- От этого, говорят, слепнут… Господа, полька кончилась.
- Нет, рожи, рожи каковы!.. Ваше здоровье, товарищи текстильщики.
- За ваше, Григорий Иванович. Это что ж будет, кадриль?
- Похоже на то… На душе веселее стало!..
- Ничего, князь, не тужите. Мы еще у вас здесь потанцуем.
- После основательной чистки.
- Ей-Богу, хорошо играют! "Кума, шен, кума, крест"…
- Григорий Иванович, перестаньте подпевать.
- "Кума, дальше от порога… Кума, чашку разобьешь"… Хочу петь и пою, товарищ Глафира! Кончилось буржуазное засилие!
- Но хоть не так громко.
- "Что ты, что ты, что ты врешь, сам ты чашку разобьешь…" Это моя няня пела, покойница. Товарищи переплетчики, ей-Богу, та маленькая брюнетка, что танцует с матросом, недурна!
- Какая? - переспросила Глафира Генриховна. - Фи, горняшка!
- Герцогини, товарищ Глафира, не по сегодняшнему абонементу танцульки. Все маркизы остались дома… Князь, еще по рюмочке?
- Валяйте.
- Я вас очень люблю, князь… Вот только к политике я бы вас за версту не подпустил.
- Ради Бога, Григорий Иванович, оставьте мою политику в покое. Ваше здоровье…
- Давайте и со мной чокнемся, Григорий Иванович. Вы страшно милый.
- Чокнемся, Мусенька, на прощанье.
- Это он милый? Он очень гадкий, Мусенька, вы его не знаете!
- Он прелесть, Сонечка.
- Сонечка, уважайте мои седины. За ваше здоровье, гражданки.
- Еще бутылочку прикажете, товарищ? - наклоняясь к Никонову, негромко спросил подошедший буфетчик.
- Не много ли будет? - усомнился опять Фомин.
- На семь человек одной бутылки мало, - решительно сказала Муся. - Дайте нам, товарищ, еще бутылку.
- Сию минуту…
- Спасибо, товарищ… Да здравствует свобода! - восторженным голосом сказал Никонов. Буфетчик засмеялся и побежал за водкой. Публика с завистью следила за кутящей компанией.
- Интересно, за кого они нас принимают?
- За советских сановников второго сорта.
- Только этого не хватало!
- Господа, это мне напоминает нашу поездку на острова в день юбилея папы.
- Хорошее было время!
- Какую речь вы тогда произнесли, Алексей Андреевич! - сказала Глафира Генриховна. - Я до сих пор помню каждое слово.
Князь, смущенно улыбнувшись, поспешно взял с тарелки бутерброд из черного с соломой хлеба с крошечным кусочком колбасы.
- Славно мы тогда на островах кутили, товарищ князь, - сказал Никонов. - Впрочем вас с нами тогда не было.
- Да, правда, вас не было. А сегодня кого из тех нет?
- Мосье Клервилля, Вити и Беневоленского.
- Бедный Витя!
- Господа, несут денатурат!
- Несут, несут, несут!..
- Говорят, его отцу совсем туго приходится?
- Да, очень.
- Отцу денатурата?
- Не остроумно… Мне одну каплю… Довольно, довольно!
- Ништо, пейте, товарищ Глафира. Эх, перемелется, мука будет…
- Что вы хотите сказать?
- Пей, пока пьется, все позабудь, товарищ Глафира Генриховна.
- Что вы хотите сказать, Григорий Иванович? А?
- Глаша, да он ничего не хочет сказать, что это тебе все в голову приходит?.. Господа, а почему не явился Беневоленский?
- Кто его разберет? Сказал, что голова болит.
- Интересничает.
- Сонечка, выпьем на "ты".
- Вот еще! И не подумаю.
- Положительно демос ведет себя образцово. Где же оргия?
- Потребуем деньги обратно!
- Между этой танцулькой и любым балом по существу нет никакой разницы, - сказал вдруг серьезно Никонов. - Вы говорите: демос. Эти люди самые обыкновенные мещане, добравшись наконец до наших радостей и теперь отдающиеся им с упоением. Взгляните на их самодовольные, счастливые лица!.. И как чинно они танцуют! Вся революция была сделана для танцульки. Какая там оргия, они больше всего на свете хотят походить на нас!.. Правду я говорю, Мусенька?
