнул в лапы метлу. Бойцы стали неистово махать своим оружием, причём медведь, к общему удовольствию толпы, направлял метлу совсем в другую сторону и убегал от поводчика.
- Вот вояка! - слышались возгласы.
- А и новгородцы не лучше. Торгаши да резоимцы - куды им супротив нас воевать!
- Сказывают, как рать увидят, так по закустовьям рассыпаются...
Кончилась битва тем, что медведь, отбросив метлу и шляпу, пустился наутёк под свист и улюлюканье толпы. А потом наступило всеобщее веселье. Заиграли гудочник с гусельником, вышел в круг плясец, ставший выделывать разные колена, вскоре ему начал помогать возвратившийся медведь, и поводчик тоже не удержался - пошёл по кругу вприсядку.
В перерыве скоморохов стали одаривать. Притащили разной снеди, живую курицу, жбан с пивом, а от боярыни прислали рубахи. Скоморохи подкрепились и начала второе действо.
- Ну-тка, Мишенька, покажь, как красные девицы белятся, румянятся, в зеркальце смотрятся, прихорашиваются! - выкрикнул поводчик.
Медведь сел на землю, стал вертеть перед рылом одной лапой, означавшей зеркало, а другой морду тереть.
- А как бабушка Ерофеевна блины на масленой печь собралась, блинов не напекла, только сослепу руки сожгла да от дров угорела?..
Мишка начал лизать лапу, ворчать и мотать головой.
- А как старый Терентьич из избы в сени пробирается, к молодой снохе подбирается?..
Медведь засеменил ногами, запутался и растянулся на земле.
Каждая медвежья выходка сопровождалась громким смехом. Зрители сами стали задавать вопросы, пытаясь перекричать друг друга, так что скоро во дворе поднялся сплошной гвалт. Поводчик посмотрел вокруг, потом подошёл к медведю и что-то шепнул ему на ухо. Тот постоял в раздумье и вдруг страшно заревел. Его рык сразу же перекрыл голос толпы, и испуганные люди умолкли. Представление продолжалось...
Матвей, увлечённый потехой, попервости забыл о Просини и вспомнил о нём лишь к концу пляски скоморохов. Обернувшись, он увидел, что Просини мирно посапывает, уронив голову на стол. Похоже, что дело сделалось, и лекарь на несколько часов был выключен из того, уже нескоморошьего, представления, которое здесь могло произойти.
С приходом обоза предстояло немало забот, но Матвей всё ещё стоял у окна. Так трудно было оторваться от ласки не по-осеннему тёплого солнца, красочного зрелища и людского ликования! Скоморошьи игрища издавна связывались в его памяти с большими праздниками: Святками, масленицей, Троицей, с обильным застольем, с широкой по-русски гульбой. Детство его, прошедшее в иночестве, не было богато развлечениями, тем ярче жили в нём воспоминания о народных празднествах. Задумавшись, он не сразу обратил внимание на тихие шаги, которые выдавало лишь лёгкое поскрипывание половиц. Не слышал он и шарканья по двери, не видел, как она стала медленно отворяться. Только когда негромко скрипнули её петли, обернулся он и заметил руку, в которой мелькнул белый листок. Мелькнул и прошелестел на пол. Рука исчезла, будто её и не было, а Матвей застыл, как во сне, когда надо бежать и не бежится. Наконец он стряхнул с себя оцепенение и с криком: "Эй, погоди, кто там?" - кинулся к двери. Рывком отворил её и выбежал в сени. В них уже никого не было, только с лестницы, что вела во двор, донеслись быстрые шаги.
Матвей бросился на топот, но обладатель руки оказался проворнее - лестница была уже пуста. Стражник, поставленный охранять вход, стоял шагах в полуста, следил, вытянув шею, за представлением и гоготал, позабыв обо всём на свете. Пробеги мимо него леший - и того бы не заметил. Матвей бесполезно покрутился во дворе, медленно вернулся в комнату и поднял с пола небольшой лоскут бумаги. Он был сложен клином и запечатан с острого угла. На Руси так не складывали. Поколебавшись малость, Матвей вскрыл письмо. Оно содержало несколько строк, написанных латинскими буквами, а заканчивалось двумя словами, почему-то встревожившими его. Они сразу врезались в память: "Police verco!" Было заметно, что писала их иная рука, да и чернила, похоже, были иными. В конце письма стоял небольшой оттиск восьмилучевого креста.
