- Нет, не скоро еще, - возразил архитектор. - Она раньше половины десятого не является от своей полковничьей жены, а я к этому времени тоже буду. Ну! Живо ступай и попробуй только не найти карету.
В цирке он оказался двадцать минут девятого. Представление давно уже началось, и ему пришлось долго проталкиваться к одной из передних лож, куда ему продали билет.
Он уже лет семь не бывал в цирке и вначале едва не оглох от окружившего его шума, ибо на арене в это время кривлялись два клоуна, и народ, теснившийся позади лож на деревянных скамейках, неистово хохотал, а кое-кто свистел и топал ногами.
Но вот клоуны исчезли, и на посыпанную белым песком арену вышел черный человечек во фраке с очень длинными фалдами и объявил во внезапно наставшей тишине:
- А теперь, милейшие дамы и господа, перед вами выступит звезда нашего цирка! королева всех наездниц! покорительница мужских сердец в прекрасном Париже, мадемуазель Маришаль!
Загремели барабаны, и под их грохот на белом пятне арены появилась белая лошадь с алым султаном на голове. Опять белая!. Огюсту показалось, что это та самая лошадь, на которой когда-то… когда же? Девять… нет, уже десять лет назад он увидел царицу амазонок Ипполиту в Олимпийском цирке Парижа.
И это опять была она, Ипполита, только уже не в наряде амазонки, а в расшитом бисером, черном, очень открытом корсаже, в золотистой пышной юбке, едва прикрывавшей колени, в золотых башмаках и с султаном страусовых перьев над головою. Султан был так велик, что скорее напоминал облако.
- Бра-а-во! - закричали со всех рядов. - Браво, Маришаль!
- Черт возьми, вот это ножки! - возопил какой-то петушиный тенорок прямо над головой Огюста.
Он резко обернулся, и сидевший позади него молоденький офицерик невольно съежился под его взглядом.
- Вы что на меня так смотрите? - почти робко спросил он.
- Ничего! - задыхаясь, ответил Монферран. - Не орите мне в ухо!
В это время наездница пустила лошадь вскачь и принялась вертеться и кувыркаться в седле с легкостью прежней восемнадцатилетней девочки. Цирк ревел от восторга. И Огюст вдруг подумал, что человек, написавший ему проклятую записку, очевидно, сейчас где-то здесь, в цирке, и любуется впечатлением, произведенным на него "мадемуазель Маришаль".
"Какой я идиот, что сегодня же сюда и приехал!" - подумал он и стал неотрывно смотреть на Элизу.
После того как она, подпрыгнув в седле, сделала сальто над крупом скачущей по кругу лошади и соскочила на арену за ее спиной, молодой петушок в задней ложе, не удержавшись, опять завопил: "Браво". Наездница обернулась и посмотрела в ту сторону, откуда долетел возглас. Взгляд ее встретился со взглядом Огюста. Она побледнела. Ее рука, уже снова поймавшая поводья, немного задрожала, и она не сразу сумела вскочить в седло.
А в это время человек во фраке оглушительно прокричал:
- Единственный в мире номер, и только в нашем цирке, дамы и господа! Прыжок через горящее кольцо! Внимание!
Опять зарычали барабаны. В ужасе Монферран вскочил на ноги, позабыв обо всем на свете. Этот прыжок! Тот, в котором она разбилась тогда… Разбилась потому, что он довел ее до отчаяния. Что подумала она сейчас, увидав его в ложе?!
А служитель в красном кафтане уже поджег над ареной огромное смоляное кольцо, от которого тотчас рванулись во все стороны рыжие космы огня. Запахло чадом.
Элиза развернула лошадь, пустила ее галопом и погнала по арене суживающимися кругами.
Огюсту хотелось крикнуть, позвать ее, но он не смог.
- Але! - звонко крикнула Элиза.
Лошадь прыгнула. В момент прыжка всадница отделилась от седла, первой влетела в пылающий круг, перевернулась в сальто в тот миг, когда конь ее пролетал через кольцо, и уже по ту его сторону легко упала в седло.
- Браво! Браво, мадемуазель! - загремел цирк.
