Солнце давно уже закатилось, когда Бурмистров возвращался домой по опустевшим улицам. Пройдя переулком, вышел он на берег Москвы-реки и сел отдохнуть на скамью, стоявшую под окнами небольшого деревянного дома, от которого начинался забор Милославского. Густые облака покрывали небо. В окне, под которым сидел Василий, появился свет, и вскоре кто-то отворил окно, говоря сиплым голосом:
- Угораздила же его нелегкая истопить печь на ночь глядя! Я так угорела, что в глазах зелено.
- Боярин давно уж спит, - сказал другой голос. - Можно и выпить. Да вот этого не попробовать ли, Мироныч? Тайком у немца купил. Выкурим по трубке?
- Что это? Табак! Ах ты, греховодник! Получше нас с тобой крестный сын боярина, Сидор Терентьич, да и тому за эту поганую траву чуть было нос не отрезали. Коли поймают нас с табаком, так мы от кнута-то не отцелуемся.
- Ну так выпьем винца.
- За твое здравие, Антипыч!
- Допивай скорее; другую налью!
- Нет, будет. Боюсь проспать. Боярин приказал идти за три часа до рассвета с Ванькой да с Федькой за дочерью попадьи Смирновой.
- За какой дочерью?
- Да разве ты ничего не слыхал?
- От кого мне слышать! Расскажи.
- Боярин, с год назад или побольше, за обедней у Николы в Драчах подметил молодую девку, слышь ты, красавицу! Я с ним был в церкви. Он и приказал мне проведать: кто эта девка? После обедни пошла она с молодым парнем домой, а я за ними следом. Гляжу: они вошли в избу, знаешь, там, подле нашего сада, а у ворот сидит мужик с рыжей бородой. Я к нему подсел и разговорился. Он мне рассказал, что эта девка - дочь вдовой попадьи Смирновой, а парень - ее брат. Я и донес обо всем боярину. Тут же случился Сидор Терентьич. "Да я давно знаком, - молвил он, - с этою старухою". Боярин тут же меня выслал вон, и начали они о чем-то шептаться. Долго шептались. А в прошлом году у попадьи невзначай дом загорелся. Тут Сидор Терентьич дал им денег и написал служилую кабалу, что если попадья с дочерью через год деньги не вернут, то дочь пойдет к нашему боярину в услужение.
- Так теперь дочь попадьи с нами стала одного поля ягода?
- Нет, брат, погоди! Боярин давно на нее зарился. Жениться он на ней не женится, а полубоярыней-то она будет. Ну да сам завтра увидишь. Боярин, слышь ты, велел привести ее к нему ночью, чтобы шуму и гаму на улице не наделать. Ведь станет плакать да вопить, окаянная. Она теперь в гостях у тетки, да не минует наших рук. Около дома на всю ночь поставлены сторожа с дубинами. Не уйдет, голубушка! Дом ее тетки неподалеку…
Окно затворилось. Бурмистров встал со скамьи и поспешил возвратиться домой.
IV
- Вставай, Борисов, - сказал Василий, войдя в свою горницу, освещенную одною лампадою, горящей перед образом. - Ишь, заспался! Ничего не слышишь. - Он потряс за плечо Борисова, который спал на скамье возле стола. - Вставай, нам надо идти.
Борисов потянулся, протер глаза и сел на скамью.
- Идти? Куда идти?.. Ах, это ты, Василий Петрович. Куда ты запропастился? Я ждал, ждал тебя, да и вздремнул со скуки. Какой мне страшный и чудный сон привиделся!
- После расскажешь, а теперь поскорее пойдем!
- Ночью-то! Да куда нам идти? Домовых, что ли, пугать?
- Не хочешь, так я один пойду. Эй, Гришка!
Вошел одетый в овчинный полушубок слуга с длинною бородою.
- Беги в первую съезжую избу и позови десятерых моих молодцов. Скажи, чтоб взяли сабли и ружья с собою! Проворнее! Да вели Федьке заложить вороную в одноколку.
- Куда ты собираешься? - спросил удивленный Борисов.
Василий, в ожидании стрельцов расхаживая большими шагами взад и вперед по горнице, рассказал Борисову о цели своего ночного похода.
- И я с тобой! - воскликнул Борисов. - Куда ты, туда и я.
