– Притих вроде. Ну, давайте попьем быстренько чаю – и за работу, а то слишком много вы на меня навалили – и шить, и ткать, и обед готовить… Стара уж стала, не успеваю, и Сайдеямал так много, как раньше, не может делать, хоть бы вы что помогли!
– Нет уж, ты старшая жена, ты и делай, – передернула плечами Шахарбану.
Молодые жены вынесли перину и уселись во дворе, в тени, а Хуппиниса поправила огонь под казаном, где варилось мясо, и, взяв подойник, пошла доить корову. Горечь не уходила, перехватывала горло жгутом, и Хуппинисе хотелось сесть на землю и заплакать навзрыд, не обращая внимания на чужих, в голос, как плачут маленькие Дети…
15
Купив у Нигматуллы золото, Шарифулла был вне себя от счастья. В тот же день он побежал к соседу, чтобы поделиться с ним своей радостью. "Только чтобы никто не знал, – шепотом предупредил он. – Иначе… ты знаешь, какие порядки в семье Хажигали!" Но сосед не удержался, и через неделю новость узнали все. Слухи о том, что Шарифулла почти за бесценок приобрел золото, вспыхивали то здесь, то там, и люди даже здоровались с Шарифуллой не так, как раньше, запросто и дружески, а склоняли головы почтительно, как перед баем.
Слыша разговоры о том, что Шарифулла разбогател, Нигматулла встревожился. "Может, и вправду это золото? -думал он. – Я ведь нашел его около шахты… Не хватало только еще самого себя околпачить!" И, недолго думая, решил еще раз зайти к Шарифулле.
Поеживаясь от утреннего мороза, он прошел мимо мечети, подпрыгивая и поддавая ногой мелкие камешки, мимо большого дуба, корни которого были усыпаны упавшими, гладкими, продолговатыми шариками желудей, и наконец, чувствуя, как окоченели ноги, вошел во двор знакомого дома. Стукнув два раза в дверь, он решительно отворил ее и шагнул в сени. Звякнул в ведре ковшик, в доме послышалось шлепанье босых ног, зазвенели ударяющиеся друг о друга монеты. "За занавеску прячется", – подумал Нигматулла и толкнул вторую дверь.
Шарифулла с опухшим, заспанным лицом сидел на нарах, опустив ноги вниз, и неторопливо натягивал каты. Увидев Нигматуллу, он улыбнулся.
– Заходи, заходи, гостем будешь, – ласково сказал он. – Ты по делу или просто так?
– По делу – буркнул Нигматулла.
Шарифулла повернулся к занавеске, за которой слышалась тихая возня и звяканье монет:
– Эй, мать! Чаю нам поставь, что ты так дол го? Помни, когда муж спустил одну ногу на пол, жена уже должна быть одета с ног до головы, иначе не будет в доме порядка!
– Некогда мне с тобой чаи распивать, – Нигматулла полез в карман и достал туго набитый кисет. – Вот твои деньги. Гони обратно самородок!
– Боже! Ты спятил, что ли? – Шарифулла выпустил из рук каты, и они мягко шлепнулись на пол, глаза его закосили так, что казалось, вот-вот сойдутся у переносицы.
– Конечно, спятил, если отдал тебе столько золота за бесценок! Гони обратно, у меня другой покупатель есть, пожирней тебя!
– Ну уж нет, – Шарифулла поднял каты с пола и опять стал натягивать их. – Так дела не делаются. Ты продал – я купил, какие теперь мо гут быть разговоры. Да и золота твоего у меня больше нету, я уже продал его… – Он наконец обулся и, встав, притопнул ногой. – Так что зря ты ходил по такому морозу…
– Это мы сейчас посмотрим, зря или не зря, – спокойно отозвался Нигматулла и, подойдя к на рам, крепко схватил Шарифуллу за горло обеими руками. – Ну? Где золото?
– Я продал, продал! – прохрипел Шарифулла, лицо его стало красным от натуги. Он силился оторвать от себя руки Нигматуллы, но тот сжимал ему горло все теснее и теснее. Из-за за навески выбежала одетая Хауда. Не смея вмешиваться, она, дрожа, стояла у стены, глядя испуганными округлившимися глазами и теребя в руках цветастый передник.
