Беззащитного Нарышкина схватили. Он не сказал ни слова своим убийцам, не издал ни одного жалобного стона. Когда его выносили из алтаря, он взглянул на образ Воскресения Христа, стоявший за престолом, вздохнул и закрыл глаза. Душа его погрузилась в предсмертную молитву.
Преддверие храма Божиего обращено было в плаху. Разрубленное на части тело Нарышкина изверги сбросили на площадь перед церковью.
Обыскав дворец, мятежники рассеялись по всей Москве, грабили дома убитых ими бояр и искали везде Ивана Нарышкина и всех тех, которые успели из дворца; скрыться. Родственник царицы, комнатный стольник Иван Фомич Нарышкин, живший за Москвою-рекою, думный дворянин Илларион Иванов и многие другие были отысканы и преданы мучительной смерти.
Солнце появилось из-за туч на прояснившемся западе и осветило бродящих по Москве стрельцов и брошенные на площадях их жертвы. Оставив в Кремле многолюдную стражу, мятежники возвратились в свои слободы.
II
Бурмистров, отправленный Долгоруким к Кравгофу, выехал из Кремля на Красную площадь и во весь опор проскакал длинную прямую улицу, которая шла к Покровским воротам. Проехав через них, он вскоре достиг Яузы и въехал в Немецкую слободу. Остановясь у дома Кравгофа и привязав к кольцу измученную лошадь, Бурмистров вошел прямо в спальню полковника. Кравгоф был датчанин, но звали его в народе немцем, как и всех западных иностранцев. По его настоянию Бутырскому полку дано было красное знамя с вышитою посередине крупными буквами надписью: "Берегись!" Он три недели выдумывал надпись и остановился на этой, как нельзя лучше выражающей, по его мнению, храбрость полка и тот страх, который он наводит на неприятеля. Но насмешники перетолковали это по-своему: "Кравгоф-то, - говорили они, - велит своим беречься и не очень храбриться".
- Князь Михаил Юрьевич Долгорукий прислал меня к тебе, господин полковник, с приказанием, чтобы ты шел как можно скорее с полком ко дворцу.
- К творес? - воскликнул Кравгоф, вскочив со стула.
- Да, ко дворцу. Восемь стрелецких полков взбунтовались.
- Мой не понимай, што твой каварить.
- Восемь полков взбунтовались, хотят окружить дворец, убить всех бояр, верных царице, и провозгласить царем Ивана Алексеевича. Ради Бога, поскорее, господин полковник!
- Ай, ай, ай! Какой кудой штук! А хто сказал марширофать с мой польк?
- Меня послал к тебе князь Долгорукий.
- Толгирукий? Гм! Он не есть мой нашальник. Еслип велел Сарись, то…
- Помилуй, Матвей Иванович, ты еще рассуждаешь, когда каждый миг дорог.
- Мой сосывать тольшен военный совет, а потом марш.
- Побойся Бога, Матвей Иванович, это уж ни на что не похоже. Есть ли теперь время думать о советах?
- Стрелиц не снает слюшпа и патому так утивлялся! Гей! Сеньке!
Вошел Сенька, слуга полковника.
- Побеши х косподин польпольковник, х майор, х каптень, х порушик, потпорушик, прапоршик, скаши, штоп все припешал ко мне. Ешо вели свать один ротца писарь.
Бурмистров, видя, что нет возможности поторопить упрямого Кравгофа, с досадой отошел к окну и, скрестив на груди руки, начал смотреть на улицу. Через некоторое время стали собираться офицеры Бутырского полка.
Сначала вошел майор Рейт, англичанин, потом полуполковник Биельке, швед, с капитаном Лыковым. Когда и все прочие офицеры собрались, Кравгоф приказал ротному писарю Фомину принести бумагу и чернильницу, пригласил всех сесть и сказал:
- Князь Толгирукий прислал вот этот косподин стрелица скасать, што восемь польк вспунтирофались и штоп наша польк марш ко творса. Сарись не скасаль нишего. Натопна ли марш?
- Господи, твоя воля! - воскликнул капитан Лыков. - Восемь полков взбунтовались! Да что же тут толковать? Пойдем скорее!
- Косподин каптень! Твой не тольшна каварить преште млатший офицер! - воскликнул Кравгоф. - Косподин младший прапоршик, што твой тумает?