- Доля правды есть, - подтвердил князь.
- Но, значит, и мы мещане?
- Нет, не значит, но… Впрочем, а кто же мы?
- Кланяйтесь, князь Горенский, - сказал Фомин. - Все это, так сказать, если вглядеться в корень вещей. А если без корня вещей, то достаточно и того, что кавалеры не дерутся и не хватают дам за ноги.
- Эх, колорита, колорита этого, понимаете ли, нет, господа. Не красочно все это! - говорил актер.
- Вот идет колорит, Сергей Сергеевич.
Буфетчик хлопнул в ладоши и закричал: "Почтальон! Почтальон!" В залу вошел тот матрос, который сидел внизу с девицей. В руках у него была сумка. Он лениво вытащил из нее ряд конвертов с надписанными номерами и стал разносить их гостям, вглядываясь в картонные кружки. Гости разрывали конверты и медленно, с нахмуренным видом, разбирали написанное. Затем по залу началась сигнализация улыбками, кивками, воздушными поцелуями.
- Ах, вот что такое "Почта Амура"! - сказала Сонечка, с жадным интересом следившая за публикой.
- Значит, та девица предлагала бумагу для почты. Я думала, она спрашивает документы.
- Вдруг, Сонечка, вам подадут записку? Что вы сделаете?
- Это будет зависеть от того, что в ней написано…
- Смотрите, ей-Богу, он несет что-то нам!
- Нет, правда!
- Какой ужас!
Почтальон действительно шел к их столику.
- Вам письмецо, - сказал он Горенскому, подавая ему конверт.
- Спасибо, товарищ, - поспешно сказал Фомин.
Почтальон отошел, Горенский разорвал конверт. На клочке бумаги карандашом были выведены каракули!
- "Как вы и налетчики… можно… пройтиться…" - разбирал князь. - Господа, поздравляю! Нас принимают за налетчиков.
Никонов захохотал.
- В самом деле, кто же другой, кроме налетчиков, теперь задает пиры?
- Поделом нам.
- Напротив, за то нам и почтение.
- От кого письмо?
- Что вы ответите, Алексей Андреевич?
- Вы, значит, и есть главный налетчик-атаман.
- Вы знаете, господа, это не очень мне нравится, - озабоченно сказал Фомин. - Еще за милицией пошлют.
- Полноте! Здесь половина публики - налетчики.
- А тогда тем более пора восвояси. Не хочу вас пугать, mesdames, но если в нас подозревают богачей, то лучше нам убраться, подальше от греха. И, право, мне кажется, что на нас начинают косо поглядывать…
Дамы побледнели. Березин и Горенский согласились с Фоминым. Только Никонов решительно запротестовал.
- Что он дичь порет, Фомин! Сам нас сюда привел и теперь наутек. Никакой опасности нет, ерунда!
- Опасности, разумеется, большой нет, - заметил рассудительно Березин. - Но согласитесь, что и не так уж здесь интересно.
- Вернее, все интересное мы уже видели.
- Батюшки, двадцать минут двенадцатого, - сказал Фомин, взглянув на часы. - Мы обещали Тамаре Матвеевне быть не позже одиннадцати дома.
- Тогда, в самом деле, надо бежать. Мама будет очень беспокоиться, - сказала Муся. - Платон Михайлович, будьте моим кассиром.
- Уже за все заплачено, мы можем идти.
- Что за ерунда! - ворчал Никонов. - Я как раз хотел послать письмо брюнеточке…
- А того матроса с серьгой в ухе видели? Ему может не понравиться ваш слог, - сказала Глаша.
- Еще посмотрим ки-ки: же тю у тю же, - бормотал Никонов. - Дайте хоть водку допить.
- Допивайте живее.
- Да и не осталось ничего.
- А они на нас не нападут при выходе? - озираясь, спросила Сонечка. - Взгляните, как тот высокий у стены на нас смотрит!.. Он, верно, кокаинист?.. Правда?..
- Зачем кокаинист? Просто лакей, Сонечка.
- Господа, мы отрезаны!
- Ничего, пробьемся.
