Рябой изменился в лице, задрожал, глаза у него налились кровью, губы задергались. Переступив на укороченную левую ногу, он обернулся к Хуммету и крикнул:
- Волостной-хан, это... - и грубо выругался. Волостной наотмашь ударил его по лицу, и он свалился.
- Что там такое? - гневно спросил полковник.
Пока волостной объяснял, рябой поднялся и, выхватив нож, бросился к столу. Еще секунда - и он всадил бы нож в спину Хуммету, но лошадник-туркмен успел схватить его за руку. Подоспели полицейские, скрутили рябого. Тот с ненавистью взглянул на Хуммета:
- Ты еще попомнишь это, собака-волостной! Или ты меня доконаешь, или я заставлю твою мать залиться слезами!
Рябого увели.
Высокого роста седобородый глашатай в островерхой шапке, с красным платком на шее, держа руку у рта, закричал:
- Старшина аула Гоша Бабахан-арчин!
К столу подошел смуглолицый человек в черной папахе с завитками, в шелковом красном халате, перехваченном клетчатым шелковым кушаком. Полковник, расправив обеими руками пышные усы, улыбнулся:
- А-а, арчин Бабахан! Очень хорошо.
У Бабахана тоже был такой вид, точно он целую неделю беспробудно пьянствовал. Выпучив большие черные глаза, он громко сказал:
- Пусть будет здоров господин полковник!
Начался прием коней аула Гоша.
Артык, позабыв спешиться, стоял в стороне и наблюдал. То, что произошло с рябым, привело его в ярость. Теперь он со страхом ожидал своей очереди. В голове проносились сотни различных мыслей. Он стал уже думать, что напрасно не продал коня волостному, когда тот добивался этого через Бабахана. И тут же, с ненавистью посмотрев на старшину и Ходжаму-рада, подумал: "Нет, лучше уж помучиться, чем отдать гнедого таким негодяям!" Но по мере того, как приближалась его очередь, решимость все больше оставляла его. Он уже раскаивался, что так слепо повиновался приказу и приехал. Вдруг он услышал возле себя голос глашатая:
- Если ты Артык Бабалы, веди коня!
Гнедой Артыка привлек общее внимание. Все окружили его. Даже полковник встал со своего места и подошел. Конь стоял, настороженно прижав уши, и казался смирным. Но когда врач вздумал погладить его по крупу, гнедой чуть не лягнул его. На левой ноге у коня с внутренней стороны была небольшая шишка. Лошадник-туркмен не обратил на нее никакого внимания, но врачу она не понравилась. Через переводчика он обратился к Артыку:
- А ну-ка подними ногу коню!
Когда Артык исполнил приказание, врач протянул палец к голени коня и спросил:
- Это что?
Артыку не хотелось отвечать. Но после повторного вопроса он угрюмо ответил:
- Если не знает сам доктор, откуда мне знать?
Врач пристально посмотрел на Артыка:
- Сознайся, - бил по ноге палкой или привязывал камень?
- Ну, если бил, - так узнай!
Не решаясь высказать что-либо определенное о шишке на голени, врач вопросительно посмотрел на туркмена-лошадника. Тот хотел объяснить, что это пустяковый нарост на кости, но в это время услышал сзади предупреждающее покашливание и оглянулся: волостной Ходжамурад подмигивал ему, щурил глаз. "Должно быть, волостной хочет освободить этого коня", - подумал он и ничего не сказал врачу. Когда же полковник, сняв пенсне, самолично осмотрел шишку на голени и спросил, что это такое, лошадник ощупал голень и, украдкой взглянув еще раз на волостного, сказал:
- По-моему, порок.
Эти слова обрадовали Артыка: он решил, что его гнедого могут отпустить. Сделав два шага вперед, он обратился к полковнику:
- Баяр-ага, твои доктора, оказывается, знают свое дело. Мой конь - калека. Он иногда по нескольку дней хромает. Бывает и так: скачет во весь опор и вдруг сразу остается на трех ногах. Если возьмете его, не поверив мне, - причините вред царскому солдату. Вдруг конь захромает в опасном месте и выдаст отважного джигита в руки врага...
Артыку казалось, что он сказал вовремя и уместно. Действительно, после того как эти слова были переведены, полковник махнул рукой и сказал:
- Иди!
