Сильно переполошились обитатели Немецкой слободы, мирные немчины. Немало жило их там в ту пору, и никто прежде не обижал и не затрагивал их. Занимались они более всего ремеслами. Жены и дочери их проводили время не по-московски, сидя взаперти, а ходили по гостям и веселились с мужчинами. У немцев бывали пирушки и танцы. Разревелись теперь немки, завидев наступающую на слободу грозную стрелецкую силу. Страх их был, однако, напрасен. Стрельцы не тронули никого из немцев.
- Никак, братцы, жидовина-дохтур нам навстречу плетется! Харю-то его жидовскую я признаю издалека! - крикнул один стрелец, указывая на нищего, спокойно шедшего сторонкою.
- Он, проклятый, и есть! - поддакнул другой, пристально вглядываясь в нищего. - Стой-ка, приятель, ведь ты Степан, или Данило, Иевлич! - заревел он, загораживая дорогу оторопевшему нищему. - Что-то больно скоро ты обнищал?
Нищий побледнел и затрясся всем телом.
- Забирай его! - гаркнули стрельцы, окружив доктора Гадена, который, проведав еще накануне о возмущении стрельцов и о делаемых ему угрозах, переоделся нищим, запасся сумою и убежал в подгородный лес, а теперь, проголодавшись, пришел в Москву запастись съестным.
От ужаса у Гадена была лихорадка.
- Были мы у тебя в доме и нашли там сушеных змей. Зачем их, поганый жидовина, ты сушишь? На извод, видно, православных да на дьявольские чары? - кричали стрельцы.
Гаден невнятно бормотал: "Spiritus armoraciae, conserva radicis et cichori", - бессознательно твердя латинские названия самых употребительных в ту пору лекарственных снадобий, и растерянным взглядом, точно помешанный, обводил он стрельцов, которые привели его в Кремль и сдали под стражу своим товарищам.
Несмотря на буйства стрельцов, день 16 мая миновал в Кремле гораздо благополучнее, но зато в стрелецких слободах творилась страшная расправа.
- Любо ли? - кричали стрельцы, втаскивая на каланчи или высокие сторожевые, башни и раскачивая за руки и за ноги нелюбимых ими начальников.
- Любо! Любо! - вопили им в ответ снизу, и летели несчастные с каланчей на копья стрельцов.
Наступил третий день стрелецкого смятения, и опять рано поутру загудел 17 мая над Москвою набат, а на улицах раздался грохот барабанов. В одних рубахах и почти все без шапок, но с ружьями, копьями и бердышами, двинулись стрельцы из своих слобод к Кремлю проторенною ими дорогою.
Расположились они опять перед Красным крыльцом и отправили вверх выборных бить челом великому государю, чтобы указал он выдать им Кирилла Полуектовича Нарышкина, сына его Ивана и дохтура Степана.
Долго медлили во дворце с ответом. Наконец на Красном крыльце показалась царевна Софья, но уже не одна, а в сопровождении своих сестер, рожденных от царицы Марьи Ильиничны.
Стрельцы встретили царевну сдержанным ропотом, который, впрочем, затих, когда она заговорила.
- Для нашего многолетнего государского здоровья простите Кирилла Полуектовича, его сына Ивана и дохтура Степана, - сказала царевна, низко кланяясь стрельцам, вместе с нею поклонились им и ее сестры. - Пусть Кирилл Полуектович пострижется в монашеский чин, а на жизнь его не посягайте.
Стрельцы принялись толковать и спорить, а царевны, стоя неподвижно на площадке Красного крыльца, ожидали их решения. Но вот шум затих и перед толпою стрельцов выступил Чермной.
- Для тебя, благоверная государыня царевна Софья Алексеевна, - громко сказал он, снимая шапку и кланяясь царевне, - мы прощаем Кирилла Полуектовича. Пусть идет в монастырь. Любо ли? - спросил он, обращаясь к стоявшей позади него толпе.