Представление еще продолжалось, когда Огюст, пробившись вновь между рядами, вышел из цирка и пошел к сарайчикам, лепившимся позади здания.
- Куда вы? - попытался остановить его какой-то человек.
- Где уборная мадемуазель Маришаль? - спросил его Монферран.
- Вон там, - указал служитель. - Ох, только зря вы, сударь. Добро, если без синяков выйдете…
- Я ее муж, - спокойно сказал Огюст и распахнул дверь сарая.
Элиза сидела в своем цирковом костюме перед зеркалом и стирала со щек искусственный румянец. Вошедшего она увидела в зеркале и даже не вздрогнула.
- Кто тебе сказал? - спросила она.
- Я получил письмо, - ответил Огюст. - Кто-то позаботился.
Она усмехнулась, снимая с головы свой громадный плюмаж.
- Я думала, что это может произойти. Помоги мне расшнуроваться.
Он подошел к ней и с удивлением заметил, что его пальцы не задрожали, когда он взялся за шнурки ее корсажа.
- Сколько тебе заплатили за сезон? - спросил он.
- Две тысячи пятьсот, - гордо ответила Элиза. - Хозяин цирка знает меня, видел в Париже. И даже согласился выдать вперед, но, конечно, под расписку. Еще пятьсот рублей мне удалось выручить за всякие безделушки. Вот мы и рассчитались с Семипаловым… Я выступаю не хуже, чем десять лет назад?
Она встала и, придерживая сползающий корсаж, прошла за ширму. Над краем ширмы осталась видна только ее голова с растрепавшимися, подхваченными лентой волосами.
- Вы божественны, мадемуазель, - улыбнулся Огюст. - С таким талантом, право, лучше вам выступать в Париже, чем в Петербурге!
Она прикусила губу, ее черные глаза заблестели злостью.
- Хочешь, чтобы я уехала?
Огюст прислонился спиной к стене сарайчика и глухо сказал:
- Да, я говорю серьезно. Уезжай в Париж, Лиз, брось меня ко всем чертям! Я обманул тебя!
- Обманул?
- Когда я тебя увез, я тебе наобещал золотые горы… И вот чем все это кончилось! Я же неудачник! Ну кто любит неудачников, а?
- Как тебе не стыдно? - тихо произнесла Элиза.
Она выступила из-за ширмы в рубашке и нижней юбке, в расшнурованном, упавшем на бедра корсете, без которого ее тонкая талия была только еще тоньше. На ее щеках все гуще проступал румянец.
- Ты струсил, Анри, да? Струсил? Ты говоришь, что все кончилось, когда тебе только тридцать шесть лет?!
- Я не построю моего собора, а без него мне все равно! - крикнул он. - Брошу эту проклятую архитектуру и пойду в самом деле на фарфоровый завод вазы расписывать! Пойти, а? А ты беги от меня! Я тебе не нужен!
Он сказал бы еще что-то злое и страшное, но его прервала резкая оглушительная пощечина. Вскрикнув, он отшатнулся. Потом хрипло спросил:
- За что ты меня ударила?
- Чтобы ты замолчал! - Элиза швырнула на пол свое пальто и, разрыдавшись наконец, упала на стул. - Ты говоришь "беги"… Просто сам боишься меня прогнать… Тебе стыдно иметь любовницу-циркачку! Академиков стесняешься?
- Элиза!
- А ты им скажи, что таких, как я, у тебя в Париже был десяток!
- Элиза, не смей!
- Это ты не смей! Изволь, я уйду, если ты хочешь этого, но я должна знать, что ты не сломлен и не уничтожен… Если тебе без меня будет лучше, я исчезну, Анри, но собор этот ты мне обещал, и я должна узнать, что ты построил его. Понимаешь?
Монферран перевел дыхание.
- Сколько тебе еще осталось выступать? - спросил он.
- До двадцатого декабря. Двадцать четыре дня…
- Я буду эти дни отвозить тебя в цирк и встречать, - вдруг спокойно и твердо сказал Огюст.
Она вздрогнула, подняла к нему заплаканные глаза:
- Ты сошел с ума!
- Напротив. Так лучше. Никто больше не посмеет писать мне уведомлений. Дай помогу тебе причесаться.