- Спасибо, баяр-ага! - радостно проговорил Артык и стал поворачивать коня.
Но не успел он сделать и шагу, как волостной Ходжамурад заговорил с полковником по-русски:
- Господин полковник, если конь не годится для царского солдата, он пригодится для вашего слуги. Прошу вас оставить его.
И тотчас же, как удар грома, прозвучало в ушах Артыка:
- Стой! Подойди сюда!
Артык оглянулся. Полковник сгибал и разгибал указательный палец, и Артык понял, что этим знаком баяр манит его к себе. Все сразу померкло в его глазах. Только что он видел, как мчится галопом на гнедом мимо кибитки Айны; как бежит ему навстречу Шекер и виснет на шее; как мать, обрадованная возвращением его на коне, по-праздничному осыпает его лепешками. Вместо того он увидел перед собой тучную фигуру полковника, бегающие глаза волостного, хитрое лицо старшины. Радость потухла в глазах Артыка, плечи опустились. Тяжелым, медленным шагом подошел он к столу. Полковник что-то сказал на непонятном Артыку языке. Толмач перевел:
- Джигит-молодец, твой конь принимается.
Чернобородый лошадник взял гнедого под уздцы, и Артык выпустил повод из рук.
Волостной Ходжамурад еще раз обошел вокруг коня. Взглянув на Артыка, он решил показать себя благодетелем:
- Ты счастливо отделался, парень. Врач сказал, что ногу коню ты попортил умышленно, а баяр поверил ему. Ты видел, как поступают с теми, кто наносит увечья коню? Будь благодарен своему арчину: он защитил тебя, а я поддержал. Я сказал, что шишка на ноге коня - слепой отросток кости...
Приветливые слова Ходжамурада успокоили Артыка. Думая, что волостной действительно хочет ему добра, он с надеждой обратился к нему:
- Спасибо, волостной-хан! Спасибо за доброе слово. Отпусти моего коня, это в твоей власти.
Волостной возмутился:
- Вот, ей-богу! Делай после этого людям добро. Что ж, мне из-за твоего паршивого коня садиться в тюрьму?
Старшина Бабахан с упреком сказал:
- Ты, мой милый, не понимаешь, из какой беды тебя выручили. Если бы не волостной, тебя постигла бы такая же участь, как рябого.
Артык понял, что его обманывают. Вне себя от гнева он сжал кулаки и, в упор посмотрев на Бабаха-на, возмущенно воскликнул:
- Лучше бы мне получить от вас оплеуху и попасть в тюрьму, чем лишиться коня. Во сто раз лучше, чем то, что вы сделали со мной!
Полковник, услышав гневный голос Артыка, удивленно спросил:
- Что там еще? Джигит-молодец недоволен?
Волостной объяснил:
- Старшина сказал ему, что он умышленно попортил ногу коню. Парень не виноват, поэтому и рассердился.
- Хорошо! Якши!
Всем принятым лошадям ставили тут же тавро, но гнедого как поврежденного пропустили. Однако подавленный горем Артык даже не заметил этого. Когда гнедого расседлали и повели, волостной еще раз окинул его взглядом. Конь высоко держал голову; его круто подобранная шея выгибалась дугой, шерсть лоснилась и отливала золотом. Волостной о чем-то поговорил с полковником и, улыбаясь в усы, обратился к Артыку.
- Вот что, джигит-молодец. Баяр ага оценил твоего коня в сорок рублей. Волостные согласны с этой ценой. Мы не станем мучить тебя бумажками. Вместо квитанции старшина сам привезет тебе деньги.
Артык взвалил на плечи седло, бросил ненавидящий взгляд в сторону приемщиков и пошел прочь, шатаясь, как пьяный.
Глава тринадцатая
На окраине города, у самой железной дороги, стоял небольшой беленький домик, обнесенный с трех сторон глинобитной стеной, а с четвертой - деревянным заборчиком. Двор был невелик. Один угол его занимал сарай с кормушкой для коровы, в другом лежал сложенный штабелем сухой кизяк. Перед открытой терраской росло несколько деревьев, под ними стоял потемневший от времени круглый стол на одной ноге. За столом сидело двое мужчин; полная светловолосая женщина хлопотала по хозяйству.
