Глава одинадцатая
Мирабы считали для себя за честь свидеться и поговорить с самим Артын-ходжайном. На их лицах сияла радость, Покги-мираб, заметив, что брюшко у ходжайна побольше, чем у него самого, улыбнулся. Только Сары смотрел на армянина без подобострастия и без страха. В комнате, украшенной коврами и цветным войлоком, разговор зашел сначала об общем положении в Туркмении и России. Когда Покги несколько притих, заговорил Нобат-мираб:
- Артын-ходжайн, например, вы - городской человек, читаете газеты. Мы же люди простые. Например, мы о положении в мире, о войне...
Покги не преминул сейчас же ворваться в эту чащу "например":
- Например, ходжайн, расскажите нам, что творится на белом свете!
Настроение мирабов пришлось Мамедвели по вкусу. Он лукаво повел вокруг себя маленькими глазками и сказал:
- Мирабы, сегодня ходжайн сам пришел к вам. В городе его не доищешься. Послушайте его, он, кажется, развеселит ваши сердца.
Халназар подвинулся вперед и обратился к гостям:
- Люди, раньше чем начать разговор с Артын-ходжайном, давайте послушаем газету, которую он привез. Там есть письмо с войны и стихи. Ходжам, почитай-ка!
Мамедвели читал и письмо и стихи Молла Дурды. Сидящие хвастались отвагой туркмен и дружно смеялись. От гордости за своих сородичей они выпячивали груди, словно те были увешаны орденами. Наконец пришла очередь говорить Арутюну.
Армянин на этот раз говорил осторожно. О взятии русскими войсками Арзрума он предпочел умолчать, зато не пожалел слов для описания подвигов туркменских джигитов. Все удовлетворенно покряхтывали, но тут Нобат-мираб задал вопрос, которого Арутюн ожидал меньше всего:
- Ходжайн, например, говорят, - повелитель германов Веллаган стал мусульманином. Верно это?
Не зная, что ответить, Арутюн только пожал плечами. "Какие отсталые люди. Они все еще поклоняются могиле своего Мухаммеда и не понимают, что кумиром современного мира является золото. За деньги даже вот этот "потомок пророка", ходжа, охотно наденет на шею крест и пойдет в церковь", - подумал он и, чтобы не оставить вопрос без ответа, неопределенно сказал:
- Все в руках вседержителя.
Мамедвели-ходжа тотчас же поддержал его, дав более определенный ответ:
- По воле вседержителя - это возможно: если Веллаган принял веру пророка, он попадет в рай.
Словно Арутюн-ходжайн приехал прямо с фронта, на него посыпались разные вопросы, связанные с положением сражающихся на фронте туркменских джигитов. Был поставлен и такой вопрос:
- Если джигиты живы-здоровы, почему приходят обратно их одежды?
Мамедвели не упустил случая выступить со своими поучениями:
- Смертный не знает, где и когда его настигнет смерть. Тот, у кого кончился счет жизни, - умрет, где бы он ни был. Бедняга Анна Бегенч за всю жизнь не слышал выстрела, а недавно мы его хоронили. Дело не в войне: будь ты хоть в самом пекле, если богу угодно, он тебя сохранит. Когда Ибрагима-пророка бросили в огонь, разве огонь не обратился в цветы?
Сары был верующим мусульманином, но рассуждения ходжи ему не понравились. Он возразил:
- Ходжам-ага, если счет твоей жизни, по воле бога, еще не кончился, то не асе ли тебе равно, где быть? Но если тебе скажут: "Иди на войну" - ты, наверное, не пойдешь.
Покги Вала, рот у которого был уже набит табаком, громко причмокнув губами, сказал:
- Сары, пока еще нет ни скалы, ни гопыза (Гопыз - музыкальный иструмент). Зачем снимать штаны, не видя воды?
Халназар поспешил предупредить готовую вспыхнуть ссору и обратился к гостям:
- Мирабы, я собрал вас не для споров о войне, а из уважения к Артын-ходжайну. Я думал вам будет лестно посидеть, поговорить с ним.
Мамедвели сейчас же подхватил:
- Как говорится, от состоятельного - богатство, от неимущего - беда. Артын-ходжайн - богатый человек, посидеть с ним, хоть бы за чаем, - уже богатство.