- Тотчас же идти ко дворцу и драться!
- Траться? Гм! Господины все прошие прапоршик, што ви думает?
- Драться! - отвечали в один голос прапорщики.
- А косподины подпорушики и порушики?
- Драться!
- А где ешо три каптень? Зашем вишу отин?
- Двое захворали, а один, как известно, в отпуске, - ответил Лыков.
- А зашем нет рапорт о их полеснь?
- Есть, господин полковник! Я вчера подал, - сказал ротный писарь.
- Карашо!.. Ну а косподин Ликов, што твой тумает?
- Я думаю, - насмешливо сказал капитан, - что надобно дать время бунтовщикам войти в Кремль, окружить дворец и сделать, что им заблагорассудится, а потом идти, не торопясь, ко дворцу, взглянуть, что они сделали, и разойтись по домам.
- Твой смеет шутить, косподин каптень! Твой смееть смеялься! - закричал Кравгоф, вскочив со своего места. - Я твой велю сатить на арест.
- За что, господин полковник? Меня спрашивают - я отвечаю.
- Твой кавариль сперва траться!
- Я и теперь скажу, что без драки дело не обойдется и что надобно бежать ко дворцу, не теряя ни минуты.
- Мальши, каптень! Мой снает не хуше твой поряток. Косподин майор, што твой тумает?
- Я думаю, что тут нечего долго думать, а надо действовать! - отвечал сквозь зубы Рейт, довольно чисто говоривший по-русски, он давно уже жил в России.
- А твой што скашет, косподин польпольковник?
- Мой скажет, што в такой вашний дело нужно сперва тумать, карашенька тумать. Сперва план, диспосиция, а потом марш!
- Карашо, весьма карашо! Мой сокласна. Фомкин! Тай пумага с перо, я стелай тотшас план и диспосиция.
Выведенный из терпения поведением Кравгофа, Бурмистров вскочил со своего места и хотел что-то сказать, но вдруг отворилась дверь и вбежал прапорщик Сидоров, посланный еще накануне полковником в Москву с каким-то поручением.
- Бунт! - закричал он. - Стрельцы убили князя Долгорукого и ворвались во дворец! Я сам видел, как несчастного князя сбросили с Красного крыльца на копья и разрубили секирами!
- Боже милостивый! - воскликнул Бурмистров, всплеснув руками. - Господин полковник, господа офицеры! Вспомните Бога, вспомните присягу! Пойдем против мятежников, защитим царя или умрем за него!
- Умрем за царя! - закричали, выхватив шпаги, все, кроме Кравгофа и Биельке.
- За мной! - крикнул басом англичанин Рейт, бросаясь к дверям с поднятой шпагой.
В дверях он столкнулся с капралом Григорьевым.
- Где господин полковник? - спросил капрал.
- Што твой надопна? - сказал Кравгоф.
Капрал, вытянувшись перед ним, доложил.
- Все солдаты нашего полка с капралами разбежались. Что прикажете делать, господин полковник?
- Какой кудой штук, какой кудой штук! - повторял Кравгоф. Бурмистров, поклонясь полковнику и офицерам, молча вышел, сел на лошадь и поскакал в Кремль.
- Вон бежит по улице солдат с ружьем! - сказал Лыков. - Так бы и приколол бездельника!
- Ге пешит? - спросил Кравгоф, подойдя к растворенному окну. - Гей, сольдат! Сольдат! Кута твой пешит?
- Молчи, немец, не твое дело! - бросил солдат, не останавливаясь.
- Косподины официр! - воскликнул Кравгоф. - Солдаты вспунтирофались! Што сделать с песдельники? Сольдат не хошет каварить с командир!
- А вот я его заставлю говорить, - проворчал Лыков, выбегая из комнаты. Нагнав солдата, он остановил его, отнял ружье и привел, держа за ворот, к полковнику. Приставив к груди его шпагу, капитан закричал:
- Говори, бездельник, куда ты бежал и зачем? Если солжешь, так я тебя разом приткну к стене.