Один из мужчин был хозяин дома - Иван Тимофеевич Чернышов. Это был крепкий широкоплечий человек лет сорока. Темные, почти черные волосы его были зачесаны назад без пробора, длинные темно-русые усы свешивались кончиками к подбородку, из-под густых нависших бровей поблескивали живые карие глаза. Левой рукой, лишенной двух пальцев, Иван Тимофеевич держал между коленями темную бутылку, а правой ввинчивал в пробку штопор, не переставая оживленно разговаривать с гостем, маленьким, щуплым человеком с русой бородкой, редкими рыжеватыми волосами и впалыми щеками. Голос у гостя был слабый, синие глаза смотрели тоскливо. Временами он начинал кашлять, хватаясь рукой за впалую грудь. Когда хозяйка поставила на край стола медную кастрюлю и открыла крышку, гость придвинулся поближе к тарелке и сказал:
- Анна Петровна, сегодня я ваш нахлебник!
- Полно вам, Василий Дмитрии, - радушно отозвалась хозяйка. - Какой вы нахлебник? Бываете так редко... Кушайте на здоровье!
Она налила в тарелку борщ и поставила перед гостем.
Иван Тимофеевич наполнил два стакана вином и один протянул Василию Дмитриевичу. Тот вопросительно посмотрел на хозяина:
- А Анне Петровне?
Иван Тимофеевич взглянул на жену, на вино в бутылке и потянулся к чашке:
- Хватит и ей.
- Мне не надо, - сказала Анна Петровна. - Я ведь не пью, Василий Дмитриевич.
Но Иван Тимофеевич вылил остаток вина в чашку и поставил перед женой:
- Выпей, Анна. Теперь у нас не часто бывает такой обед.
Чокнулись. Мужчины залпом опорожнили свои стаканы, Анна Петровна только пригубила чашку. Иван Тимофеевич положил в рот кусочек черного хлеба, хлебнул борща и заговорил с гостем:
- Знаешь, Василий, вчера у меня была получка. Говорю жене: "Давай-ка, Анна, сготовь завтра получше обед да бутылочку вина купи по случаю праздника". А она все о своем: "Ты бы лучше, говорит, не о праздничных обедах думал, а о том, как бы сколотить деньги на коровенку!" С тех пор, как прошлой зимой продали корову, у нее только и разговору об этом. "Ну что ж, говорю, скопи, если можешь. Я же тебе отдаю всю получку. По кабакам не хожу, а уж когда получка..."
- Ну уж и получка, - с неудовольствием проговорила Анна Петровна. - Твоей получки скоро и на хлеб не хватит. На рынке вон как все подорожало.
Чернышев вытер усы и снисходительно улыбнулся:
- Что ж мне теперь - спекулянтскую лавочку на базаре открыть? Или идти к туркменским баям овец пасти?
- Я этого не говорю, но ты можешь зарабатывать больше. Тебя на хлопковый завод звали?
- Это к армянину-хозяину? Василий вон знает эту бестию. Попади ему только в лапы, - всю кровь высосет. Нет, уж лучше я на паровозе останусь.
- Тогда прибавки проси. Небось не отпустят, накинут десятку-другую. Не больно-то много здоровых мужчин осталось. А ты - машинист.
Чернышов громко расхохотался:
- Вот ты и поговори с ней! Начнет с коровы, кончит обязательно тем, что я мало зарабатываю.
- Корова себя всегда прокормит, да и тебе останется, - возразила Анна Петровна. - Вот если добьешься прибавки, обязательно буду копить на корову.
- Чудачка ты, Анна, - уже серьезно заговорил Чернышов. - Говоришь, накинут десятку. Мне на кинут, другому накинут, а на что же баре-господа да спекулянты будут жить в свое удовольствие? А теперь и война вдобавок. Кто будет содержать миллионные армии? Это ведь наш брат, рабочий, крестьянин, отдает все свои силы и кровь на эту проклятую войну. Ты вот сколько лет живешь со мной, а таких простых вещей не понимаешь. Накинут! Петлю они накинут на шею нашему брату, да и затянут потуже.
