V
Солнце поднялось уже до половины из-за отдаленного бора, когда Бурмистров подъехал к Преображенскому с челобитной своей тетки. При въезде в село он услышал оклик часового: "Кто идет?" - и остановил свою лошадь.
- Здесь ли его царское величество? - спросил Бурмистров.
- Его царское величество в Москве, - ответил часовой.
- Как? Мне сказали, что царь Петр Алексеевич здесь, в Преображенском.
- Говорят тебе, что царя здесь нет. Посторонись, посторонись! Прапорщик идет: надобно честь отдать.
Бурмистров увидел приближавшихся к нему двух офицеров. Один из них был лет семнадцати, высокого роста, с открытым лицом, пышущим силой и здоровьем. Другой был человек тоже высокого роста, лет тридцати пяти, привлекательного вида и с благородною поступью. Оба разговаривали по-голландски.
Бурмистров, соскочив с лошади и сняв шапку, приблизился к молодому офицеру, опустился перед ним на колени и подал ему челобитную.
Офицер, взяв бумагу, спросил:
- Кто ты такой?
- Я бывший пятисотенный Сухаревского стрелецкого полка, Василий Бурмистров.
- Бурмистров?.. Про тебя мне, как помнится, говорила что-то матушка. Не ты ли удержал свой полк от бунта?
- Я исполнил свой долг, государь!
- Встань! Обними меня! Тебе неприлично стоять передо мной на коленях: я прапорщик, а ты пятисотенный.
Бурмистров, встав, почтительно приблизился к царю, который обнял его и поцеловал в лоб.
- Вот, любезный Франц, - сказал монарх, обращаясь к полковнику Лефорту и потрепав Бурмистрова по плечу, - верный слуга мой, даром что стрелец. А где теперь полк твой?
- Не знаю, государь. Я вышел давно уже в отставку.
- Почему?
Бурмистров рассказал все, что с ним было. Царь несколько раз не мог удержать своего негодования, топал ногой и хмурил брови, внимательно слушая Василия.
- Отчего Милославский так взъелся на тебя? Что-нибудь произошло между вами?
Бурмистров, зная, что Петр столь же любил правду и откровенность, сколь ненавидел ложь и скрытность, объяснил государю, чем навлек он на себя несчастья.
- Так вот дело в чем!.. А где теперь твоя невеста?
- Неподалеку от Москвы, в селе Погорелове. Тамошний священник приютил ее вместе с ее матерью и моей теткой, которая лишена противозаконно своего небольшого поместья. Ее челобитная и головы наши в твоих руках, государь! Заступись за нас! Без твоей защиты мы все погибнем.
Бурмистров снова опустился на колени перед Петром.
- Встань, встань, говорю я тебе!
Прочитав челобитную, Петр воскликнул:
- Так этот Лысков отнял имение у твоей тетки да еще и невесту у тебя отнять хочет? Не бывать этому!
- Они поехали в Москву на меня жаловаться.
- Кому жаловаться?
Бурмистров смутился, не смея произнести имени царевны Софьи.
- Что ж ты не отвечаешь? Кому хотел он жаловаться? Сестре моей, что ли?
- Он угрожал, что добьется исполнения приговора по старому докладу покойного боярина Милославского.
- То есть что сестра моя велит этот приговор исполнить? Говори прямо, смелее! Я люблю правду!
- Он надеется на помощь главного стрелецкого начальника, окольничего Шакловитого.
- Пускай надеется! - воскликнул Петр, топнув ногой. - Будь покоен: я твой защитник! Иди за мной.
Бурмистров, взяв свою лошадь под уздцы, последовал за царем и Лефортом. Вскоре вышли они из села в поле, где Преображенские и Семеновские потешные, в ожидании прибытия царя, стояли уже под ружьем.
- Начни, полковник, ученье, и где стать мне прикажешь? - спросил Петр Лефорта.
- У первой Преображенской роты.
- А ты, пятисотенный, - сказал Петр Бурмистрову, - останься на этом месте да посмотри на ученье моих преображенцев и семеновцев. Это не то, что стрельцы.
Царь, положив в карман челобитную, которую держал в руке, вынул шпагу и стал на указанное место.