На лестнице послышался шум шагов. Двери отворились, и вошли десять вооруженных стрельцов.
- Ребята! - сказал Василий. - Есть у меня просьба к вам. Один боярин обманом закабалил бедную сироту, единственную дочь у старухи матери. В нынешнюю ночь хочет он взять ее силой к себе во двор. Надобно ее отстоять. Каждому из вас будет по десять серебряных копеек за работу.
- Рады тебе служить верой и правдой! - закричали стрельцы.
- Тогда за мной!
Василий, сойдя с лестницы, сел с Борисовым в одноколку и поехал шагом, чтобы шедшие за ним стрельцы не отстали. На некотором расстоянии от дома Смирновой он остановился и вышел из одноколки, приказав Борисову и стрельцам дожидаться его на этом месте. Подойдя к воротам, он постучался в калитку.
- Кто там? - раздался грубый голос.
- Отпирай.
- Не отопру.
- Отпирай, говорят. Не то калитку вышибу.
- А я тебя дубиной по лбу да с цепи собаку спущу. Вздумали разбойничать на Москве-реке! Шли бы в глухой переулок!
- Дурачина! Какой я разбойник! Я знакомый вдовы Смирновой. У меня к ней срочное дело.
- Не морочь мне голову! Что за дело ночью? Убирайся подобру-поздорову, пока объезжие не наехали. Худо будет! Да и хозяйки нет дома.
- Скажи по крайней мере, где она?
- Не скажу. О, никак объезжие едут. Улепетывай, пока цел!
Вдали раздался конский топот. Василий с досадой еще, раз ударил по калитке и пошел обратно к стрельцам.
- Куда ты теперь? - спросил Борисов.
- Сам не знаю, - садясь в одноколку, отвечал Василий. - Поеду куда глаза глядят, а ты с молодцами возвращайся домой.
- Ладно! - согласился Борисов. - Только ты это… Осторожнее. На рожон-то не лезь.
Василий молча стегнул лошадь и растворился в темноте.
V
- Иди попроворнее, красная девица! - говорил дворецкий Милославского, Мироныч, Наталье, ведя ее за руку по улице к берегу Москвы-реки. - Нам еще осталось пройти с полверсты. Боярин приказал привести тебя до рассвета, а уж солнышко взошло. Ванька! Возьми ее за другую руку, так ей легче будет идти. А ты, Федька, ступай вперед да посмотри, чтоб кто нашу лодку не увел. Теперь уж скоро народ пойдет по улицам.
Федька побежал вперед.
Сзади послышался голос плачущей женщины. Наталья оглянулась и увидела бежавшую за нею мать, Из дома тетки Наталья ушла тихонько с присланными за нею от Милославского людьми; она не хотела будить свою мать, которая всю ночь провела в слезах и уснула лишь перед самым рассветом. Бедная девушка хотела к ней броситься, но, удержанная Миронычем, лишилась чувств. Тут и мать ее, потеряв последние силы, упала в изнеможении на землю, не добежав до дочери.
- Черт бы взял эту старую ведьму! - проворчал Мироныч, стараясь поднять Наталью с земли.
- Потащим ее скорее, Мироныч! - сказал Ванька. - Вон кто-то едет в одноколке.
- Что вы делаете тут, бездельники? - закричал Бурмистров, остановив на всем скаку лошадь.
- Не твое дело, - ответил Мироныч, - Мы холопы боярина Милославского и знаем, что делаем. Бери ее за ноги, Ванька. Потащим!
- Не тронь! - закричал Василий, соскочив с одноколки и выхватив из-за пояса пистолет. - Пулю в лоб первому, кто ослушается!
Мироныч и Ванька остолбенели от страха. Бурмистров подошел к Наталье, взял ее осторожно за руку и с состраданием взглянул на ее лицо, покрытое смертною бледностью.
- Принеси скорее воды, - сказал он слуге.
- Не ходи! - опомнившись, крикнул дворецкий. Он неожиданно бросился на Бурмистрова и вырвал у него пистолет. - Садись-ка в свою одноколку да поезжай, не оглядываясь! Не то самому пулю в лоб, разбойник!