- Ах, если б опять увидеть городового!.. Бравого статного фараона!
- Ах, какое было прелестное зрелище!
- Дивное невозвратное виденье!
- Позор!
- Господа, серьезно, я очень боюсь…
- Но ведь вы сами жаждали приключений, Сонечка.
- А теперь больше не жажду… Теперь я жажду быть в столовой Тамары Матвеевны.
- Идем, господа, - сказала Муся, вставая.
Они направились к выходу. Сонечка, замирая, жалась к Березину, Глафира Генриховна к князю. Фомин шел уверенно впереди. "Что, если в самом деле набросятся?" - подумал он, учтиво кланяясь буфетчику, который смотрел на них не без насмешки. Никонов с порога послал воздушный поцелуй брюнетке. "С-сума-сшедший" - прошипела Глаша. - "Трусишки!.. Буржуи!.." - бормотал быстро охмелевший Никонов: он очень давно не пил водки. Князь остановился в коридоре, осмотрелся и, махнув рукой, пошел вниз.
Девицы в вестибюле уже не было: она тоже пошла танцевать. Матрос разбирал за столиком новый пакет "Почты Амура". Он неторопливо встал и аккуратно, как театральный капельдинер, выдал по номерку шубы гостям.
- Прощайте, товарищи. Пока, - сказал он, открывая дверь. - Завтра бал будет еще лучше, милости просим.
- Непременно, непременно, - ответил Фомин. - Пока, товарищ.
- Вы что здесь, владелец? - не удержавшись, спросил матроса Горенский.
Матрос окинул его подозрительным взглядом и пробурчал что-то невнятное. В это время кто-то вошел в вестибюль из маленькой задней двери. Увидев Горенского, вошедший остановился у порога и выпученными глазами уставился на князя. Горенский надвинул меховую шапку и поспешно вышел на улицу вслед за Мусей.
- Только этого не хватало! Мой бывший кучер, - сказал он.
В квартире Кременецких не сразу отперли дверь на звонок. Теперь по вечерам - прислуга рано уходила - обычно отворял двери Витя, который, как мог, старался быть полезным в доме. После второго звонка послышались поспешные шаркающие шаги. Дверь отворила - сначала на цепочку - сама Тамара Матвеевна.
- Господи! Что случилось, мама? - воскликнула Муся. У Тамары Матвеевны лицо было в красных пятнах, глаза заплаканы. Гости растерянно остановились в передней.
Сбивчиво и путанно Тамара Матвеевна рассказала, что полчаса тому назад к ним прибежала Маруся, прислуга Яценко. Николая Петровича вечером арестовали люди из этой новой Комиссии. К нему в дом ворвался отряд солдат, вооруженных с головы до ног, все перерыли, кажется, искали оружия. Затем Николая Петровича увезли неизвестно куда. Витя, сам не свой, поехал наводить справки. С ним отправился и Семен Исидорович.
- Я так за папу боюсь!.. Он решил поехать прямо туда, в эту Чрезвычайную Комиссию… Это очень опасно!.. Ах, что вы, разве я не понимаю?.. Но нельзя же было отпустить мальчика одного в таком состоянии!.. Что это за изверги такие, что он им сделал?.. Она, Маруся, плакала навзрыд… Кажется, Николай Петрович не оставил ей ни гроша… Тебя не было, я думала, что с ума сойду одна!.. Я хотела ехать с папой, но он меня не пустил, и я думала, что когда ты приедешь и никого не найдешь, ты одна с ума сойдешь!.. - говорила, вытирая слезы, Тамара Матвеевна. Ее, впрочем, очень утешил приход Муси и друзей. Гости озабоченно слушали и переспрашивали довольно бестолково. "Вот тебе и пир!.. Все-таки хорошо, что чуть-чуть перекусили на танцульке", - печально думал Березин.
IX
Николая Петровича предупреждали, что его могут арестовать: он занимал видную должность, не выполнил приказа о регистрации и числился "саботажником". В действительности Яценко было не до саботажа. Но и ходить на службу после большевистского переворота, очевидно, не имело смысла. Некому было и сдать оставшиеся немногочисленные дела.