- Виноват, батюшка! Помилуй! Скажу всю правду! Вчера ходил у нас по избам какой-то дворянин, раздал много денег и обещал еще, если мы заступимся за царевича Ивана Алексеевича. Он сказал, что все стрельцы на стороне царевича и что когда они войдут в Кремль, то он пришлет гонца за нами. Гонец приехал, мы и бросились в Кремль. Помилуйте; государи-батюшки, наше дело солдатское: что скажут - всему верит!
- Всему верит! - воскликнул Лыков. - Ах ты злодей, мошенник! Разве ты забыл присягу? Целовал ли ты крест, чтобы служить царю Петру Алексеевичу верой и правдой?
- Целовал, батюшка, целовал!
- А что же ты теперь делаешь? Дали алтына четыре, так и душу продал сатане! Беги, любезный, беги к ним, прямо к сатане в когти. Что ж ты стоишь? Я тебя не держу.
Солдат, пораженный словами капитана, заплакал и упал к ногам его.
- Приколи меня, батюшка! - говорил он, всхлипывая. - Погубил я свою душу! Приколи меня, окаянного! Отрекся я от Бога. Отцы мои родные, казните, расстреляйте меня.
- Ты еще не сделал греха, о котором я тебе говорил, а хотел сделать. И это согрешение велико, но если раскаешься, то Бог простит тебя!
- Отец мой! Научи, что мне делать, чтобы Бог простил меня!
- Беги вслед за своими товарищами и уговаривай, чтоб они не позорили себя изменой и не губили душ своих!
Солдат, обняв ноги капитана, вскочил.
- Побегу! - воскликнул он. - Стану уговаривать, убеждать. Не послушают, так один пойду против всех за Петра Алексеевича!
- Вот это дело, брат! - сказал Лыков. - И я побегу с тобой!
- И мы все! - закричали офицера, кроме Кравгофа и Биельке.
- Хорошо, хорошо! - восклицал Рейт, махая шпагою. - Смерть всем изменникам и бунтовщикам!.. Что за дьявольщина! - закричал он, отворив дверь и увидав несколько солдат, стоящих в сенях.
- Стой! - закричали солдаты, прицелясь из ружей в Рейта, - Не велено никого пускать отсюда! Вокруг дома целая рота! И червяк отсюда не проползет на улицу!
- Я уж как-нибудь пролезу! - закричал Лыков и бросился к двери, но Рейт удержал его за руку.
- Капитан, - сказал он, - тебя убьют, меня убьют и всех нас убьют. А какая выйдет из того польза? Целая рота вокруг дома! Слишком много для этих бездельников будет чести, если мы дадим им случай перестрелять нас.
- Правда, - сказал Лыков, - убьют нас без всякой пользы. Целую роту нам не одолеть. Мы со шпагами, а бездельники с ружьями. Делать нечего! Подождем, когда нас выпустят…
Между тем солдат, бывший с офицерами в комнате, взял ружье свое, поставленное Лыковым в угол, и вышел смело в сени.
- Ты как сюда попал, Федька? - спросил один из его товарищей.
- Мне велено было посмотреть, что здесь делается у полковника, а потом нагнать мою роту. Стерегите же их крепко-накрепко, а я побегу за ротой. Прощайте!
Выйдя на улицу, солдат побежал к Покровским воротам, остановил крестьянина с пустою телегою и велел себя довезти до Кремля. Увидев на площади толпу своих товарищей, бродящих вместе, со стрельцами, он перекрестился и побежал к ним. Когда в Москве восстановилось уже спокойствие, в полковом списке Бутырского полка против имени сего солдата отмечено было: "Пропал без вести".
III
На другой день, шестнадцатого мая, рано утром шел отряд стрельцов по одной из главных улиц Белого города. Поровнявшись с домом князя Юрия Алексеевича Долгорукого, отца начальника стрельцов, убитого ими накануне, они остановились и начали стучаться в ворота.
Малорослый слуга отворил калитку и едва устоял на ногах от ужаса, увидев пришедших гостей.
- Дома ли боярин? - спросил один из них.
- Как не быть дома! Дома, отец мой! - отвечал слуга, заикаясь.
- Скажи боярину, чтоб он вышел на крыльцо: у нас к нему дело.
- Слушаю! - сказал слуга и побежал на лестницу.
Через некоторое время появился на крыльце восьмидесятилетний князь. Он был без шапки, и ветер развевал его седые волосы. Лицо старца выражало глубокую скорбь.