Выхватив из ножен саблю, Василий бросился на дерзкого холопа. Тот выстрелил. Пуля задела слегка левое плечо Василия и впилась в деревянный столб забора, отделявшего обширный огород от улицы.
- Разбой! - завопил дворецкий, раненный ударом сабли в ногу, и повалился на землю.
- Разбой! - заревел Ванька, бросаясь бежать.
В это самое время послышался вдали конский топот, и вскоре со стороны Москвы-реки появились скачущие во весь опор объезжие.
Бурмистров, бросив саблю, поднял на руки бесчувственную девушку, вскочил в одноколку и полетел, как стрела, преследуемый криком: "Держи!" Петляя по улицам и переулкам, он с трудом оторвался от преследователей и вскоре остановился у ворот своего дома.
- Василий Петрович! - воскликнул Борисов, вскочив со скамьи у калитки, где нетерпеливо ожидая его возвращения.
- Отвори скорее ворота.
Борисов отворил и, пропустив на двор одноколку, снова запер ворота.
- Да ты не один! Боже мой, что это? Она без чувств?
- Помоги мне внести ее в горницу.
Они внесли Наталью и положили на постель Бурмистрова. Долго не могли они привести ее в чувство. Наконец она открыла глаза и с удивлением огляделась.
- Где я? - спросила она слабым голосом.
- У добрых людей! - отвечал Василий.
- А где моя бедная матушка?
- Ты с нею сегодня же увидишься.
- Отведи меня к ней скорее! - Наталья хотела встать, но в глазах ее потемнело, голова закружилась, и бедная девушка впала в состояние, близкое к бесчувственности.
В Это время кто-то постучал в калитку. Василий вздрогнул. Борисов подошел к окну, отдернул занавеску и, взглянув на улицу, сказал шепотом:
- Это наш приятель, купец Лаптев.
- Выйди к нему, сделай милость. Скажи, что я нездоров и никого не велел пускать.
- Ладно.
Борисов вышел в сени, куда слуга уже впустил Лаптева.
- Василий Петрович очень нездоров! - сказал Борисов, обнимаясь и целуясь с гостем.
- Ах, Господи! Что с ним сделалось?
- Вдруг схватило!
- Пойдем скорее к нему! Ах, батюшки!
- Он не велел никого пускать к себе.
- Как не велел? Нет, Иван Борисович! Впусти меня на минутку: я его не потревожу. Писание велит навещать болящих!
- Приди лучше, Андрей Матвеевич, вечером, а теперь, право, нельзя. Меня даже не узнает. Совсем умирает!
- Умирает?! Ах, Боже милостивый! Пусти хоть проститься с ним.
Сказав это, растревоженный Лаптев, не слушая возражений Борисова, поспешно пошел к дверям. Борисов схватил его за полу кафтана, но он вырвался, вошел прямо в спальню и остановился, увидев прелестную девушку, лежавшую на кровати, и стоявшего подле нее Василия.
Увидев Лаптева, Василий смутился и покраснел. Это убедило гостя в основательности подозрений, мелькнувших у него при первом взгляде на столь необыкновенную в доме холостого человека картину. Он тоже смутился и готов был сгореть от стыда.
"Не вовремя же, - думал он, - навестил я больного!" Он поклонился низко Бурмистрову, желая показать, что просит прощения, и, не сказав ни слова, поспешно вышел в сени. Борисов, услышав шум шагов Лаптева, из сеней скрылся на чердаке.
- Куда ты торопишься, Андрей Матвеевич? - сказал Бурмистров, нагнав Лаптева на лестнице. - Из гостей так скоро не уходят.
- Не в пору гость хуже татарина! Извини, отец мой, что я сдуру к тебе вошел. Я не знал… я думал… Извини, Василий Петрович!
- Полно, Андрей Матвеевич, не в чем извиняться. Выслушай!
Василий, вернув гостя в сени, объяснил ему все дело.
- Вот что! - воскликнул Лаптев. - Согрешил я, грешный! Недаром Писание не велит осуждать ближнего. Ты защитил сироту, сделал богоугодное дело, а я… подумал невесть что.
- Сделай, Андрей Матвеевич, и ты богоугодное дело. Я человек холостой, Наталье Петровне неприлично у меня оставаться, а ты женат, прими ее в свой дом на несколько дней. Я сегодня же пойду к князю Долгорукому и стану просить, чтобы он замолвил за нее слово перед царицей Натальей Кирилловной.