– Я скажу! Отпусти… – выдавил Шарифулла.
Нигматулла разжал руки и ухмыльнулся:
– То-то! Ну, давай скорее, что глазена-то выкатил? Думаешь, я тут до вечера сидеть буду?
– Постой, кустым, не спеши, может, миром уладим? – сказал Шарифулла, держась рукой за покрасневшее горло. – Сколько тебе обещали добавить за самородок?
– Перекупить хочешь? – Нигматулла почесал подбородок и задумался. "Черт, а если это не золото? – мелькнуло у него в голове. – Ладно, надо вытянуть из скряги все, что потянется, а то как бы все же себя не надуть!"
Он присел на нары, заложил ногу на ногу и, свернув цигарку, задымил спокойно и неторопливо.
– Сам посуди, я тебе отдал за половину цены, а мне предлагают столько, сколько дал ты, и еще половину этого.. – начал он. – Ну, конечно, у тебя таких денег нет… Но договориться можно. Не обязательно платить деньгами, можем поменяться. Ну, к примеру, если ты отдашь мне еще лошадь, то мы с тобой будем в рассчете… Впрочем, нет, – сказал он тут же, заметив, что при слове "лошадь" Шарифулла беспокойно за ерзал на нарах. – Лошадь – это мало. Конечно, ты мне не чужой человек, хоть и родство у нас дальнее, я должен с этим считаться… Не знаю, как и быть! Там мне обещали отдать деньгами…
– Но ведь мы и в самом деле не чужие тебе. Пойми, если я отдам тебе лошадь, у меня почти ничего не останется… – жалобно заметил Шарифулла.
– Ну ладно, – согласился Нигматулла. – Так и быть. Идем за лошадью, только выбирать я сам буду.
Нигматулла выбрал молодую гнедую кобылу, которая недавно ожеребилась. Похлопывая лошадь по гладкой, холеной шее, ой вывел ее из сарая и сел верхом. Шарифулла, кося глазами, семенил за ним следом. Сердце его разрывалось от горя.
– Ну, прощай, что ли?
– Погоди, дай с ней попрощаюсь, – Шарифулла подошел к лошади и обнял ее за шею. Ко была, как бы понимая, что происходит, тихо заржала.
– Ишь ты, видать, ты свою лошадь больше, чем жену, любишь. – Нигматулла отбросил в сторону окурок и поднял над головой прут: – Хватит, все равно уже не твоя! Будь здоров, мы в расчете!
Он хлестнул прутом, лошадь с места взяла галопом, и скоро они скрылись из виду. Шарифулла постоял еще немного на дворе, прислушиваясь к стуку копыт, и, вздыхая, пошел в дом. "Надо скорее продать самородок, тогда сразу много лошадей куплю, еще лучше этой", – подумал он.
У нар уже стоял кипевший самовар. Струйка пара, вырвавшись, поднималась к потолку. Хауда хлопотала у скатерти, расставляя посуду.
– Не суетись, мать, – сказал Шарифулла, – я в контору иду, не до чая тут…
Он забыл о своих годах, бежал в контору, как мальчишка, вне себя от радости.
Открыв скрипучую дверь на толстой железной петле, Шарифулла увидел небольшую печурку в углу у кассира, сидевшего за столом у окна. На столе аккуратными стопками лежали бумаги и стояла чернильница на черной каменной подставке. Кассир, не поднимая головы от стола, писал что-то, он даже не взглянул на вошедшего,.
– Я принес золото, – громко сказал Шарифулла.
Кассир поднял голову, мельком оглядел его, молча взял один кусок и поднес его к раскаленной докрасна железной печке. Ртуть брызнула из камня на огонь. Все так же молча кассир опустил кусок в банку с какой-то жидкостью, тут же на поверхности камня выступил зеленоватый, немного похожий на плесень налет. Кассир поднес банку к глазам, повертел ее в руках и спросил, не глядя на Шарифуллу:
– Где нашел?
– Купил.
– Можешь выбросить. – Кассир вынул камень из кислоты, дал его Шарифулле и, сев за стол, опять углубился в бумаги.
– Как выбросить?! – наконец обрел дар речи Шарифулла.
– Очень просто – взять и выбросить. Зачем тебе медь?