Николай Петрович, считавший себя теперь ко всему в мире равнодушным, сам не ожидал, что неожиданное грубое вторжение чужих людей так его взволнует. Обыск был произведен в десятом часу вечера. В квартиру вошли молодой человек в кожаной куртке, два солдата с ружьями и дворник, "представитель домового комитета". Молодой человек даже не вошел, а как-то ворвался с таким угрожающим видом, точно ожидал самого отчаянного сопротивления. В руках у него был револьвер. Убедившись в том, что сопротивления не будет, он быстро подошел к Яценко вплотную, посмотрел ему прямо в глаза и, отступив на шаг, предъявил приказ об обыске и аресте. Назвался он помощником комиссара. В приказе, над точками в графе имени, за печатными буквами "граждан", были написаны от руки слова: "ина Николая Петрова Яценко". Почерк показался Николаю Петровичу знакомым, но неразборчивая подпись с резким росчерком не походила ни на какую известную ему фамилию.
- Ну что ж, - сказал, пробежав бумагу, Яценко. Руки у него дрожали от нервного волнения, и зубы чуть стучали. Больше он ничего не нашелся сказать, да и "Ну, что ж" показалось ему глупым. Молодой человек, наклонив голову, пристально смотрел на него исподлобья. У дверей ахала Маруся, хватаясь за сердце, как настоящая дама. Солдаты, потоптавшись в кабинете, уселись рядом в столовой, неловко держа перед собой ружья и поглядывая на остатки скудного ужина.
- Они ничего, жильцы исправные, - растерянно говорил, ни к кому не обращаясь, дворник. - Барыня недавно умерла…
- Теперь нет никаких барынь… Пошляк! - сказал с силой помощник комиссара. Он быстро осмотрелся в квартире, потребовал все ключи и с решительным видом направился к письменному столу в кабинете. Молодой человек, видимо, не знал, как производятся обыски и чего именно следует искать. Он сразу озабоченно выдвинул средний ящик стола, точно ему было известно, что именно здесь находятся самые важные документы, затем стал с усмешкой выбирать бумаги, быстро их проглядывая и бормоча что-то невнятное. В остальные ящики он только заглянул, встал, осмотрел, хмуро-неодобрительно кивая головой, книги, стоявшие в шкафу на уровне его роста, и попробовал, открывается ли дверь шкафа, - опять с таким видом, будто от этого движения мог последовать взрыв адской машины. Николай Петрович, немного успокоившись, сел на диван и молча смотрел на комиссара. Молодой человек еще раз обошел квартиру, требуя разъяснений от лепетавшей что-то Маруси, перед которой снова, как при продаже книг, чувствовал неловкость Николай Петрович. Выяснив назначение всех комнат, помощник комиссара заглянул в платяной шкаф и велел солдатам отодвинуть буфет. Солдаты, отставив ружья, хмуро исполнили приказание. Под буфетом ничего опасного не оказалось.
- Полгода, кажется, полотеров не было, - бессмысленно говорила Маруся, сдувая у карниза пыль взятой со стола салфеткой.
- Потрудитесь собрать вещи, - отрывисто приказал помощник комиссара, вернувшись в кабинет. - Только предметы первой и основной необходимости. Других своей властью не разрешаю. Повторяю, первой и основной необходимости.
- Маруся, сложите, пожалуйста… Ну, платье, белье, - нерешительно сказал Яценко. Он будто не знал, может ли еще теперь отдавать распоряжения прислуге. Маруся, ахая, побежала доставать семейный чемодан. Помощник комиссара зажег свечу, растопил сургуч и, достав веревочку, стал с очень озабоченным видом пропечатывать ею концы над щелями ящиков. Печати у него, однако, не оказалось, и он, немного подумав, воспользовался печатью, лежавшей на столе у Николая Петровича, причем сначала неодобрительно попробовал эту печать на клочке бумаги.
- Вы почему меня арестуете? - спросил Николай Петрович.
- На этот конкретный вопрос, гражданин Яценко, я не обязан вам отвечать. Это безусловно выяснится на допросе, - ответил помощник комиссара. Однако тотчас разъяснил, что Яценко арестуется, как служитель старого строя и саботажник.