"Вот незадача! - подумал Матвей. - Как это понимать? Письмо предназначается, должно быть, для Просини - он здесь единственный чужеземец. Но почему передали тайно, а не в руки? Значит, не хотели, чтобы Просини или кто-либо другой видел посланца... Кто же он такой? Тот, кто знал, что Просини находится в этой комнате. Но эта комната не его. Как могли узнать, что он здесь? Может быть, видели в окне? Но он у окна и не был, только открывал его. У окна стоял всё время я... А... на мне была его куртка, и, значит, меня могли принять за государского лекаря. И могли ошибиться только те, кто прибыл с обозом, - здешние-то нас знают в лицо... Сколько их, обозников? Десятка полтора, не более. Скоморохов долой - они всё время на виду. Остался десяток... Рука была небольшая, шаги лёгкие, человек быстрый; значит, надобно искать человека невеликого роста и сухого - такого из десятка выбрать нетрудно. Считая, что нашли его, что ж из того? Прознаем, от кого он, письмо разгадаем, а там уж видно будет..."
Матвей спустился во двор, когда представление закончилось и толпа нехотя расходилась. Стражник уже стоял на месте и покрикивал на проходивших, восполняя излишним усердием своё недавнее отсутствие. Матвей попенял ему и спросил про Василия. Тот указал на дальний угол двора, где сгрудились обозные возки.
Василий стоял рядом с цыганистым человеком, лицо которого было завешено чёрной, словно завитой, бородой.
- Обозный старшой, - кивнул в его сторону Василий. - Щуром прозывается, человек в своём деле известный.
- Бог в помощь, - поприветствовал его Матвей. - Почто в наши края пожаловал?
- Да вот отправляемся в Орду со товарищи на осеннюю ярмарку и решили хозяйку спроведать, гостинцев привезти и наказ от неё взять: мы её торговое дело, почитай, уже два года в Орде ведём.
- Мы - это кто?
- Всё наше товарищество торговое: я с сынком, братья Роман да Тишка Гром, Иван и Демид Шудебовы из Дмитрова, Фёдор Лебедев да Митька Чёрный - приказчики боярские.
- Артель давно сколотили?
- Ещё весной сговор был, люди все известные.
- Скоморохи тоже с вами?
- Нет, что ты! Путём пристали, и все незнакомые. Не наши, видать, московские, а походные скоморохи.
- Ну, удачи тебе в делах, - сказал Матвей и обратился к Василию: - Пойдём на говорку! - Когда они отошли от Щура, Матвей продолжил: - А дело вот какое. Пока скоморохи потеху творили, кто-то тайно подбросил письмо в комнату, где мы с лекарем сидели. Написано вроде для Синего-Пресинего, а прочитать не можно. Подбросил, должно быть, кто-то из обозных, и надобно того человека сыскать.
- Как же сыскать?
- Всю эту щуровскую артель распотрошить надо. Ищи человека сухого, лёгкого и ростом невеликого. Я же в монастырь подамся. - Матвей махнул в сторону Андроникова монастыря, - там старцы учёные, всякие письма читывали. Да накажи, чтоб никого за ворота не выпускали, пока не вернусь. И чтоб службу несли с тщанием, а то вон нерадивец. - Матвей указал на стражника у лестницы, - глазел на скоморохов и человека с письмом в покой пропустил, а так негоже...
И было сказано это так быстро, что Василий поначалу всего и не уразумел. Матвей уже мчался к монастырю, а тот в недоумении стоял посреди двора и морщил лоб. "Чего это он тут начирикал: и как артель трясти, и как службу нести...
Дожил князь до холопьих указок..." Потом махнул рукой и решил начать сыскное дело. Из всех артельных только трое подходили под описание Матвея: Пронька - сын Щура, Демид Шудеб и Митька Чёрный. Василий приказал стражникам привести их и стал думать, как учинить расспрос. Почин решил сделать с Демида: нездешний - припугнуть можно, а кое-где почесать для острастки.
Демид вошёл без опаски, смотрел смело, вроде бы даже с усмешкой. Василию это не поправилось, и он начал прямо:
- Письмо от кого вёз?