– Что ты, агай, это настоящее золото, я купил его за такую цену! – заволновался Шарифулла. – Если не хочешь дать настоящую цену, отдай хоть то, что я заплатил…
– Я же говорю тебе ясным языком – это не золото, а медь, понял? Нам золото нужно, мы золото покупаем, слышишь? А ты сюда зачем при шел со своей медью? Обмануть меня хотел? Иди отсюда, пока цел, а то я сейчас урядника позову, он тебе пропишет золото! – вскипел кассир. – В тюрьму захотел? А ну, вон отсюда, голытьба! – Он осторожно обмакнул перо в чернильницу и застрочил по бумаге.
Шарифулла постоял немного и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Голова его кружилась, он чувствовал, что вот-вот упадет. На морозе он очнулся и, быстро шагая, направился к дому Хажигали. Хажигали седлал лошадь во дворе. Подойдя сзади, Шарифулла дернул его за рукав.
– Что же это творит твой сын? – начал он, не здороваясь.
– А что такое? – обернувшись, спросил Хажигали. Шарифулла поежился под его колючим недобрым взглядом.
– Он продал мне за большую цену золото, а оказалось, что это медь!
– Ну и что? -Хажигали затянул правую подпругу и зашел к лошади с другой стороны.
– Как что? Ведь это нехорошо! – растерянно проговорил Шарифулла.
– Ну и что? – повторил Хажигали, затянув вторую подпругу и беря лошадь под уздцы.
– Как что? -закричал Шарифулла. – Я тебе говорю, что твой сын обманывает людей, а ты и бровью не поведешь! Разве ведут себя так мусульмане, да еще родня!
Хажигали прыгнул в седло и посмотрел сверху на Шарифуллу, как бы оценивая его, затем покачал головой и тронул с места шагом. Шарифулла вцепился в его ногу.
– Постой! Постой, ты куда? Почему ты мне ничего не сказал?
– А что я должен тебе сказать? – усмехнулся Хажигали. – Если ты такой дурак, что покупаешь медь вместо золота, при чем тут я? А по том еще неизвестно, кто кого обманул… Откуда я знаю, что ты не врешь? Может, ты пришел на говаривать на сына, а я всему должен верить?
– Хауда тебе подтвердит, Хауда! – горячо за бормотал Шарифулла,
– Хауда, Хауда! Что мне твоя Хауда? Твои дела, ты в них и разбирайся! Чего ты ко мне при стал? Пусти ногу! – разозлился Хажигали.
– Но как же так? – чуть не плача, вопил Шарифулла.
– А вот гак! -сказал Хажигали и хлестнул коня.
Шарифулла выпустил его ногу, но не успел Хажигали выехать на дорогу, как Шарифулла крикнул вслед, не в силах сдержать кипевшую в нем злобу:
– Вор проклятый! И сын твой вор! Гореть тебе в аду, шайтан неверный!
Хажигали быстро повернул обратно, и лошадиная морда внезапно нос к носу появилась у лица Шарифуллы. Хажигали наклонился.
– Пожалеешь! – свистящим шепотом проговорил он, и в следующее мгновение конь уже мчался по дороге, взрывая копытами мерзлую землю. Хажигали не оглядывался, он как бы врос в седло, и только видно было, как трепещут рукава его рубахи…
Шарифулла обхватил голову руками. Слезы градом катились по его лицу. Шатаясь, как пьяный, пришел он домой и со стоном повалился на нары.
– Что с тобой? Скажи же! – трясла его за плечи Хауда.
Но Шарифулла только стонал и бормотал в промежутках между стонами:
– Зачем я сказал, зачем? Все, теперь все… Все кончено, Хауда! Я хочу умереть…
На другой же день Шарифулла пожинал плоды своей неосторожности – упала в шахту и подохла единственная его корова, а в огороде между грядками Хауда нашла внутренности и головы кобылы и жеребенка – Хажигали отомстил.
Не зная, что делать, Шарифулла побежал к старосте. Староста послал его к уряднику. Важно крутя усы, урядник спросил его:
– Кто видел Хажигали? Свидетели есть? Учти, жена в свидетели не годится…
– Нет… – потерянно пробормотал Шарифулла.
– Ну, тогда это дело трудное, много денег возьмет! – И урядник заломил такую цену, что у Шарифуллы даже волосы на голове дыбом встали. Он только покачал головой.