- Любо! Любо! - заголосили они.
- А Ивана Кириллыча простить мы не можем: зачем надевал он царскую шапку и садился на престол? Не можем мы простить и дохтура Степана: он извел отравою великого государя царя Федора Алексеевича. Пусть нам и того и другого выдадут мирным обычаем, не то возьмем их силою. Любо ли? - снова спросил Чермной стрельцов.
- Любо! Любо!
- Нам, благоверная царевна, - заговорил другой выборный, Петр Обросимов, - о выдаче дохтура и просить было бы не след. Он и без того наш, мы его сами изловили и сюда привели!
Царица Наталья Кирилловна в это время сидела в своем покое в креслах. Закрыв ширинкою лицо, она громко рыдала. Безмолвно стояли около нее отец и старший брат, бледные, напуганные и не знавшие, что им делать; позади кресел находились духовник царицы и несколько бояр, не сумевших выбраться через сторожевую стрелецкую цепь.
- Отмолила я, матушка, у стрельцов твоего родителя! - сказала Софья, входя в царицыну палату, Наталья Кирилловна бросилась обнимать царевну, а потом кинулась на шею своему отцу. - Требуют только его пострижения.
Кирилл Полуектович вздрогнул.
- А еще чего они требуют? - спросил он прерывающимся голосом.
- Требуют выдачи твоего сына Ивана, - произнесла царевна твердым голосом, в котором слышался окончательный и неизменный приговор.
С пронзительным криком обняла царица своего брата.
- Не выдам я Иванушку, не выдам! Пусть лучше убьют меня злодеи! - кричала она в исступлении.
- Не выдавай меня, сестрица! - молил Нарышкин, упав перед царицею на колени и охватывая ее ноги.
- Ты слышишь, матушка, как там кричат? - проговорила царевна. - Ничего, матушка, с ними не поделаешь!
Испуганно и дико обвела глазами царица всех окружавших ее; потупив глаза, они молчали, никто не изъявлял желания отстаивать Ивана Нарышкина, и Наталья Кирилловна поняла, что жребий ее брата решен.
Медленными шагами пошла, молча, царица в церковь Нерукотворного Спаса, ближайшую к золотой решетке; Перед этою решеткою стрельцы волновались все сильнее и сильнее, требуя немедленной выдачи Ивана Кирилловича. Следом за царицею пошли и все бывшие с нею.
- Помолись, братец, всемилостивому Спасу, исповедайся и причастися святых тайн. Быть может, Господь Иисус Христос и Его Пречистая Матерь защитят тебя!
Молодой боярин положил среди церкви три земных поклона, после чего духовник царицы повел его в алтарь и там, наскоро исповедовав, причастил и помазал миром.
Когда он вышел из бокового притвора, царица с отчаянным воплем кинулась к нему, но он, протянув вперед руки, остановил ее:
- "Аз на раны готовь и болезнь моя передо мною есть выну"! - проговорил он спокойно. - Государыня-царевна! - обратился он к Софье. - Бесстрашно иду я на смерть и желаю только, чтоб моею невинною кровью прекратились все убийства..
Нарышкин стал сходить с лестницы. Едва распахнулись двери золотой решетки, как толпа стрельцов с яростью кинулась на него. Царица с криком рванулась вперед, но голос ее замер, ноги подкосились и она, обеспамятев, зашаталась. Царевна поддержала ее, а бояре, взяв ее, полумертвую, под руки, повели наверх.
- Неспроста нужна ему смерть! Тащи его в Константиновский застенок!.. Пытать его станем, зачем он на царство сесть домогался? - кричали стрельцы.
Следом за Нарышкиным, осыпаемым бранью и ругательствами, поволокли и жидовину-доктора, над которым стрельцы издевались и потешались, заливаясь веселым, громким хохотом.
- Что, брат, жидовская харя, попался к нам! Вот сейчас узнаешь, как мы лихо лечить тебя станем. Что же не благодаришь нас за ласку? - трунили над несчастным.