По окончании ученья, Петр подошел к Лефорту и пожал ему руку.
- Ну, что? - спросил государь, обратясь к Бурмистрову. - Каково мои потешные маршируют и стреляют? Они успеют три раза залпом выстрелить, покуда стрельцы ружья заряжают! А за все спасибо тебе, любезный Франц! Обними меня!
После этого царь вдруг спросил Бурмистрова:
- Где же была до сих пор твоя невеста? Ты ведь говорил, что Милославский завещал ее Лыскову. Почему же этот плут только теперь вздумал ее у тебя отнимать?
Бурмистров рассказал, как он освободил ее из рук раскольников.
- Что же ты мне давеча этого не сказал?
- Я думал, что это не стоит внимания твоего царского величества.
- Не хорошо, пятисотенный, от меня не должно ничего скрывать. Царю все знать нужно. - По кратком размышлении Петр продолжил: - Я велю дать тебе охранную грамоту. Посмотрим, кто осмелится тронуть тебя или твою невесту. Лыскову прикажу я возвратить немедленно поместье твоей тетки и заплатить ей сто рублей убытков, чтобы он вперед не обижал честных людей… Справедливо ли написана челобитная твоей тетки?
- За справедливость челобитной ручаюсь я моей головой, государь.
- Не забудь слов твоих и помни, кому они сказаны… Полагаясь на жалобу одной стороны, я никогда не действую; но для тебя отступаю от своего правила, потому что тебе верю и потому что дела поправить уже будет нельзя, когда отрубят тебе голову… Ну, слушай же еще: я дам тебе роту моих потешных. Исполни прежде все то, что будет написано в грамоте, а потом иди с ротой, схвати всех раскольников, у которых была твоя невеста, и приведи их в Москву, на Патриарший двор. Я напишу о них святейшему патриарху. Которую роту, полковник, можно будет с ним послать? - спросил Петр Лефорта.
- Я думаю, что лучше выбрать охотников.
- Хорошо! Объяви, в чем состоит поручение, и вызови охотников.
Лефорт, подозвав к себе всех офицеров, передал им приказание царя. Офицеры, возвратясь на места свои, объявили приказ полковника солдатам.
- Ну, кто охотники? - закричал Лефорт. - Выступите из ряда!
Весь длинный строй потешных двинулся вперед.
- Ого! - воскликнул государь. - Все охотники! Похвально, ребята! Но всех вас много для этого похода; пусть идет третья рота. Смотри, пятисотенный, я поручаю эту роту тебе. Да не переучи ее по-своему. Не отправить ли с тобой офицера? Нет, только будете мешать друг другу да и солдат с толку собьете. Следуй за мной: я дам тебе грамоту.
Петр, сопровождаемый Лефортом и Бурмистровым, при громком звуке барабанов, пошел к селу. Через несколько часов Бурмистров с ротой потешных спешил уже к селу Погорелову.
В грамоте, данной ему государем, было сказано, что тот, кто убьет Бурмистрова, будет наказан смертью и заплатит семь тысяч рублей. В конце было прибавлено, что кабала, написанная на Наталью, уничтожается, что Ласточкино Гнездо возвращается прежней помещице и что завладевший этой деревней подьячий Лысков обязан ей заплатить сто рублей; если же считает себя правым, то пусть явится немедленно в Преображенское с доказательствами необоснованности принесенной на него Бурмистровым жалобы и челобитной тетки последнего.
VI
Через несколько дней Бурмистров был уже в Погорелове. Назначив одни сутки солдатам для отдыха и разместив их по крестьянским избам, он пошел к дому отца Павла.
- Ну что, племянник, - воскликнула Мавра Саввишна, - подал ли ты мою челобитную батюшке царю Петру Алексеевичу?
- Подал, но еще не знаю, чем дело кончится, - ответил Василий. Он хотел не сразу объявить тетке о царском решении, чтобы более ее обрадовать.
Мавра Саввишна тяжело вздохнула. Отец Павел начал ее утешать. Вскоре вошли в горницу Наталья со своею матерью. Обе начали расспрашивать Василия о результатах его поездки в Преображенское, но он не успел еще им ответить, как под окнами дома раздался конский топот, и Мавра Саввишна, взглянув в окно, закричала:
- Ну, пропали мы!