Они приехали домой поздно. Элизе вдруг захотелось прокатиться по набережной, и Монферран велел кучеру повернуть и ехать от понтонного моста к Марсову полю, а потом мимо Летнего сада и по набережной Фонтанки к Невскому проспекту. На Невском они вышли и пошли пешком, завернули в кондитерскую, а потом наконец отправились домой.
- Занавесок я сегодня уже не выглажу! - вздохнула Элиза.
- Вот что, Лиз, - твердо сказал ей Огюст. - С долгами, благодаря тебе, все обошлось. Теперь надо нанять кухарку и горничную. Я не желаю, чтобы моя жена гладила занавески!
На другое же утро он дал объявление в газете, и кухарка появилась у них в тот же вечер. Солидная пожилая женщина сразу понравилась Элизе, а Алексей с первого взгляда одобрил порядок, который она навела на кухне, и вздохнул с облегчением: при всей своей преданности хозяевам, кухней добрый парень все-таки тяготился.
Иначе получилось с горничной. Одна за другой явились две пожилые особы, потом три молодые девицы, но вид у всех них был неопрятный, а от одной из "дам" шел подозрительный спиртной душок, который сразу учуял Алеша. Всем пятерым, разумеется, было отказано.
Спустя семь-восемь дней после подачи объявления Огюст и Элиза, совершив прогулку по Летнему саду (благо цирк в этот день не работал), пешком, как обычно, возвращались домой. Возле парадной двери своего дома они издали заметили небольшую женскую фигурку в длинном плаще с поднятым капюшоном. Женщина стояла вскинув голову, должно быть, разглядывая позеленевший номерной знак над парадным. Когда Монферран с Элизой подошли ближе и стали подниматься по ступеням к входной двери, фигурка подалась к ним и из-под капюшона прозвенел детский голос:
- Господа, вы не из квартиры на втором этаже?
- Да, - живо оборачиваясь, ответил Огюст. - А вы к нам?
- Я по объявлению в газете… Здравствуйте!
Капюшон пополз по скользкому шелку кибитки на затылок, и показалось чудесное личико девушки, да нет, девочки-подростка лет четырнадцати, округлое, смуглое, с бархатным абрикосовым румянцем, с сочными, как у фарфорового Амура времен рококо, но абсолютно невинными губами, с глазами не карими, а совершенно черными, круглыми, смотревшими из-под наивно загнутых ресниц не по-детски, а по-взрослому печально. Из-под кибитки выступали завитки черных волос.
- Вам нужна горничная, - тихо проговорила девочка, явно подавляя ужасное смущение. - Вот я пришла.
- Вы хотите наняться горничной? - спросила Элиза, подходя к ней и ласково заглядывая ей в лицо. - Но… вам не будет трудно?
- Я… я уже работала, мадам! - воскликнула девочка, страшно краснея. - Я служила. Только мне не дали там рекомендации… Но я не виновата… Я ушла, потому что хозяин… он…
- Все понятно! - воскликнул Огюст, сразу испытав жалость к этому беззащитному существу, уже так жестоко обиженному. - Все понятно, мадемуазель, не поясняйте. Фу, мерзавец! Но, однако, пойдемте в дом. Там и поговорим.
В прихожей их встретил Алексей, который, увидав девочку, почему-то смутился и едва не уронил на пол хозяйские пальто и накидку.
Войдя в гостиную, девочка села на предложенный ей стул и сказала, переводя взгляд с лица Элизы на лицо Монферрана:
- Я, может быть, вам кажусь неопытной… Но я все-все умею делать, вы поверьте. Я и по-французски чуть-чуть говорю, только сейчас боюсь… А служить мне нужно обязательно. У меня очень матушка болеет. Сейчас, правда, она почти поправилась. Но деньги все равно нужны. Август Августович, я не подведу вас…
- Откуда вы знаете, как меня зовут? - изумился Монферран.
- От отца, - она вдруг совсем смешалась. - Ой, я же вам и не сказала сразу! Это батюшка прочитал объявление и сам мне велел сюда придти. Он сказал: "Они люди хорошие и тебя не обидят". Меня зовут Анна, Анна Карлони.