- Мирабы! - продолжал Халназар. - Артын-ходжайна позвал я. Благодаря обилию воды в этом году распахано и засеяно много целинных, бесполивных земель, принадлежащих общине. За аренду этих земель вы должны получить часть урожая. Я, как мираб, много думал: справимся ли мы с общинным зерном? Дело это общее, справиться с ним нелегко. У вас окажется много зерна, и вы не будете знать, что с ним делать. Поэтому не лучше ли заранее запродать арендную долю урожая? Вот перед вами Артын-ходжайн. Денег у него много. Если вы возьмете у него, сколько нужно, и раздадите немного дейханам, будет и вам и им польза.
Мамедвели торопливо отхлебнул глоток чаю из пиалы, которую он держал в руках, и сказал:
- Рука у ходжайна легкая! Пожмите ее покрепче - она станет щедрой.
Покги, засучив рукава, ответил за всех:
- Мы пожмем ему руку выше запястья!
Нобат-бай и другие мирабы молчали, раздумывая над тем, что сказал Халназар, Этот год действительно обещал дать много зерна в арендную долю урожая. На продаже его можно было погреть руки. Но неплохи были и наличные деньги, которые сейчас мог предложить Артын-ходжайн. Разве дейхане узнают, сколько выручено от аренды? Кто им станет давать отчет? Да если и спросят, разве трудно утаить то, что пристанет к рукам? Большинство мирабов раздумывало о том, что выгоднее. Только у Сары мысли шли совсем в ином направлении. Сары хотел собрать арендную долю урожая без потерь, сберечь ее, как сокровище, и разделить между дейханами. В случае хорошего урожая арендная доля была бы неплохим подспорьем для бедняков. А тут говорили совсем о другом. Разговор шел о том, чтобы продать хлеб на корню, продать из-под полы. Сары не мог пойти на такое беззаконное дело. Он вежливо сказал о своих намерениях.
- Если меня спросят, то я скажу: с продажей арендной части урожая не надо торопиться. Еще неизвестно, будет урожай на арендованных землях или какое-нибудь бедствие скосит пшеницу зеленой. У меня было намерение собрать арендное зерно и разделить его поарычно.
- Делить арендное зерно - это не дело, - возразил Покги Вала.
- Так или иначе, надо подождать, пока не выяснится, каков будет урожай.
- Подождать! Будешь ждать, так останешься с пустыми руками.
- Покги-мираб, если вам не терпится, надо устроить торги - собрать купцов, хозяев и посмотреть, кто даст больше.
Арутюн снял шапку, помял ее в руках и положил под колено. Макушка его заблестела, как у лысого беркута. Он обиженно вздохнул, затем, оттопырив палец с крупным рубином на нем, покрутил усы и сказал:
- Мирабы, я не был бы Арутюн-ходжайном, если бы согласился сесть рядом с лоточниками. Если вам нужны деньги и я не даю их вам, - я уже не хозяин, а трус. Может быть, я кого обидел или кто-нибудь слышал от меня дурное слово? Или вы просто не хотите иметь дело со мной? Тогда скажите, - и я уеду.
Мирабы зашевелились, заговорили на все лады:
- Нет, ходжайн, тебя упустить нельзя!
- Ходжайн прав!
- Сары болтает, сам не зная что.
Хотя эти слова и задели Сары, он спокойно ответил Арутюну:
- Артын-ага, я не хотел оскорблять тебя. Разве аульные торговцы и хозяева могут тягаться с тобой? Если ты вырвешь из их рук арендное зерно, твоя слава только возрастет.
Снова заговорил Халназар:
- Мирабы, не подумайте, что я забочусь о выгоде ходжайна, но я советую вам: не упускайте его! Если вы свяжетесь с аульными торговцами, пойдут толки, всплывут обиды, начнутся споры - и вы на этом только потеряете. И денег во время не получите. Другое дело - Артын-ходжайн. Он не сходя с места отсчитывает вам деньги наличными. А кроме того, каждый из вас получит шелковый хивинский халат.
Такой подарок пришелся по вкусу мирабам.
- Отдадим аренду Артын-ходжайну! - решили они.