– Тогда нечего и говорить! – презрительно скривил губы урядник. – Лишь от дела отрыва ешь!
От урядника Шарифулла побежал к Хажисултану-баю. "Все-таки свой, мусульманин, и слово его закон, – думал Шарифулла. – Может, поможет приструнить нечестивцев…" По мере приближения к байскому дому он все замедлял и замедлял шаги, наконец старательно вытер ноги о лежащий у ворот клочок сена, шмыгнул носом и взялся за ручку. Во дворе тут же залаяла собака, слышно было, как она прыгает, ударяя в ворота лапами. Шарифулла в страхе отскочил и хотел было повернуть назад, но тут во дворе скрипнули двери, и женский голос спросил:
– Кто там ходит, собак дразнит?
– Это я, ваш сват, Шарифулла…
Женщина прикрикнула на собаку, которая не переставала злобно лаять и рычать:
– Хакколак, Хакколак, иди сюда! На-на-на! – Собака притихла. – Я держу ее, иди! -крикнула женщина.
Поглядывая на собаку, которая, рыча, ела принесенный хозяйкой суп, Шарифулла прошел по двору и у дверей чуть не столкнулся с хозяином. Не отвечая на приветствие, Хажисултан подошел к Гульмадине и с размаху залепил ей оплеуху.
– Дура! Где твоя голова, кобыла бесхвостая! Кто же собаке из такой чашки дает? Чтоб этой чашки я больше в доме не видел! Только и знаешь, что шайтана в дом призывать, проклятая!
Гульмадина стояла, низко опустив голову, с горевшей щекой. Собака подняла морду, облизнулась, вытащила из чашки большую кость и, захватив ее передними лапами, стала яростно грызть. Шарифулла, вспомнив, как давно он не ел мяса, глотнул слюну и облизал сухие, потрескавшиеся от мороза губы. Он подумал о том, что лишился добра, которое копил годами, отказывая себе в еде и одежде, и у него тут же тягуче и нудно засосало под ложечкой.
– Я к тебе за советом пришел, – робко начал Шарифулла. – Не откажи помочь…
– Ну, не тяни! Чего там? – нетерпеливо передернул плечами Хажисултан.
– Эх, сват, пропал я, совсем пропал, будь проклят этот Нигматулла! – быстро затараторил Шарифулла. – Надул он меня, все отнял, что я имел! Помоги, сват, вернуть добро, на тебя вся надежда! Разве не слышал? Он мне медь вместо золота продал. А Хажигали кобылу с жеребенком зарезал, только головы оставил! И корову в шахту сбросил, будто она сама провалилась!.. Что мне делать?
– Меньше языком трепи, – сердито сказал бай. – Не мое это дело, к старосте иди!
– Ходил, ходил, и к уряднику ходил!..
– И к уряднику? Ничего себе, хорош! Ходит туда, куда и нога мусульманина не ступала! И после этого ты еще у меня совета просишь? На своего брата, мусульманина, жаловаться! Ты б еще к хозяину прииска пошел, косой дурак! – Хажисултан махнул рукой и вошел в дом, хлопнув дверью…
Ссутулившись и часто шмыгая носом, Шарифулла шел по дороге. Он уже подошел к своему дому, как новая мысль одолела его. "Почему и в самом деле не сходить к хозяину прииска? – подумал он. – Мулла, конечно, скажет, что грех… А что делать?" Он постоял у ворот, переминаясь с ноги на ногу, и повернул к прииску. Новая и последняя надежда заставляла сильнее биться сердце, дорога сама бежала под ногами. Поднимаясь в гору, Шарифулла замедлил шаг и огляделся. Оголившийся лес почти просвечивался, сквозь ветки далеко были видны красные глянцевитые плоды шиповника и свешивающиеся большими кистями грозди рябины, над которой кружились запоздалые дрозды. Зазвенел, переливая в горле высокую ноту, свиристель, и в ответ ему бархатным голосом свистнул снегирь. Кое-где еще стояли зеленые дубы, на вершине горы гордо тянулись вверх прямые, как стрелы, сосны. Под ногами щедро лежала листва – красные острые листья осины, удлиненные золотисто-желтые листья березы, вишневые листья черемухи и оранжевые листья клена, похожие на раскрытые человеческие ладони…
Дойдя до вершины, Шарифулла пошел под гору быстрее, то и дело поглядывая, сколько еще осталось до прииска. Прииск виднелся вдали на возвышенности, за ним без конца и края тянулся лес, в сизой дымке внизу, у Юргашты, видны были полуразрушенные балаганы и казармы, сотни желтоватых бугорков вырытой земли, разбросанных среди пней по всему течению реки…
У первого же встречного Шарифулла спросил, как ему найти Галиахмета, и был совершенно огорошен, узнав, что тот в городе.