Ошалелый Гаден принялся кланяться стрельцам на все стороны.
- Вишь ведь, он и вправду нас благодарит! - хохотали стрельцы. - Ну-ка, поблагодари еще!
Привели боярина и доктора к одной из кремлевских башен, в которой помещался Константиновский застенок. Здесь были готовы к услугам стрельцов и дыбы, и кнутья, и ремни, и цепи, и веревки, и клещи, и жаровни, и все тотчас пошло в дело.
Пытки кончились, и измученных страдальцев, еле живых, поволокли на Красную площадь.
Там стрельцы остановились и обступили плотным кругом брошенного на землю Нарышкина, обнаженного, с истерзанною от ударов кнута спиною, с прожженными боками и с вывихнутыми руками и ногами.
- Любо! - дружно крикнули они, и среди этого зловещего крика страдалец высоко взлетел на копьях над головами своих мучителей, а оттуда тяжело рухнул на землю. Засверкали и застучали над ним бердыши, и через несколько минут, тело его обратилось в кровавое крошево, голова же была воткнута на копья и высоко поднялась над толпою.
Такою же мученическою смертью погиб, и неповинный ни в чем доктор, наклепавший, впрочем, сам на себя при невыносимых пытках невозможные даже преступления, совершенные будто бы им при содействии нечистой силы.
Удовлетворенные вполне выдачею Нарышкина, стрельцы подступили снова, к царским хоромам.
- Дай Бог здоровья и долголетия царю-государю! - кричали они, - Мы свое дело сделали, а теперь пусть он, великий государь, управится с остальными злодеями. Рады мы теперь умереть за великого государя, царевича и царевен.
Выражая в таких восклицаниях свое удовольствие, стрельцы сняли расставленные около дворца караулы и возвратились в свои слободы.
Перед закатом солнца послышался снова барабанный бой. Но теперь грохот барабанов созывал москвичей на площади, торжища и перекрестки для выслушания царского указа о том, что дозволяется хоронить убитых. Указ этот был издан по распоряжению царевны Софьи Алексеевны. Работы ‘было немало, и трудно было признать родных и знакомых в обезображенных и рассеченных на куски трупах. Бояре со своими слугами и разного чина люди бродили теперь по Москве, стараясь по каким-нибудь приметам найти тех, кого искали.
Но прежде, чем появился этот указ, с особым усердием занимался этим печальным делом богомольный арап Иван. Он отыскал куски рассеченного трупа своего боярина, собрал их в простыню, принес в дом и, созвав ближайших родственников убитого, а также служителей Никольской церкви, что на Столбах, предал останки своего господина честному погребению. Хвалили даже и стрельцы такую бескорыстную и опасную преданность черного раба, которому они не препятствовали нисколько заботиться о похоронах их бывшего врага, боярина Артамона. Сергеевича Матвеева.
Не забыли стрельцы отца царицы и 19 мая явились снова перед дворцом, но на этот раз без оружия, и мирно били челом великому государю о пострижении его деда, и великий государь повелел постричь Кирилла Полуектовича Нарышкина, назначив быть при его пострижении боярину князю Семену Андреевичу Хованскому и окольничему Кириллу Осиповичу Хлопову. Нарышкина, окруженного стрелецкою стражею, повели в Чудов монастырь. Там его постригли под именем Киприана и на другой день отправили на Белоозеро в Кириллов монастырь.
XVII
В это бурное время, когда, по словам одного современника, "бысть ослабление рук у всех людей", когда все правительственные, власти бездействовали и даже скрылись, а царица Наталья Кирилловна не решалась показаться, боясь, чтобы и ее не увели в монастырь - в это время смело выступила царевна Софья Алексеевна. Она "мудрыми и благоуветливыми словами" уговаривала стрельцов жить мирно по-прежнему и служить верно, чтобы страхов, всполохов и обид никому не делали. Влияние царевны на стрельцов сделалось слишком заметно, и сама она убедилась, что может располагать ими для достижения своей цели. Чтобы прикрыть на первый раз свои единоличные распоряжения, она стала являться повсюду в сопровождении царевен, своих теток и сестер, так что, казалось, сбылось пророчество стрельчих: в Москве наступило бабье царство.