Сары обвел всех пристальным взглядом. В остром блеске его голубоватых глаз Халназар прочитал непоколебимую решимость: "Если другие дают слово, - пусть дают. Но на землях моего арыка не бывать ноге ходжайна!"
Подошло время обеда. Гости уже давно принюхивались к запаху жареного мяса, - в честь Арутюна был зарезан двухгодовалый барашек. Когда стали вносить блюдо за блюдом дымящийся плов, у мирабов и вовсе поднялось настроение, их лоснящиеся от пота лица повеселели. Рассевшись кучками по три человека, они начали загребать пальцами рассыпчатый, пропитанный жиром рис.
В это время в дверях показался человек без халата, в дырявой, грязной, залатанной рубашке, подпоясанный веревкой. Его никто не заметил. Моргая глазами, он поворачивал во все стороны свое черное лицо, смотрел, как комки плова величиною в кулак, исчезали в огромных ртах, и, невольно причмокивая, шевелил синими губами. Вдруг он, словно не выдержав искушения, громко крикнул:
- Бай-ага!
Халназар, молча взглянув на вошедшего, неторопливо взял с блюда огромный комок плова и положил в рот. Стоящий в дверях неподвижным взглядом смотрел на блестящие от жира пальцы бая, на его раздутую щеку. Проглотив рис, Халназар так же неторопливо взял кость, покрытую жирным мясом, и только тогда прикрикнул грозно:
- Ну, что надо?
Человек в рваной рубашке, стыдясь, опустил голову и тихо проговорил:
- Бай-ага, у меня просьба.
- Ну не дурак ли! Разве мне сейчас до тебя?
Ища поддержки, человек взглянул на гостей и продолжал:
- Сделай милость, немного... - Но Мавы, слышавший окрик бая, не дал договорить: он взял пришельца за шиворот и оттащил от двери.
Мамедвели, облизав тонкие пальцы, вздохнул:
- О, боже милостивый! У людей не осталось ни совести, ни стыда! - и опять потянулся длинными пальцами к остаткам плова.
У тучных людей шеи стали влажными, по липам струился пот. Толстый Покги Вала водил пальцами по краю блюда, ловко подбирая остатки риса и, поваляв комок в жире, отправлял в рот. Впрочем, как бы усердно он ни занимался пловом, говорил он без умолку.
После того как Мамедвели прочел послеобеденную молитву, заговорили опять о сделке с Арутюном. Несмотря на возражения Сары, один из мирабов от лица всех обратился к Халназару:
- Бай-ага, арендную долю урожая мы отдадим ходжайну. Немного потерпите. Пусть пройдет срок, когда можно будет видеть, каков урожай, а мы тем временем как бы посоветуемся с народом. Но сделку можете считать слаженной и подарочки готовьте.
Сары, видя, что ему не переубедить мирабов, теперь открыто сказал о своем намерении:
- Вы как хотите, а я по своему арыку сам соберу аренду и отдам ее тем, кто имеет в ней долю.
На Сары закричали со всех сторон:
- Ты всегда первый зачинщик раздоров!
В конце концов рукопожатие, которым обменялся Арутюн с мирабами, прежде чем сесть на коня, все приняли как закрепление сделки.
Глава двенадцатая
Было душно уже с утра. В сухом неподвижном воздухе стояла густая пелена пыли. Солнце вставало над землей огненным шаром.
Артык снял с гнедого торбу и стал гладить шею лошади. Гнедой потерся головой о плечо, подставил лоб. У Артыка не хватило сил посмотреть ему в , глаза. Сердце его разрывалось от боли, к горлу подкатил комок. Опустив голову, он стоял, как бы в забытьи поглаживая рукой коня. Вдруг гнедой рванул повод и громко заржал. Артык поднял голову. При мысли, что он глядит на своего гнедого в последний раз, им овладело отчаяние. Как сможет он жить без коня? Что же, опять купить какую-нибудь кобыленку и слушать насмешки? У Халназар-бая остается и Меле-куш, и прекрасный иноходец, и другие лошади, а у него отнимают единственного коня!
Тяжело вздохнув, Артык решительно направился вкибитку и тотчас вышел с молотком и гвоздями в ру-ке Подойдя к коню, он поднял ему переднюю ногу и примерил гвоздь.