- Како письмо?
- Ты дурака-то мне не валяй! Говорить будешь?
- Буду.
- От кого письмо?
- Како письмо?
- Дурацкий ответ! - посуровел Василий.
- Так ить каков вопрос...
Василий стал закипать яростью, миг - и она охватит его с головы до ног. Так вспыхивает сухая еловая ветвь: пламя робко лизнёт первые бурые иглы, а потом с шумом взовьётся ввысь, разом охватив все тысячи её маленьких поленьев.
- Глумишься, торгаш! - прошептал он. - Над государевым слугой глумишься! - Василий сжал кулаки и шагнул к Демиду.
Тот, однако, не дрогнул, даже голос взвинтил:
- Ты, господин слуга, глазами на меня не зыркай. Мы служим великому князю Юрию Васильевичу, и судить ты нас не можешь. Тем паче что вины за нами нет. Так что зубы расцепи, не ровен час, скорыньи лопнут!
- Я сначала твои проверю! - Василий ткнул ему кулаком и кивнул стражникам: - Всыпать двадцать плетей!
- Ничего, - утёрся Демид, - мы стерпим, только отсыпать в твою сторону втрое будем.
Иван Шудеб, увидев, как стражники потащили брата, кинулся со всех ног к хозяйке. Быстро разыскал её, бросился в ноги:
- Матушка-боярыня, заступись! Брата родного ни за что ни про что на твоём дворе убивают. Мы к тебе с открытой душой, подарков от Юрия Васильевича привезли, нас же, как татей, пытать вздумали! Шудебы - гости торговые, известные и честные, за что же позор принимать?
Алёна знала Шудебовых. В прошлом году, когда Иванова брата Юрия свалила (который уже раз!) сухотная болезнь, они поехали навестить его в Дмитров - небольшой торговый городок на берегу славной речушки Яхромы. (Говорили, что в давние времена подвернула здесь ногу княгиня Долгорукая и охнула: "Ой, я хрома!" С тех пор и стала река Яхрома). Тогда среди именитых торговых гостей, сделавших им богатые подарки, были и братья Шудебовы, и Юрий Васильевич, указав на них, пошутил: "Вот моя парочка-выручалочка". Видать, нередко в их мошну заглядывал. Припомнила это Алёна и тут же послала за Василием и Демидом.
Василий же в это время Митькой Чёрным занялся. Робким и боязливым оказался Митька: глаза страхом залиты, губы дрожат, однако ж опять ни в чём не признается. Надоели Василию пустые речи, двинул он Митьке слегка под дых - у того дыхание зашлось, слёзы на глаза выступили. Рухнул он на колени: "Не губи, воевода, всё расскажу!" Сорвал с головы мурмолку, вспорол подклад, достал и протянул небольшой шёлковый лоскут, испещрённый какими-то значками. Пока рассматривал Василий непонятные письмена, пришли от боярыни, и пришлось ему прерывать свой расспрос.
- Ты по какому праву гостей моих позоришь? - строго встретила Алёна.
- Дело, боярыня, государское, - оглядел присутствующих Василий, - не волен я при всех говорить.
- Мы дел твоих знать не желаем, но государские дела чистыми руками творить надобно. Коли сделаешь что не по пригожу, так и государю твоему бесчестье.
В это время привели Демида, взъерошенного, расхристанного.
- За что это он тебя? - участливо спросила Алёна, увидев вспухшее лицо.
- Так и не понял, боярыня, - облизнул разбитые губы Демид. - Всё про письмо какое-то пытал, а я ничего ведать не ведаю...
- И в кого ты только уродился, князёк? - покачала головой Алёна. - Отец твой, Михаил Андреич, кроткий да набожный, мухи не обидит, а ты как наш дворовый петух - девкам моим все ноги исклевал.
- Постой, боярыня! - обиделся Василий. - Негоже тебе насмешки строить. Они вон под торгашеской личиной крамольные письма перевозят и втихаря их подбрасывают. Накось, погляди. - Он протянул отобранный у Митьки лоскут.
Та повертела его по-всякому и озадаченно спросила:
- Что здесь прописано?
- Пока ещё не ведаю, - важно ответил Василий, - но только непременно крамола какая-то, иначе в подкладе не хранили бы...