- Что такое, тетушка? - спросил Бурмистров.
- Мошенник Лысков приехал, и с ним отряд на конях! Ох, мои батюшки, пропали наши головушки!
- Ничего, тетушка, будь спокойна!
- Желаю здравия! - сказал Лысков, входя в горницу со злобной улыбкой на лице. - Я говорил вам в прошлый раз, что мы скоро опять увидимся. Вот я и приехал, да еще и не один: со мной тридцать конных стрельцов. Эй, войдите сюда! - закричал он, повернувшись к двери.
Вошли шесть стрельцов с обнаженными саблями.
- Схватите этого молодца, - сказал он им, указывая на Бурмистрова, - свяжите и отвезите в Москву к благодетелю моему, а вашему главному начальнику!
- Постойте, ребята! - сказал спокойно Василий подошедшим к нему стрельцам. - Еще успеете взять и связать меня, я никуда не уйду. По чьему приказу, - спросил он Лыскова, - хочешь ты отослать меня в Москву?
- Да вот прочти эту бумагу; увидишь, кто приказал схватить тебя.
Василий, взяв протянутую ему бумагу, начал ее читать, а Лысков повернулся к Наталье и сказал:
- А ты, моя холопочка, собирайся проворнее. Поедешь со мной.
Наталья посмотрела на него с презрением и, обняв свою мать, заплакала. В это время вошел в горницу Сидоров с вязанкой дров для печи. Увидев Лыскова со стрельцами, он от страха уронил дрова на пол и, всплеснув руками, застыл у двери.
- Не плачь, милая Наталья, успокойся! - сказал Бурмистров. - Тебя Лысков не увезет отсюда и меня не отправит в Москву: эта бумага ничего не значит!
- Как ничего не значит?! - воскликнул Лысков. - Да ты бунтовать, что ли, вздумал? Разве не прочитал ты повеления царевны Софьи Алексеевны, объявленного мне главным стрелецким начальником?
- Я прочту тебе другую бумагу. Слушай.
Вынув из кармана грамоту царя Петра, начал он читать ее вслух.
Отец Павел был тронут до слез правосудием государя. Наталья в восторге обнимала мать свою и плакала от радости. Стрельцы вложили в ножны свои сабли и сняли шапки. Лысков то краснел, то бледнел, дрожа от досады, а Мавра Саввишна восклицала:
- Что, взял, мошенник? Недолго пожил в моем домике.
Обрадованный Сидоров подбежал к ней и, поцеловав у нее руку, спросил:
- Не прикажешь ли, матушка Мавра Саввишна, опять проводить отсюда его милость Сидора Терентьича?
- Не тронь его, Ванюха! Лежачего не бьют.
- Да он, матушка, не лежит еще, а стоит, словно пень какой.
- Дай срок, сам уйдет!
В самом деле, Лысков, видя, что делать нечего, и не смея ехать в Преображенское, поглядел на всех, как рассерженная ехидна, поспешно вышел из горницы, сел на свою лошадь и поскакал с сопровождавшими его стрельцами в Москву.
На другой день Бурмистров, простясь с отцом Павлом, с Натальей, ее матерью и своей теткой, повел роту потешных в Ласточкино Гнездо. Немного отдохнув, пошел он потом в Чертово Раздолье и вскоре достиг горы, на которой находилось жилище Андреева и его сообщников. Бурмистров приказал солдатам зарядить ружья и начал подниматься на гору. На площадке, расчищенной перед насыпью в том месте, где были ворота, Василий поставил роту, а сам взлез на дерево, чтобы взглянуть на насыпь. На дворе не было ни одного человека. Вдруг послышалось в здании, которое стояло посреди двора, пение, и вскоре опять все утихло. Бурмистров приказал одному из солдат выстрелить, чтобы вызвать раскольников из дома и объявить царское повеление. Раздался выстрел, и Бурмистров через несколько минут увидел Андреева и его сообщников, поспешно выходивших из дома. Все они были вооружены саблями и ружьями. Один из них нес стрелецкое знамя. Андреев взошел на насыпь по приставленной к ней лестнице и, увидев роту, закричал:
- Все сюда за мной!