- Аю, дитя мое, что ты делаешь? - испуганно крикнула Нурджахан.
Артык пристально рассматривал углубление в копыте.
- Хочу почистить копыта, мать, - ответил он бодро. Затем, крепко обняв рукою ногу коня и приложив гвоздь к копыту, поднял молоток.
Шекер, вытянув шею, шепнула что-то на ухо матери. Нурджахан бросилась к сыну:
- Ой, дитя мое! Не калечь коня своею рукой!
Не отвечая матери, Артык ударил молотком, но гвоздь вырвался из его дрожащей руки и полетел в сторону. Когда он снова хотел приподнять ногу коню, гнедой глянул на него таким горящим взглядом, что у Артыка бессильно опустилась рука и молоток упал на землю. Слезы застилали ему глаза.
- Ты хоть в моих-то руках не мучайся! - сказал он отворачиваясь.
Подошел Ашир и пытливо взглянул на друга. Таким он Артыка еще никогда не видал: веки у него как будто припухли, щеки впали, и весь он дрожал. "Такой вид бывает у больных лихорадкой", - с беспокойством подумал Ашир, и сам почувствовал, как по телу пробежала знобящая дрожь. Он отвел взгляд и вдруг увидел молоток и гвозди под ногами у гнедого.
- Артык, что ты хотел сделать? - спросил он, поднимая молоток.
Артык ничего не ответил. Он стоял потупясь, словно застыл. Но Аширу стало все ясно без слов, и он укоризненно покачал головой:
- Артык, и тебе не жаль его?
- Не было бы жаль, рука не дрогнула бы.
- Разве конь виноват?
- А я чем виноват?.. Вот пришло в голову такое... думал, вобью гвоздь в копыто, конь захромает, может тогда не возьмут... Но из этого, как видишь, ничего не вышло...
Нурджахан, всхлипнув, сказала:
- Артык, милый, не мучь себя. Бог милостив, может быть, тебе и вернут коня.
Артык увидел слезы на глазах матери, заметил, что и Шекер плачет, и ему стало не по себе. Быстро овладев собой, он сказал:
- Пусть конь пронесет беду, обрушившуюся на нас! Ты не горюй, мать. Буду жив, здоров, конь найдется. А увечить гнедого собственными руками не стану.
Аширу хотелось подбодрить друга, но у него самого открылась в душе старая, незажившая рана.
Отец Ашира, Сахат Голак, всю свою жизнь не мог выбраться из шалаша. Когда подрос Ашир, дела стали понемногу поправляться. Сахат Голак выдал замуж дочь, женил сына; продав ковер невестки и использовав небольшие сбережения Ашира, поставил, наконец, новенькую белую кибитку на четыре крыла, - обитателям шалаша она показалась ханской палатой. Они покинули тесный шалаш, и мир пред ними распахнулся вширь. Но радость была недолгой. Не прошло и года, как был объявлен сбор кибиток для армии. В приказе было сказано, что туркменская кибитка очень удобна в походной жизни, и она была вписана в число царских налогов. Для Сахата Голака потеря кибитки была почти равносильна разлуке с сыном. Он кричал: "Не отдам!", оказал сопротивление и за это три дня просидел под арестом. Кибитку разобрали и увезли, а семья осталась под открытым небом. Пятнадцать дней Сахат Голак обивал казенные пороги в городе и принес домой тридцать пять рублей - "плату" за кибитку. Добавив к этим деньгам еще пятнадцать рублей, он купил у ходжи кем-то пожертвованную ветхую, полуразвалившуюся кибитку. Связки ее остова перегнили, надломленные жерди были скреплены веревками, вся она просвечивала насквозь. Чуть поднимался ветер - ее шатало из стороны в сторону; дождевые капли сыпались в нее, как сквозь решето.
Ашир стоял, охваченный горькими думами, а Артык тем временем принялся седлать коня. Он вытер его войлочным потником, накинул легкое седло. Когда он надевал уздечку, гнедой, играя, захватил губами его рукав и сверкнул огненным глазом. Артык больше не мог выдержать: он торопливо сунул за пазуху полчурека и вскочил в седло. Гнедой, круто выгнув шею, стал перебирать ногами на месте, словно не желая идти туда, куда намеревался ехать Артык.