Огюст так и подскочил на месте. Дочь Джованни Карлони! Каменных дел мастера… Карлони со строительства не ушел, упрямо не желал с ним расставаться, хотя работы по сооружению фундамента почти прекратились, шла лишь заготовка гранитных блоков и колонн, и денег каменных дел мастер получал теперь чуть ли не втрое меньше, чем раньше. Однако на предложение Монферрана помочь ему перебраться на другое строительство Карлони ответил решительным "нет".
Сейчас Монферран вдруг почувствовал себя виноватым. Ему показалось, что он привязал Джованни к обреченному строительству недавним своим великодушием, и тот из-за него терпит нужду, а его прелестная дочка должна искать тяжелой работы горничной.
- Мадемуазель… - запнувшись и некстати краснея, проговорил архитектор, - мы вас с радостью возьмем, но только пока что мы… не сможем вам много платить.
Анна твердо посмотрела на него:
- Батюшка сказал мне: "Иди за любую плату. Это лучше, чем терпеть гнусности дурного человека…"
Она вспыхнула, сожалея о своих последних словах, и опустила голову, чуть не плача.
Вскоре все было решено и наем оформлен. Анна Карлони осталась в квартире на Большой Морской, заняв свободную комнату, предназначенную для горничной. Она оказалась славной девочкой, эта Анна, Анита, как называл ее отец. Элиза вскоре по-настоящему ее полюбила. Впрочем, и не только Элиза… Будь Огюст не так занят своими делами и огорчениями, он бы, наверное, вскоре кое-что заметил и понял. Но ему было не до того.
XVI
- Идеальных стилей вообще не существует. Любой стиль, каков бы он ни был, всегда лучше применим к одному и куда хуже к другому назначению, вернее цели. Происходит это именно оттого, что самый стиль вызывается к жизни той или иной эпохой. Классицизм явился тогда, когда идеалы Просвещения воодушевляли всю Европу, когда университеты и библиотеки были нужнее дворцов и вилл. Строгий, серьезный, немногословный, он и подходит именно к гражданским зданиям, а не ко дворцам, хотя и они, как видите, к нему приспособились. И в парадных залах строгость бывает кстати. Однако в жилых комнатах она порою утомительна, вы согласны? Классицизм прост, да, он прост, но неуютен… И меня это порою раздражает, но я никогда уже не преодолею, не разорву этих античных цепей. А вот вам, похоже, это со временем удастся. То, что вы вот здесь делаете, уже несколько выходит за рамки ампира, в этих орнаментах мне мерещится барокко. Или нет?
Говоря все это, Карл Иванович Росси расхаживал взад и вперед по большой, совершенно пустой комнате, заставленной деревянными высокими подставками, застеленной листами сероватой бумаги в брызгах гипса и краски. Задрав голову, Карл Иванович рассматривал лепной карниз и полузаконченный плафон, временами переводя взгляд на стену, еще белую, с нанесенными углем на штукатурку уверенными линиями будущего узора. Монферран стоял чуть в стороне, внимательно его слушая, но одновременно просматривал листы своих рисунков и сравнивал их с выполненной рабочими отделкой. Комната, которую он заканчивал, должна была стать опочивальней в апартаментах вдовствующей императрицы.
- Не совсем понимаю, в чем вы меня вините, Карл Иванович, - проговорил молодой архитектор, водя карандашом по листу и отмечая пунктирной линией выполненный участок карниза. - Я здесь делаю все не по воле своей фантазии, а по требованию высочайшего заказчика, и если все-таки немножко фантазирую, то разве так уж дерзко? Барокко, вы говорите? Нет его здесь. Есть воспоминание о нем.
- Пожалуй что! - засмеялся Росси. - Воспоминание… Кто знает, в каком направлении будет развиваться дальше наша культура и какие, соответственно, формы продиктует она архитектуре? Ничто ведь не ново, Август Августович, все уже было, только было немножко другим. И я вас ни в чем не виню, что вы! Напротив, я радуюсь, что вы предвосхищаете новое. Надо искать его, покуда есть возможность выбора, пока время предлагает, а не диктует.