Бурмистров, спустившись с дерева, встал перед ротой. Раскольники один за другим поспешно влезли на насыпь.
Василий объявил Андрееву о цели своего прихода и прибавил:
- Ты видишь, что со мной целая рота солдат. Если станешь сопротивляться, мы начнем приступ. Не принуждай нас к кровопролитию, лучше сдайся и покорись царской воле.
Вместо ответа. Андреев выстрелил в Бурмистрова; пуля, свистнув, вошла в землю у ног Василия.
- Огонь! - . закричал Василий.
Грянул залп, и несколько убитых и раненых полетело с насыпи.
- Стреляйте! - воскликнул в бешенстве Андреев, махая саблей. Два или три выстрела один за другим раздались с насыпи, но никого не ранили из потешных, которые снова выстрелили в своих противников залпом.
Не слушая крика Андреева, раскольники побежали к лестнице, тесня друг друга.
- На деревья, ребята! - закричал Бурмистров потешным. - Стреляй беглым огнем!
Солдаты проворно вскарабкались на густые деревья, окружавшие со всех сторон насыпь, и начали стрелять в бегущих к главному зданию раскольников.
Андреев, оставшийся на насыпи, в ярости рубил саблей землю. Когда пальба прекратилась, Василий, стоявший около ворот, закричал ему:
- Сдайся! Ты видишь, что сопротивление бессмысленно.
Андреев, заскрежетав зубами, бросил в Бурмистрова свою саблю. Тот отскочил, и сабля, перевернувшись на лету, рукояткой ударила в землю с такой силой, что ушла в нее до половины. Андреев бросился на колени, вполголоса произнес какую-то молитву и спустился по лестнице с насыпи.
Бурмистров приказал нескольким потешным остаться на деревьях наблюдать за действиями раскольников, собрал остальных перед воротами, велел устроить перекладину, срубить дерево и вытесать тяжелое, бревно, с одного конца заостренное. Повесив на перекладину это бревно на веревочной лестнице, взятой им из Преображенского, приказал он солдатам ломать ворота. Вскоре они в нескольких местах раскололись.
- Кто-то вышел из дома и идет к насыпи! - закричал один из потешных с дерева.
- Бейте сильнее, ребята, в правую половину ворот! - воскликнул Бурмистров, - Она больше раскололась.
- Остановитесь! - закричал пятидесятник Горохов, появившийся на насыпи. - Не трудитесь понапрасну. Глава наш требует полчаса на молитву и размышление.
- Передай ему, - сказал Бурмистров, - что я согласен на его требование. Если же через полчаса вы не сдадитесь, мы вышибем ворота и возьмем вас силой.
Горохов, спустясь с насыпи, возвратился в дом.
Бурмистров велел солдатам отдохнуть. Через некоторое время один из потешных закричал с дерева:
- Несколько человек вышли из слухового окна на кровлю дома. Все без оружия и на всех, кажется, саваны.
- Наверно, хотят помолиться, - сказал Бурмистров.
- Что это?! - воскликнул потешный. - Двое тащат на кровлю какую-то девушку в белом.
- Это их священник, - объяснил Василий.
- Из нижних окон дома появился дым. Господи Боже мой, кажется, там пожар.
- Ломайте скорее ворота, ребята! - закричал Василий.
В это время все раскольники в саванах вышли на кровлю дома и запели свою предсмертную молитву. Они решили лучше сжечь себя, чем возвратиться в "нечестивый мир". Несчастная девушка, видимо, похищенная ими после бегства Натальи, громко кричала и вырывалась из рук державших ее раскольников, которые, не обращая на нее внимания, продолжали петь предсмертную песню.
Расколотые ворота слетели с петель, и Бурмистров с потешными вбежал во двор. Из всех нижних окон дома клубился густой дым и вырывалось яркое пламя. Спасти кого-нибудь с крыши было уже невозможно. Вопль несчастной жертвы, заглушаемый унылым пением ее палачей, раздирал сердце Бурмистрова.
- Кто из вас лучший стрелок? - спросил он потешных.
- Капрал наш, Иван Григорьич, - ответил один из них.
- Эй, капрал! - закричал Василий. - Убей этих двух, которые держат бедную девушку.