– К управляющему сходи, – посоветовал ему старатель. – Тоже шишка. Сегодня как раз будний день, он наверняка в конторе… Он даже к семье только по выходным ездит, говорит – "служу казне!.." . Иди, иди, может и получится что…
Управляющий и в самом деле находился б конторе. Он сидел за столом и подсчитывал, что может у него получиться, если он найдет золотое место и успеет купить землю раньше Галиахмета. Все годы, пока работал на Юргаштинском прииске, Аркадий Васильевич только и мечтал о том, как он сам завладеет прииском. Теперь его мечты наконец обрели почву, – Гайзулла вернулся в Сакмаево, и можно было начинать действовать.
Управляющий поднял голову от бумаг. Цифры получались огромные, никогда еще такая добыча не встречалась у него на пути. "Господи, – думал Аркадий Васильевич, – если такие самородки на поверхности валяются, что же там внутри? Только бы не перехватили!"
В этот момент и постучался к нему Шарифулла.
Управляющий сунул бумагу в стол и повернулся к вошедшему:
– Ну, с чем пришел?
Вид управляющего смутил Шарифуллу – простое платье, на улице от старателя не отличил бы, только вот стекла на носу… Шарифулла не знал, что Аркадий Васильевич всегда одевался на прииске просто и старался в одно и то же время и угодить баю своей исполнительностью, и быть со старателями запанибрата. На прииске многие считали его "своим человеком", не зная, что Аркадий Васильевич действует умело и скрыто, всегда только через своих помощников, и, скрываясь даже перед ними, говорит, разводя руками и делая вид, что он тут ни при чем: "Что делать, таков приказ! Не я его придумал, а Галиахмет-бай" – и таким образом притесняет старателей, может быть, даже больше, чем сам Галиахмет, оставаясь в то же время как бы в стороне. Тактику эту Аркадий Васильевич выработал еще в те времена, когда работал на Кэжэнском заводе, и с тех пор придерживался ее всегда, – не кричал на рабочих, старался каждому сказать приветливое слово, поговорить по душам…
Шарифулла откашлялся.
– С просьбой, начальник, обокрали меня…
– Ну-ну…
– Медь вместо золота продали!
– Эх, голуба, да чем же я тебе в таком деле помогу? Тебе с этим в город надо, в полицию… У меня ж и прав-то никаких нету, я здесь не хозяин. Да, вот такие дела… – Аркадий Васильевич потер переносицу. – К уряднику-то ходил?
– Ходил, куда там! Урядник пятьдесят рублей просит, где я их возьму?..
– Ну и люди пошли! Помочь человеку не мо гут… Эх, был бы я Галиахметом-баем, живо бы тебе помог! А так – скажешь слово поперек, тут тебя и с работы – шварк! Ничем не могу помочь, голуба… Рад бы! А не могу…
Шарифулла, видя, что начальник не гонит его и говорит ласково, продолжал стоять посреди комнаты, с надеждой глядя на управляющего. Аркадий Васильевич выдвинул ящик стола и протянул ему горсть слипшихся леденцов.
– На, хоть детям снеси… Плохи твои дела, плохи. – И, кивнув головой, встал, увидев в окно, что тарантас подан.
Все еще не понимая, что разговор окончен, Шарифулла тупо следил за тем, как управляющий собирает бумаги со стола и запирает их в сейф. Даже когда Аркадий Васильевич вышел, хлопнув его по плечу, он все еще продолжал стоять посреди комнаты, но тут в контору вошла полная женщина с ведром, в котором болталась половая тряпка, и попросила Шарифуллу выйти. Крепко сжимая в кулаке липкие леденцы, он вышел во двор и огляделся.
Больше идти жаловаться было некуда.