- Повелела бы, царевна, ведать стрелецкий приказ боярину князю Ивану Андреевичу Хованскому, - говорил Иван Михайлович Милославский, рассчитывая на дружбу и преданность к нему князя Ивана. - Стрельцы его отменно любят и не иначе, как батюшкою, называют.
Царевна призадумалась.
- Знаешь, Иван Михайлович, когда ты говоришь о князе Иване Андреевиче, мне словно чуется что-то недоброе, как будто какой беды я боюсь от него! - нерешительно проговорила она.
- И полно, благоверная царевна, он всегда в твоих руках будет, а меж тем он нам нужен. Князь Иван нам близкий человек, он стрельцов до новой смуты не допустит, да и другим со своею стрелецкою ратью гилевать не позволит. При том же он и в расколе влиятелен, а ведь того и смотри, что и раскольники поднимутся!
В воспоминании царевны ожил отзыв Хованского о расколе, который он называл грозною народною силою.
- Много уж будет силы у князя Ивана, хлопот бы он нам не наделал, - сказала она озабоченно.
- Окажется у него много силы, так и отберем ее, - ответил Милославский с уверенностью, подействовавшею на Софью.
- Хорошо, Иван Михайлович, по совету твоему я укажу князю Ивану Хованскому быть начальником стрелецкого приказа, - сказала Софья. - Посматривай только за ним хорошенько, полагаться крепко на него нельзя, старая он лисица…
- Статься может, что ты, государыня-царевна, в речах моих о Хованском сомневаешься, так поговори с князем Василием Васильевичем. Человек он породы знаменитой. Тебе, верно, слышать приводилось, что один из его прапращуров женился на польской королевне и вместе с нею сел на королевский престол.
Царевна встрепенулась.
- Рассказывал мне покойный Симеон, что один из рода Гедиминовичей, от которых происходит князь Василий, по имени Ягелло, великий князь литовский, женился на королевне Ядвиге и что от него пошло родоначалие королей польских. Но что же из этого?
- Да так, к слову пришлось…
И он и царевна замолчали.
"К чему он заговорил об этом? - думала Софья. - Ведь князь Василий женат, да и царь Петр сидит на престоле, а братец Иванушка в загоне… Как все это далеко еще даже до первого шага!"
- Что призадумалась так, государыня-царевна? - вкрадчиво заговорил Милославский с выражением участия. - Тягчат, видно, царственные дела, нужно бы тебе, иметь для них сберегателя. Разделить бы с кем-нибудь державные твой заботы…
- И я разделяю их с братом, царевичем Иваном Алексеевичем. Он должен быть на престоле московском! - резко и твердо проговорила царевна.
- И сядет через несколько дней, - отозвался уверенно Милославский. - Князь Иван Андреевич совладает с этим делом.
От Софьи Милославский отправился к Голицыну, с которым уже предварительно говорил о назначении князя Хованского начальником стрелецкого приказа. После того Милославский навестил Хованского и, передав ему о предстоящем начальстве над стрельцами, условился о том, как должны будут действовать они для доставления престола царевичу Ивану.
23 мая явились в Кремлевский дворец выборные от всех стрелецких полков. При виде их болезненно заныло сердце царицы Натальи Кирилловны, не успевшей еще наплакаться над ссылкою своего отца и смертью брата. Выборные заявили собравшейся в Грановитой палате боярской думе, что стрельцы и "многие чины" московского государства хотят видеть на престоле обоих братьев. Для напуганного боярства достаточно было такого простого заявления стрельцов, чтобы склонить думу к немедленному исполнению их требования. Но выборные сочли не лишним высказать на всякий случай и угрозу прийти с оружием и поднять мятеж, пожалуй, еще страшнее прежнего.