- Как бы в нее не попасть.
- Стреляй смелей, авось как-нибудь спасем несчастную.
- Как твоей милости угодно, - сказал капрал и начал целиться из ружья. Несколько раз дым закрывал фигуры на крыше.
- Помоги, Господи, - сказал шепотом капрал и, выждав миг, когда дым немного развеялся, спустил курок. Один из раскольников отпустил руку девушки, схватился за грудь и упал.
- Молодец! - воскликнул Бурмистров. - Теперь постарайся попасть в другого.
Один из потешных подал свое ружье капралу.
- Ох, батюшки, - сказал тот, вздохнув, - душа не на месте! Рука-то проклятая дрожит.
- Стреляй, брат, скорее, не робей! - закричал Бурмистров.
Капрал, перекрестясь, начал целиться. Сердце Бурмистрова сильно билось, и все потешные смотрели с беспокойством на первого своего стрелка.
Раздался выстрел, и другой раскольник, державший девушку, упал.
- Слава Богу! - выдохнули в один голос потешные.
Девушка подбежала к краю кровли той стороны дома, которая еще не была объята пламенем. Раскольники, смотревшие на небо и продолжавшие погребальное пение, не заметили этого. Продолжая жалобно кричать, она глядела с кровли вниз. Горевшее здание было в два яруса и довольно высоким.
- Ребята! - закричал Бурмистров. - Поищите широкий холст, иначе она убьется!
Потешные рассыпались по двору. Один из них увидел большое стрелецкое знамя, брошенное раскольниками у насыпи, схватил его и закричал:
- Нашел!
Подбежав к горящему дому, потешные сорвали с древка и натянули стрелецкое знамя.
- Прыгай сюда! - закричал Василий девушке.
Девушка в нерешительности замерла на краю крыши.
В это время Андреев подбежал к ней и хотел ее остановить.
- Ну, быстрей! - гаркнул Бурмистров, и девушка, перекрестившись, спрыгнула на знамя.
Радостный крик потешных потряс воздух. Упав на знамя, девушка потеряла сознание, и ее вынесли прямо на знамени за ворота. Бурмистров с трудом привел ее в чувство. Посмотрев на себя и с ужасом увидев, что она еще в саване, девушка вскочила и сбросила его с себя.
- Посмотри-ка, красавица какая, - шепнул один из потешных другому, - Какой сарафан-то на ней знатный, никак, шелковый.
- Нечего сказать, - отвечал другой, - умели же еретики ее нарядить. На этакую красоточку надели саван, словно на мертвеца!
Девушка так ослабла, что была не в силах идти. Ее опять положили на знамя и понесли с горы. Яркое пламя охватило уже все здание, и унылое пение раскольников, прерываемое иногда невнятными воплями и треском пылающих бревен, начало постепенно стихать. Вскоре Василий с ротой достигли просеки и, пройдя ее, остановились на отдых у тропинки. Солнце уже закатилось, и вечерняя темнота покрыла небо. Отдаленное яркое зарево освещало красным сиянием верхи мрачных сосен.
Вскоре после полуночи Бурмистров пришел в Ласточкино Гнездо и приказал потешным провести ночь в крестьянских избах. Потом, выслав из дома своей тетки холопов Лыскова, поместил в верхней светлице спасенную им девушку, а сам решил ночевать в спальне, которую Мавра Саввишна приготовила для его свадьбы. Долго еще сидел он у окна и смотрел с грустным чувством на зарево, разлившееся в отдалении над Чертовым Раздольем. Потом оно стало гаснуть и совсем исчезло при серебристом сиянии месяца, который, выглянув из-за облака, отразился в зеркальной поверхности озера.
На другой день Василий узнал от спасенной им девушки, что она ехала со своим дядей, бедным дворянином Сытиным, из Ярославля в Москву, и ночью раскольники напали на них, дядю убили, а ее увели с собой, и что Андреев долго морил ее голодом и вынудил наконец принять на себя звание священника устроенной им церкви.
- Господи Боже мой, что будет со мной? - говорила девушка, заливаясь слезами. - Теперь я сирота!
- Успокойся, Ольга Андреевна, - сказал ей Бурмистров. - Что-нибудь придумаем.