- Да и накинут что к заработку, так невелика корысть, -- вмешался в разговор Василий Дмитриевич, уже покончивший с борщом и жевавший хлеб и перышко зеленого лука. - Накинут десятку, Анна Петровна, а цены поднимутся на две. Деньги теперь печатают вовсю, бумаги хватает. А бумага - она бумага и есть. Деньги дешевы, хлеб дорог.
Анна Петровна, собирая тарелки, хотела что-то сказать, но в этот момент у ворот раздались шаги.
- А вот и еще гость! - улыбнувшись, сказала она, когда распахнулась калитка.
Иван Тимофеевич обернулся:
- А, Артык! - и поднялся навстречу. - Добро пожаловать!
Артык подошел, сбросил с плеча седло и поздоровался. Лицо у него было измученное, глаза печальные, и весь он выглядел разбитым, расслабленным. Иван Тимофеевич сразу понял, что у Артыка, обычно веселого и живого, какое-то несчастье. Он усадил Артыка рядом с собой, взглянул на седло и спросил по-туркменски:
- Что, Артык, конь не пошел? Или продал?
Иван Тимофеевич любил коня Артыка. Когда Артык, приезжая, ставил гнедого у ворот, Чернышов вы-ходил с ломтиком хлеба, иногда с кусочком сахару, и гнедой ласкался, наклонял голову с белым пятном.
Артык вздохнул и ответил не сразу. Он взглянул на то место у ворот, где обычно привязывал гнедого, и еле выдавил из себя:
- Нет у меня больше коня. Забрали.
Анна Петровна, хоть и не очень хорошо понимала по-туркменски, всплеснула руками:
- Украли? - переспросила она.
- Нет, не украли, а взяли силой, - ответил ей по-русски Василий Дмитриевич. - Это называется - реквизиция.
- Все поборы да сборы, - когда это кончится? - покачала головой Анна Петровна и, взяв со стола пустые тарелки, пошла к очагу.
Чернышев знал, чем стали военные поборы и реквизиции для дейхан: туркмены не отбывали воинской повинности, зато налоги на крестьян в Туркмении были еще выше, чем в России. Понимал он и то, как тяжела была для Артыка потеря единственного коня, и не знал, чем утешить парня. Обычные слова сочувствия только обидели бы молодого, горячего туркмена, видимо сильно расстроенного всем пережитым.
Когда Анна Петровна вернулась к столу с котлетами, Василий Дмитриевич, стараясь по-своему облегчить тяжелое состояние Артыка, говорил по-туркменски:
- Гость, ты смирись! Ты молод, здоров, тебе пока еще ничего не страшно. А огонь войны чего не захватит, чего не сожрет? Ты спроси у меня! Мой старший брат погиб на войне с японцами в Порт-Артуре. Другого брата после войны и революции пятого года бросили в тюрьму, а потом сослали в Сибирь. Там он и умер, схватив чахотку. Еще один брат, моложе меня, ушел на войну с немцами и убит под Варшавой. А самый младший брат тоже больше года, как ушел на фронт, и полгода уже нет от его никаких вестей. Одна мать перенесла столько жертв. Вот что такое война! А за что льется русская кровь, ради чего? Ради счастья родины? Как бы не так! За родину и я бы своей жизни не пожалел... - он отвернулся и долго кашлял, хватаясь руками за впалую грудь. Лицо у него посинело, руки тряслись.
Приступ кашля прошел, но Василий Дмитриевич уже не мог говорить. Тяжело дыша, он вынул из кармана коробочку с махоркой и дрожащими пальцами стал свертывать цигарку. Он даже не заметил, что Анна Петровна уже поставила перед ним тарелку с котлетой.
Артык, не сводя глаз, смотрел на Василия Дмитриевича, на его встрепанные рыжеватые волосы и бледное, худое лицо, на кургузую парусиновую куртку с обтрепанными рукавами и на растоптанные до дыр брезентовые туфли. Несчастья, выпавшие на долю одной семьи, поразили его. Действительно, это не потеря папахи или кибитки. Артык забыл о коне. Ему было жаль этого несчастного, обездоленного человека, хотелось спросить его: "У тебя есть еще брат?" - но так он и не спросил и только смотрел, с какой жадностью тщедушный человек глотает табачный дым.
- Артык, что же ты? - раздался над его ухом голос Анны Петровны. - Есть, есть надо! - она показала на тарелку с двумя маленькими котлетками и желтоватым от соуса рисом. - Да и вы бросайте курить, Василий Дмитрич, - обратилась она к другому гостю. - Хватит уж вам растравлять грудь табачищем-то!