- Мы вправе применять драконовские меры предосторожности против людей, бывших опорой царского самодержавия, - добавил он. - Драконовские меры предосторожности, - повторил помощник комиссара. Видимо, он не прочь был завязать политический спор. "Какая у них речь неестественная, - подумал Николай Петрович. - А эта кожаная куртка с наганом, прямо мундир себе завели… Смешной юноша!.." На лице помощника комиссара, довольно невзрачном, скорее благодушном, повисло выражение мрачной и вместе восторженной решительности: лицо было бесстрастное, каменное, но глаза горели огнем. Яценко догадался, что молодой человек играл большевистского фанатика. - "Все у них, кажется, подделка… Что ж теперь будет? - подумал Яценко и вдруг вспомнил о Вите. - Господи, как он перепугается"… Николай Петрович подошел к Марусе, стоявшей в передней на коленях перед чемоданом, и, наклонившись, вполголоса попросил ее тотчас предупредить Кременецких.
- Это, конечно, пустяки, я скоро вернусь… Скажите Виктору Николаевичу, чтоб не думал беспокоиться.
Маруся, ахая и дрожа, укладывала в чемодан вещи, казавшиеся ей наиболее нужными: позднее Николай Петрович нашел там свои ордена, лак для ботинок, белые фланелевые брюки, оставшиеся от поездки на море. Он, впрочем, и сам не знал, что следует брать с собой в тюрьму. "Да, книги", - вспомнил Николай Петрович. Книжный шкаф уже был запечатан. Яценко взял "Круг чтения" Толстого, лежавший на табурете у дивана, и успел положить его в чемодан поверх завернутых в газету ботинок, мыльницы и футляра безопасной бритвы. "Жиллет, кажется, только один запасной остался, - подумал он, - где же я потом возьму?.." Оживленная энергичной работой Маруся опустила крышку. Чемодан кое-как закрылся, но бородка верхней пластинки не входила в отверстие замка. Маруся с остервенением нажала на крышку и ключ удалось повернуть.
- Ключ, ключа не потеряйте, - говорила взволнованно Маруся.
- Постараюсь, - ответил, слабо улыбаясь, Яценко. Так, бывало, напутствовала его при отъездах Наталья Михайловна. Он вернулся в кабинет. Помощник комиссара писал протокол. Николай Петрович сел на диван и, нервно зевая, оперся обеими руками на табурет. На газетном листе, слева от лампы, ему попались знакомые строки:
"По требованию гласного Левина, предложение о том, чтобы вся дума пошла в Зимний Дворец, подвергнуто было поименному голосованию. Все без исключения гласные, фамилии которых назывались, отвечали: "Да, иду умирать" и т. п.
- Теперь потрудитесь следовать за мной, - сказал, вставая, помощник комиссара. - Гражданка, вы пока безусловно отвечаете за квартиру перед рабоче-крестьянским правительством. Объявляю вам это во всеуслышание.
Маруся неожиданно заплакала. Николай Петрович с недоумением на нее посмотрел, совершенно не зная, что ей сказать. Солдаты, выпучив глаза, глядели на Марусю. Дворник, суетясь, растерянно оттянул вверх нижнюю задвижку и отворил вторую половину выходной двери, точно надо было выносить буфет или диван. Помощник комиссара холодно окинул взглядом Марусю, свидетельствуя всем своим видом, что ничьи слезы не помешают ему исполнить долг, затем снова вынул из кобуры наган и вышел на площадку. На слабо освещенной лестнице, несмотря на поздний час, стояли люди, жена дворника, еще какие-то женщины, тотчас шарахнувшиеся к стене. Они с ужасом смотрели на Яценко, на солдат с ружьями, особенно на помощника комиссара в кожаной куртке, который, с револьвером в руке, энергичным шагом спустился по лестнице. Теперь вид его показывал, что он не даст толпе отбить арестанта. В дверях квартиры первого этажа мелькнула и тотчас скрылась испуганная фигура нотариуса в темном незавязанном халате. Дворник с чемоданом, забежав вперед, отворил настежь парадную дверь и низко поклонился не то властям, не то Николаю Петровичу. У крыльца ждал автомобиль. Помощник комиссара быстро осмотрелся на улице.
- Потрудитесь сесть, гражданин, - холодно-бесстрастно сказал он.