Бояре явились в терем царевны, чтобы известить ее о требовании стрельцов.
- Надлежит вам рассмотреть челобитную стрельцов и доложить о ней великому государю. Призовите в думу святейшего патриарха, духовные власти и выборных от чинов московского государства. Пусть все они сообща обсудят дело, - повелела царевна.
Покорное молчание и низкие поклоны были ей ответом.
Перед этим собранием, своего рода земским собором, созванным на третий день после прихода стрельцов с челобитною, князь Василий Васильевич Голицын красноречиво и убедительно изложил доводы о пользе царского двоевластия. Насколько убедились его доводами думные и выборные люди, неизвестно, но известно только, что никто не решался прекословить требованию стрельцов. И потому все единогласно порешили: быть благотворному царевичу Ивану Алексеевичу на московском престоле вместе с братом его, великим государем царем Петром Алексеевичем.
- Кого же мы будем считать первым царем? - запросил патриарх собрание. - Отдадим ли мы преимущество первенству рождения или же первенству избрания?
- Быть первым царем великому государю Ивану Алексеевичу! - крикнули стрелецкие выборные. - Он старший брат, обходить его не можно.
Вслед за ними повторило тот же клик и все собрание.
Этим решением, как казалось, удовлетворено было желание стрельцов.
- Чтобы не было смятения, - толковали они по наущению Хованского, - пусть великий государь Иван Алексеевич будет первым царем на отцовском престоле и учинит себе честь первенства, а великий государь Петр Алексеевич, как молодший, пусть станет вторым царем. Мы же, всех полков стрельцы и люди, будем служить и прямить обоим великим государям.
Донесли царевне Софье о решении собора.
- Быть тому можно, - сказала она, - когда придут иноземные послы, выходить к ним и принимать их будут оба государя. Петр Алексеевич будет водить войска против неприятелей, а царь Иван Алексеевич станет править московским государством.
- Быть тому! - повторили и другие царевны, отправившиеся вместе с Софьей Алексеевной и с боярами поздравить вновь нареченного государя.
- Первенства я не желаю, - проговорил болезненным и тихим голосом Иван Алексеевич. При этих словах Софья строго взглянула на брата.
- Впрочем, да будет воля Божия, - смутившись, пробормотал великий государь.
Ударили в большой колокол Успенского собора, и оба царя пошли рядом в Грановитую палату. Там все присутствовавшие стали подходить к руке царя Ивана Алексеевича, а царские дьяки усердно голосили многолетие новому великому государю.
- Не все еще кончено, - сказал Иван Михайлович, явившись после этого торжества к Софье Алексеевне, - и ты, государыня-царевна, должна взойти на высоту: стрельцы сделают свое дело.
Краска удовольствия разлилась по лицу Софьи. Образ царевны Пульхерии являлся ей все чаще, а рядом и добродетельный Маркиан в виде князя Василия.
Милославский, князь Иван Хованский и постельница Родилица принялись снова радеть в стрелецких слободах в пользу Софьи Алексеевны.
- Слышно, - заговорили стрельчихи, подбиваемые Федорою Семеновною, - что царь Иван болезнует о своем государстве, да и царевны сетуют.
И говорившие это стрельчихи принимались разъяснять своим мужьям, что между царями-братьями начались смуты и раздоры, что царя Ивана Алексеевича обижают и притесняют, а для царевен настала плохая жизнь.
- Нужно прекратить смятение в царских палатах, - внушал своим товарищам выборный стрелец Кузьма Чермный.
Заговорили в стрелецкой слободе о новом походе на Кремлевский дворец и с ненавистью принялись толковать о "медведице", называя этим прозвищем царицу Наталью Кирилловну.
- Плох царь Иван Алексеевич, он болен и хил, сам царством править не может, нужен ему помощник, а кому же и быть ему в помощь, как не царевне Софье Алексеевне? - внушал Хованский стрельцам.