- Нет, Анна Петровна, вы этого не понимаете, - отозвался Василий Дмитриевич. - Покуришь, - оно как будто и легче на душе становится.
Впрочем, он тут же обкуренными пальцами загасил цигарку и принялся за еду. Вслед за ним взялся за вилку и Артык. Он почувствовал сильный голод. Захотелось взять руками комки рубленого мяса и отправить в рот один за другим. Но русские не понимают этого удобного способа еды. Приходилось ковырять котлетку трезубой вилкой, осторожно нести небольшие комочки ко рту, а когда они сваливались с вилки, подхватывать их левой рукой и класть обратно в тарелку. Анна Петровна сжалилась, наконец, над Артыком и дала ему ложку.
А Василий Дмитриевич опять заговорил:
- Жив я или умер - семье не лучше и не хуже. Какое жалованье у будочника? Не хватает даже на хлеб. А семья большая. Не во что одеть ребятишек. Они у меня худые, как неоперившиеся галчата. Только и живу надеждой, что снова, как в пятом году... - Он неожиданно оборвал свою речь и обратился к Артыку: - Так что ты не особенно горюй, парень. У тебя если и возьмут лошадь, даже если отнимут кибитку, голова цела останется. У тебя все живы и здоровы. А если...
Он не договорил и махнул рукой, но Артык понял недосказанное: "Если война будет продолжаться, то и тебе несдобровать".
Видя, с каким вниманием Артык слушает Василия Дмитриевича, заговорил и Чернышов, хотя ему трудновато было говорить по-туркменски:
- Вот будешь знаком теперь, Артык, и с Василием Дмитриевичем. Фамилия его - Карташов, похожа на мою. Мы с ним давние друзья. Он работает путевым обходчиком на железной дороге. Его будка - первая от города. Когда я проезжаю мимо на паровозе, он машет мне своим зеленым флажком, а я ему картузом. Он человек открытого сердца. Если будет по пути, заходи к нему. Хоть он и беден, но для гостя всегда богат.
Василий Дмитриевич горько улыбнулся. Коркой хлеба он добирал со дна тарелки капельки масла, похожие на птичий глаз. Анна Петровна видела, что гость не наелся, но, кроме чая, угощать больше было нечем.
- Иван, - сказал Карташов, отдавая тарелку, - раз уж ты решил нас знакомить, так расскажи, кто этот гость из аула.
- Это Артык Бабалы из аула Гоша, - сказал Иван Тимофеевич по-туркменски и продолжал по-русски: - Ты познакомься с ним поближе, Василий. Это интересный парень, ради дружбы и за правду, как он ее понимает, пойдет на все. Я знаю Артыка уже четыре года. Как-то, помню, вез он на своей кобыленке солому, а я купил ее для коровы. Вот тогда мы и познакомились. Теперь, когда он приезжает на базар, обязательно заходит. Он знает, что я обижусь, если не зайдет. Мы стали друзьями. Иногда я подолгу беседую с ним, рассказываю газетные новости...
- Сводки о положении на фронтах? - перебил Василий Дмитриевич - Стоит забивать голову парню этой чепухой. Врут ведь отчаянно. Ты бы лучше пояснил ему насчет собственного положения и отношения к войне.
- Говорим и об этом. Он уже начинает кое в чем разбираться. Скажи, Артык, - спросил Иван Тимофеевич по-туркменски, - Халназар-бай тоже отдал лучших своих коней на войну?
- Нет, - ответил Артык. - Мелекуш и рыжий иноходец благополучно стоят у его дома.
- Почему?
- Потому что он бай, - не задумываясь, ответил Артык и добавил: - Потому что такие негодяи, как наш арчин-хан и волостной-хан, едят его хлеб.
- Вот видишь! - воскликнул удовлетворенный ответом Иван Тимофеевич. - Значит, Артык, - опять заговорил он по-туркменски, - тебе еще придется повоевать.
- Иван, ты говорил, война скоро кончится, - не понял Артык.
- Я говорю о другом - о борьбе против царя и баев.
Артык опять не понял его и спросил:
- Как это - против белого царя?