- Мы пришли к тебе, боярин, просить прощения, - сказал стрелец, стоявший впереди своих товарищей. - Погорячились мы вчера и убили твоего сына!
- Бог вас простит! Я не стану укорять вас - это не воскресит мне сына!
- Спасибо тебе, боярин, что зла не помнишь, - сказал стрелец.
- Спасибо! - закричала вся толпа.
- Вели же дать нам выпить за твое здоровье и за упокой души твоего сына! - продолжал стоявший впереди стрелец. - У тебя, я чаю, погреб-то, как полная чаша!
Князь, не ответив ни слова, вошел в свою спальню, сел у окна и приказал слуге отпереть для стрельцов свой погреб. Выкатив оттуда бочку, незваные гости расположились на дворе, потребовали несколько кружек и начали пить. Малорослый слуга, отворивший калитку, наливал им и низко кланялся.
- Скажи-ка ты, холоп, старик-то вопил вчера по сыну? - спросил один из стрельцов.
- Да так, не особо, - уклончиво ответил слуга.
- Врешь, холоп! Скажи всю правду, не то хвачу по виску кружкой, так и ноги протянешь!
- Виноват, отец мой, не гневайся, скажу всю правду! - сказал дрожащим голосом слуга.
- Грозился ли на нас боярин?
- Грозился, отец мой.
- Ага, видно, щука умерла, а зубы целы остались! Что же говорил старый хрен?
- Говорил, отец мой, говорил!.
- Тьфу ты дубина! Я спрашиваю: что говорил?
- Щука умерла, а зубы целы остались.
- Вот что! Ах, он злое зелье! Чай, рад бы всех нас перевешать! Что он еще говорил? - закричал стрелец, схватив слугу за шею.
- Взмилуйся, отец мой, совсем задавил! Отпусти душу на покаяние!
- Задавлю, коли не скажешь всей правды!
- Скажу, кормилец мой, скажу! Боярин говорил, что сколько на кремлевских стенах зубцов, столько вас повесят стрельцов!
- Слышите, братцы, что старый хрен-то лаял? Постой ты, собака!
С этими словами опьяневший уже стрелец вскочил и бросился на крыльцо. За ним побежало несколько его товарищей. Схватив старца за седые волосы и вытащив за ворота, злодеи изрубили его и, остановив крестьянина, который вез белугу на рынок, закололи его лошадь, отняли у него рыбу и бросили ее на труп князя.
- Вот тебе и обед! - закричали они с хохотом и побежали в Кремль.
В находившейся близ спальни царицы Натальи Кирилловны небольшой комнате, в которую вела потаенная дверь, родитель царицы Кирилл Полуектович и брат ее, Иван Кириллович, скрывшиеся туда накануне, придумывали, как им выйти из дворца и тайно выехать из города; убежище свое, указанное им царицею, но многим из придворных известное, они не считали верным. Вскоре после рассвета пошли они в спальню Натальи Кирилловны, которая всю ночь провела в молитве. Иногда, переставая молиться, подходила она к стоявшей у стены скамье, обитой бархатом, и, проливая слезы, благословляла сына своего. Одетый в парчовое полукафтанье, он спал. Трепеща за жизнь сына, мать решилась уложить его в своей спальне и всю ночь охраняла его. Видя ее беспокойство, отец и брат остались в спальне почти до полудня, стараясь успокоить ее советами и утешениями. Между тем проснулся Петр Алексеевич, встал, помолился и начал также утешать свою мать.
- Стрелецкий пятисотенный Бурмистров просит дозволения предстать пред твои светлые очи, государыня! - сказала постельница царицы, войдя в спальню.
- Бурмистров? Я сейчас выйду к нему, - сказала царица. - А вы, батюшка и братец, удалитесь в вашу комнату! Бурмистров до сих пор был предан моему сыну, но в нынешнее время на кого можно положиться?
Когда отец и брат царицы удалились, она вышла к Бурмистрову.
Он низко ей поклонился и сказал:
- Государыня, я собрал почти всех стрельцов нашего полка и спрятал в разных местах около Кремля. Мятежники и сегодня войдут опять в Кремль. Позволь, государыня, сразиться с ними! К нам пристанут все честные граждане, Я многим уже роздал оружие.