- Ладно, Василий Петрович, ладно! Я сегодня же вечером приеду к тебе с женой за Натальей Петровной. Жена ее укроет в своей светлице и всем скажет, что она, например, из Ярославля.
- И что зовут ее Ольга Васильевна Иванова.
- Ладно, ладно. Счастливо оставаться, Василий Петрович!
Лаптев ушел. Василий возвратился в спальню и, подойдя к кровати, увидел, что Наталья погрузилась в глубокий сон. Тихонько вышел он из горницы и затворил дверь, поручив Борисову быть в сенях на страже, после чего отправился к князю Долгорукому.
Через час он возвратился с необыкновенно веселым лицом. Борисов тотчас после его ухода запер дверь спальни и, утомленный ночным походом, сел на скамью, начал дремать и вскоре заснул. Едва Василий вошел на лестницу и отворил дверь в сени, Борисов вскочил и со сна закричал во все горло:
- Кто идет?
- Тише, приятель! Ты, я думаю, разбудил Наталью. Она все еще спит?
- Не знаю. Я спальню запер и туда не заглядывал.
- Запер? Вот хорошо!
Василий тихонько отворил дверь и увидел, что Наталья сидит у стола и читает внимательно книгу с апостольскими посланиями. Он вошел с Борисовым в горницу и сказал:
- Князь Долгорукий сегодня же хотел говорить о тебе, Наталья Петровна, царице. Он уверен, что царица защитит тебя.
Разговор между ними продолжался до самого вечера. Восхищенный умом девушки, Василий и не приметил, как пролетело время. Лаптев сдержал слово и приехал вечером за Натальей. Проводив ее до колымаги и уверив, что она скоро увидится с матерью в своем новом убежище, Василий, всходя по лестнице с Борисовым, крепко сжал ему руку и с жаром сказал:
- Какая прелестная девушка! Хороша лицом, а душой еще лучше! Ах, если бы она была моя суженая!
VI
Начинало смеркаться, когда боярин Милославский, возвратясь из дворца домой, ходил взад и вперед по горнице, погруженный в размышления. На столе, стоявшем возле окна и покрытом красным сукном, блестела серебряная чернильница и разложено было в порядке множество свитков бумаг. У стола стояла небольшая скамейка с бархатною подушкою; Серебряная лампада горела в углу пред образом Спаса Нерукотворного.
На боярине был кафтан из парчи с широкими застежками, украшенными жемчугом и золотыми кисточками. На голове у него была высокая шапка из черной лисицы, похожая на клобук, расширяющийся кверху. В левой руке держал он маленькую серебряную секиру - знак своего достоинства.
Сев наконец на скамейку, снял он с головы шапку и положил на стол вместе с секирою. Засучив рукав и взяв один из свитков, боярин начал внимательно его читать, разглаживая длинную свою бороду.
- Заступись, батюшка, за крестного сына твоего! - закричал, упав ему в ноги, вбежавший площадный подьячий Лысков.
Боярин вздрогнул, оборотился к нему и с удивлением просил:
- Что с тобой сделалось, Сидор?
- За кабалу, которую написал я в твою угоду на дочь вдовой попадьи Смирновой, царица приказала поступить со мною по Уложению. Да дьяк Судного приказа поднял старое дело о табаке. Если не заступишься за меня, горемычного, то за лживую кабалу отрубят мне руку, а за табак отрежут нос. Помилосердуй, отец мой! Куда я буду годиться?
- Будь спокоен! Встань! Ручаюсь тебе, что останешься и с рукой, и с носом.
- Князь Долгорукий на меня наябедничал. Уж меня везде ищут, хотят схватить и посадить на Тюремный двор до решения Приказа.
При имени Долгорукого боярин изменился в лице; губы его задрожали от злобы и досады.
- Останься в моем доме, Сидор. Посмотрим, кто осмелится взять тебя из дома Милославского! А я завтра же подам челобитную царевне Софье Алексеевне. Авось и Долгорукий язык прикусит!
- Вечно за тебя буду Бога молить, отец мой!
Лысков поклонился в ноги Милославскому и поцеловал полу его кафтана.