- Я пока ничего не ищу за пределами классицизма, - возразил Огюст. - Он тесноват для воображения - это верно, но зато воистину благороден.
- Но и скуповат, - Карл Иванович подошел к укрытому бумагой камину, отогнул серый лист и провел рукой по бледной мраморной доске. - Ого, какой колорит вы здесь даете! Смело и изысканно, черт возьми! Пять цветов и никакой пестроты! Научите меня так подбирать камень?
- Перестаньте сударь! - рассердился Монферран. - Нечего льстить, я не закаркаю, и сыра у меня во рту нет. Учусь я у вас, а не вы у меня; и я вас просил придти взглянуть на все это, чтобы вы посоветовали что-нибудь, а не пели мне дифирамбы. По вашему, здесь все хорошо?
- Нет, - с живостью обернулся к нему Росси, и черные глаза его еще раз стремительно скользнули по всей комнате. - Если уж вам угодно мое мнение, то вот здесь я бы на вашем месте…
Говоря это, он подхватил молодого человека под руку и шагнул с ним к высоким дверям спальни, вытягивая палец, чтобы на что-то указать.
И тотчас, словно повинуясь взмаху его руки, дверь вдруг растворилась, и оба архитектора невольно отпрянули назад, ибо в дверном проеме перед ними предстал его императорское величество Александр I. Увлеченные разговором, Росси и Монферран не услышали шагов по ту сторону двери.
Государь император вошел в комнату обычной своей непринужденной походкой. Он улыбался, но в его улыбке не было веселья, он пользовался ею просто как маской доброго здравия и доброго настроения. Приотстав на полшага, за царем скользнул частый его спутник, министр двора граф Аракчеев, и, наконец, последним в дверях показался Бетанкур, который, тоже улыбнувшись, но только совсем другой, теплой и чуть насмешливой улыбкой, кивком головы приветствовал своих ошарашенных подчиненных.
- Добрый вечер, господа! - проговорил Александр, останавливаясь перед склонившимися в знак почтения архитекторами и забавляясь неожиданным контрастом двух оказавшихся рядом голов - кудрявой черной и кудрявой светлой. - Ну полно, полно изгибаться! Я хотел лишний раз взглянуть на вашу работу, мсье Монферран. И вот генерал вас зачем-то ищет. Я думал, вы уже ушли, а он говорит мне: "Нет, он здесь". И мсье Росси пришел в качестве консультанта, не так ли?
- Нет, ваше величество, - поспешно ответил Карл Иванович, - из собственного любопытства. Мсье Монферран мне рассказывал про эти интерьеры, вот мне и захотелось взглянуть.
- И ваше мнение? - быстро спросил царь.
Росси, начисто лишенный притворства и какой бы то ни было дипломатичности, даже не счел нужным выдержать многозначительную паузу, дабы показать, что знает себе цену. Он чистосердечно воскликнул:
- Но, ваше величество! К чему мое мнение о работе равного мне мастера? Однако, если вы хотите знать… Я полагаю, что в окончательном виде апартаменты будут великолепны.
Услышав слова "равного мастера", Огюст испытал желание отвернуться, чтобы скрыть краску на щеках. Но отворачиваться под взором монарха было невозможно, к тому же архитектор чудом не покраснел. Поэтому он ответил Карлу Ивановичу благодарной улыбкой, будто ждал такого комплимента, и лишь скромно опустил глаза в пол.
Александр усмехнулся, небрежно-изящным движением раздвинул обоих архитекторов в стороны и вышел на середину комнаты, неторопливо рассматривая ее незавершенное убранство.
- Чем будут отделаны стены? - спросил он, не поворачивая головы, не видя Монферрана, но зная, что тот ожидает его вопроса.
- Темно-голубым шелком, - ответил Огюст, искоса поглядывая на Бетанкура и Аракчеева, которые тихонько перешептывались, оставшись в дверях.
- Ах да, да, вы мне, помнится, говорили! - царь потрогал рукой камин, который Росси оставил наполовину открытым. - Пять цветов… Недурно… Когда же в общем эта часть дворца будет закончена, мсье?
- Полагаю, что к началу будущего года, ваше величество.