- Благодарю тебя за твое усердие и верность! Дай Бог, чтоб я могла наградить тебя достойно! Но хватит кровопролития. Я узнала, что Софья Алексеевна не хочет отнять царского венца у моего сына, а желает только, чтобы Иван Алексеевич вместе с ним царствовал.
- Как, государыня, у нас будут два царя?
- Софья Алексеевна желает именем их сама править царством и отнять у меня власть, которую мне Бог даровал. Я уступлю ей власть мою. Дай Бог, чтобы она употребляла ее лучше, нежели я, для счастия России. Не хочу, чтобы за меня проливалась кровь. Благодари от моего имени всех верных стрельцов и распусти их по домам. Поди и будь уверен, что я никогда не забуду твоей верности и усердия.
- Сердце твое в руке Божией, государыня! Я исполню волю твою!
Едва Бурмистров удалился, раздался звон на Ивановской колокольне, барабанный бой и шумные восклицания пред дворцом на площади. Царевна Марфа Алексеевна, старшая сестра царевны Софьи, поспешно вошла в спальню царицы. Бледное лицо выражало страх и смущение.
- Стрельцы требуют выдачи дядюшки Ивана Кирилловича! - сказала она, - Кравчий князь Борис Алексеевич Голицын пошел на Красное крыльцо объявить им, что Иван Кириллович из Москвы уехал. Злодеи, вероятно, станут опять обыскивать дворец, не лучше ли ему скрыться в моих деревянных комнатах, что подле Патриаршего двора? Туда мудрено добраться, не зная пути. Постельница моя Клушина, на которую я совершенно полагаюсь, проводит туда дядюшку.
Наталья Кирилловна хотела благодарить царевну, хотела что-то сказать ей, но ничего не могла выговорить. Она крепко обняла ее, и обе зарыдали.
Марфа Алексеевна кликнула свою постельницу, бывшую в другой комнате, и пошла с нею к родителю и царицы.
Через несколько минут толпа стрельцов вбежала в спальню Натальи Кирилловны.
- Где брат твой? - закричал один из сотников. - Выдай сейчас брата, или худо будет.
- Ты забыл, злодей, что говоришь с царицей! - воскликнул Петр Алексеевич, устремив сверкающий от негодования взор на сотника;
- Брата нет здесь, - сказала Наталья Кирилловна.
- А вот увидим! - продолжил сотник. - Ребята, пойдем и обшарим все углы.
Стрельцы вышли из спальни и рассеялись по дворцу. После напрасных поисков они вышли на площадь и вызвали на Красное крыльцо нескольких бояр.
- Скажите царице, - закричал пятисотенный Чермной, - чтобы завтра непременно был нам выдан изменник Иван Нарышкин, а не то мы всех изрубим и зажжем дворец!
После этого мятежники ушли из Кремля.
На другой день опять раздались в Кремле набат и стук барабанов. Вся площадь пред дворцом наполнилась стрельцами, которые вновь стали требовать выдачи брата царицы.
Устрашенные бояре собрались в ее комнатах. На всех лицах были ужас и недоумение.
- Матушка, - сказала царевна Софья, войдя в комнату, - все мы в крайней опасности! Мятежники требуют выдачи Ивана Кирилловича. В ином случае они грозят нас всех изрубить и поджечь дворец!
- Брата нет во дворце, - ответила царица. - Пусть рубят нас мятежники, если забыли Бога и перестали уважать дом царский.
- Где же Иван Кириллович? Если б он знал про наше положение, то, верно бы, сам решился пожертвовать собою для общего спасения.
- Он и пожертвует, - сказал Нарышкин, неожиданно войдя в комнату.
- Братец! Что ты делаешь? - воскликнула, побледнев, царица. Упав в кресло и закрыв лицо руками, она зарыдала.
Все присутствовавшие молчали. Удивленная Софья долго не могла ни слова выговорить. Великодушие Нарышкина победило на минуту ненависть, которую она давно к нему в глубине сердца питала. Наконец она сказала:
- Не печалься, любезный дядюшка! Все рано или поздно должны умереть. Счастлив тот, кто, подобно тебе, может пожертвовать жизнью для спасения других. Я бы охотно умерла за тебя, но смерть твоя, к несчастью, неизбежна, Покорись судьбе своей!