У Нурджахан тревожно забилось сердце. Шекер тонкими пальцами закрыла глаза. Ашир тоже почувствовал как у него заныло сердце, но старался не обнаруживать своей слабости.
- Мужайся, Артык! - сказал он ободряюще. - Не показывай своего горя людям, которые не стоят тебя!
Нурджахан проговорила хриплым голосом, вытирая глаза:
- Крепись, мой сын, поезжай и возвращайся благополучно... Я жертвую целую выпечку чуреков, только бы господь бог сохранил нам коня.
Артык поднял камчу, и гнедой пошел легкой рысью.
Впереди показалась кибитка Мереда. Артык старался не смотреть на нее. Но в этот момент Айна, заслышав топот коня, выглянула изнутри. Артык, опустив глаза, проехал мимо. Айна грустно посмотрела вслед: почему Артык не хочет взглянуть на нее, развеселить ее сердце? Может, он обижен на нее? За что?.. Что с ним случилось?..
Когда Артык подъехал к городскому приемочному пункту, солнце уже стояло в зените. На открытой поляне возле железной дороги, как на скачках, толпился народ. Люди громко переговаривались, кони ржали, били землю копытами, вставали на дыбы. Из-под копыт лошадей поднималась пыль и плотной пеленой висела в воздухе. Запыленные лица людей были нерадостны.
Направляясь сюда, Артык не отдавал себе отчета, зачем и куда он едет. Он просто ехал вперед, не узнавая знакомых, не слыша их приветствий. Подъехав к толпе, он сдержал гнедого и огляделся вокруг.
Посредине поляны стоял стол. За столом сидел толстый усатый человек в кителе защитного цвета с широкими погонами на плечах. Артык узнал в нем полковника Белановича, - он видел его однажды, когда тот приезжал к Халназару. По обеим сторонам от него сидели волостные - Ходжамурад и Хуммет. Их лица опухли от пьянства, заплывшие глаза были красны. Оба они, прикрывая рот ладонями, то и пело зевали. За ними сидели волостные с каналов Бек и Векиль. Неподалеку стояли военный ветеринарный врач и чернобородый туркмен, знаток лошадей. К столу по очереди подводили коней, врач и туркмен осматривали их, волостные назначали цену, полковник подтверждал или уменьшал ее. Принятым лошадям ставилось на бедре тавро, и их отводили в табун.
Невысокого роста рябой туркмен, хромая на левую ногу, вел рыжую прихрамывающую лошадь. Так они оба и подошли к столу. Увидав людей в узких одеждах и почуяв их особенный запах, рыжая лошадь зафыркала и попятилась назад. Но когда она остановилась, левая нога ее осталась приподнятой.
Врач с опаской обошел вокруг нее, осмотрел спину, погладил грудь. Лошадь отступила назад и опять подняла больную ногу. Врач наклонился, постучал по колену, но под копытом ничего особенного не заметил. Лошадник-туркмен тоже осмотрел голень, ступню и объявил:
- Не годится, калека.
Полковник махнул рукой:
- Брак. Китты, пошел!
Рябой не понял ни искаженного туркменского слова, ни русских слов, и только по движению руки полковника догадался, что его отпускают. Он стал поворачивать лошадь, но врач задержал его:
- Погоди-ка! - сказал он и взялся за недоуздок. Рябой посмотрел на врача с такой злобой, что, казалось, будь у него в глазах пули, он застрелил бы его. Врач велел поднять ногу лошади и, вынув перочинный нож, стал ковырять им в копыте. Кончик ножа задел за что-то твердое.
- Это что? - спросил врач.
Рябой опустил глаза. Ему хотелось ответить дерзкой грубой бранью, но он сдержался. А врач повторил свой вопрос:
- Что это?
Оба волостных вскочили с мест и набросились на рябого:
- Это 410, эй?.. Говори, негодяй! Ты что, онемел?
Опустив ногу лошади, рябой почесал за ухом и угрюмо проговорил:
- Откуда мне знать?.. Может, заноза...
Чернобородый лошадник-туркмен опять поднял ногу лошади, - волостной Хуммет проверил подозрения врача.
- Эй, сын свиньи! Это что? - закричал он, нащупав головку забитого в копыто гвоздя.