- Возьми вот этот ключ и поди в верхнюю светлицу, что в сад окошками. Запри за собою дверь, никому не показывайся и не подавай голоса. Один дворецкий будет знать, что ты у меня в доме. С ним буду я присылать тебе еду. Полно кланяться, иди скорее.
Лысков ушел. Солнце закатилось, и все утихло в доме Милославского. Когда же наступила глубокая ночь, боярин, надев простой кафтан и низкую шапку, похожую на скуфью, вышел в сад с потаенным фонарем в руке. Дойдя до небольшого домика, построенного в самом конце сада, он три раза постучал в дверь. Она отворилась, и боярин вошел в домик. Все его окна были закрыты ставнями. Около дубового стола, посередине довольно обширной горницы, освещенной одною свечою, сидели племянник боярина, комнатный стряпчий Александр Иванович Милославский, иноземец Озеров из Новгорода, стольники Иван Андреевич и Петр Андреевич Толстые, дворянин Сунбулов, стрелецкие полковники Петров и Одинцов, подполковник Цыклер и пятисотенный Чермной.
При появлении Милославского все встали. Боярин занял место во главе стола и, подумав немного, спросил:
- Ну, что, любезные друзья, идет ли дело на лад?
- Я отвечаю за весь свой полк! - ответил Одинцов.
- И мы также за свои полки! - сказали Петров и Цыклер.
- Ну а ты, Чермной, что скажешь? - продолжил Милославский.
- Все мои пятьсот молодцов на нашей стороне. За других же пятисотенных ручаться не могу. Может быть, я и смогу их уговорить, кроме одного; с ним и говорить опасно.
- Кто же этот несговорчивый?
- Василий Бурмистров, любимец князя Долгорукого. Он нашим полком командует вместо полковника. Я за ним давно присматриваю. Дней пять назад он ездил куда-то ночью и привез с собой какую-то девушку, а вечером отправил ее неизвестно куда. Вероятно, к князю Долгорукому, к которому он ходил в тот же день.
- Понимаю! - воскликнул Милославский. - Послушай, Чермной, я даю пятьдесят рублей за голову этого пятисотенного. Он может нам быть, опасен.
- Конечно, опасен. Его надобно непременно угомонить. Завтра я постараюсь уладить это дело.
- Ну а ты что скажешь, племянник?
- Я достал ключи от Ивановской колокольни, чтобы можно было ударить в набат.
- Мы с братом Петром, - сказал Иван Толстой, - неподалеку от стрелецких слобод припасли дюжину бочек с вином для попойки.
- А я шестерых московских дворян перетянул на нашу сторону, - сказал Сунбулов, - да распустил по Москве слух, что Нарышкины замышляют извести царевича Ивана.
- А я распустил слух, - сказал Озеров, - что Нарышкины хотят всех стрельцов отравить и набрать вместо них войско из перекрещенных татар.
- Итак, дело, кажется, идет на лад! - продолжал Милославский. - Остается нам условиться и назначить день. Я подумал, что всего лучше приступить к делу пятнадцатого мая. В этот день был убит в Угличе царевич Димитрий.
- Прекрасная мысль! - воскликнул Цыклер. - Воспоминание о царевиче Димитрии расшевелит сердца даже самых робких стрельцов.
- Перед этим надобно будет их напоить хорошенько, - сказал Одинцов.
- Уж подлинно будет пир на весь мир! - промолвил Чермной, зверски улыбаясь. - Только пристанут ли к нам все полки? Четыре на нашей стороне, если считать и Сухаревский, а пять полков еще ни шьют, ни порют.
- Ничего, уговорим, - сказал Озеров. - Недаром ведь сказано в пословице, что серебряный молоток пробьет и железный потолок. Царевна Софья Алексеевна, я чаю, серебреца-то не пожалеет?
- Разумеется! - сказал Милославский. - Я у нее еще сегодня выпросил на всякий случай казну всех монастырей на Двине. Да, впрочем, у меня, по милости царевны, есть чем пробить железный потолок и без монастырской казны.
- Нечего сказать, мы довольны милостью царевны-,- сказал Сунбулов. - Я чаю, она не Забыла, Иван Михайлович, обещания своего пожаловать меня боярином, когда все благополучно кончится? Я ведь начал дело и подал голос на площади за царевича Ивана.