- Потонем, ваша честь! - отчаянно рявкнул парень. - Много нас в лодке!
- Заткнись к лешему! - бросил Алексей и вдруг, перекрестившись, легким прыжком, даже не накренив лодку, ринулся за борт.
- Дурак! - вскрикнул Огюст.
В следующее мгновение он и сам уже был в воде и подумал, что на вид она гораздо холоднее: теплая одежда и необычайное возбуждение не дали почувствовать холод невской воды. Однако плыть было нелегко и непросто. Опомнившись, Огюст скинул с себя широкий плащ, и движения сразу стали свободнее. Плавал он великолепно и утонуть не боялся, тем более что сразу собрался и оправился от первого испуга.
"Вот же и дом виден, - подумал он. - Доплывем сейчас."
Мимо неслись по воде какие-то бревна, стулья, проплыло кресло с лежащей на нем цветной подушкой, проползла перевернутая карета.
"Как стукнет в спину - и читай поминальную!" - пронеслось в голове Монферрана.
Он вдруг понял, что не видит ни впереди себя, ни рядом с собою Алексея, и в тревоге оглянулся. Алеша барахтался почти на том самом месте, где прыгнул в воду. Он отчаянно колотил руками и ногами, вздымая вокруг себя мутные фонтаны, фыркал, отплевывался и нисколько не подвигался вперед.
- Алешка! - закричал, подплывая к нему, Огюст. - Ты, черт эдакий, плавать не умеешь?!
- Не… - задыхаясь, ответил молодой человек, - не умею, Август Августович… Ни… ког… никогда не плавал…
- Я тебе дома голову оторву, герой окаянный!
Взяв Алексея за хлястик кафтана, Монферран невольно погрузился в воду, и ноги его коснулись тротуара улицы. Вода дошла ему только до плеч.
- Алеша! - отплевываясь, архитектор рассмеялся, хотя его уже начинала бить противная холодная судорога. - Что ты, как бегемот, бултыхаешься? Здесь же мелко. На ноги становись. Тут вон, мне по плечи, а ты выше.
- Не выше, а длиннее, - по-французски отозвался Алексей и с облегчением утвердился на скользком тротуаре.
До дома они добрались к одиннадцати часам. Элиза и Анна встретили их на парадной лестнице. Обе были еле живы от страха. Анна плакала навзрыд, а увидев Алексея, вдруг кинулась к нему, скользя на мокрых ступенях, и, схватившись за его плечи, чуть ли не повиснув на нем, уткнулась носом ему в грудь.
"Та-а-а-к! - подумал Огюст, обнимая между тем Элизу. - Если это зайдет дальше, чем следует, Джованни мне не простит".
Элиза не плакала. Ее глаза воспалились от одной только тревоги.
- Пойдем, Анри, - сказала она мужу. - Надо скорее переодеться. Алеша, живо и ты переодевайся!
Лестница, по которой они поднялись к себе на второй этаж, была заставлена какой-то домашней утварью, на ступенях сидели люди, по площадке бегал пегий поросенок и печально повизгивал. На коленях у матерей плакали дети. То были обитатели подвалов и нижнего этажа.
- Я их поила чаем, - сказала Элиза, отворяя незапертую дверь квартиры. - Кухарка наша не пришла, не смогла сегодня, так мы с Аней наварили сами немного супа для этих людей, ну и каши детям… В прихожей у нас, ты не пугайся, сидит одно семейство из подвала. Они спали, так полуголые выскочили. У них все имущество пропало. А в Аниной комнате спит Татьяна Андреевна, ну, та моя знакомая из нижней квартиры, с детьми…
- Ноев ковчег! - усмехнулся Огюст, входя в прихожую и с самым невозмутимым видом отвечая на поклоны бедного соседа-чиновника, его жены и двух девочек-подростков. - Доброе утро, господа. Увы, оно что-то недоброе… Алешка, ступай переодевайся. И я переоденусь. Б-р-р, холодно! Лиз, в моей спальне, надеюсь, еще никто не спит?
- В спальне нет, - ответила Элиза. - Но в гостиной у нас сидит еще один гость. Ты его знаешь.
- Кто такой? - Огюст уже влетел в спальню и стал лихорадочно сдирать с себя приставшие к телу ледяные платье и белье. - Откуда он взялся?
- Из воды, Анри, так же, как и ты, - Элиза, подойдя к нему с полотенцем, принялась вытирать его мокрые кудри. - Он сказал, что вы в одном ведомстве служите, и очень извинялся… Я его впервые вижу. Он сейчас чай пьет.
- А, чай еще есть! - обрадовался Монферран. - Надо поспешить, пока этот очередной знакомый его весь не выпил.
Войдя в гостиную, он действительно увидел сидящего возле стола с чашкой чая немолодого мужчину, который при его появлении обернулся. Его острое сухое лицо выразило некоторое смущение. Что до самого Монферрана, то он просто прирос к порогу комнаты. В неожиданном госте он узнал… своего недруга - Василия Петровича Стасова!
В первое мгновение Огюст едва не выпалил: "Какого дьявола вы тут делаете?" - однако вовремя удержался и спросил другое:
- Как вы, сударь, здесь оказались?
- Наводнение загнало, - пожимая плечами, ответил Стасов. - Шел я по делу на Мойку, да вот не дошел… Заметался чуть не по пояс в воде: куда деваться? Рядом оказался ваш подъезд. Люди на лестнице мне сказали, что вы живете в этой квартире, я решился позвонить: промок до нитки, и ваша милая супруга меня весьма любезно приняла.
Теперь только Огюст увидел, что Василий Петрович одет не в уличное платье, а в зимний, на вате, халат, конечно хозяйский, извлеченный Элизой из платяного шкафа; что ноги гостя, во влажных еще носках, вытянуты к жарко горящему камину, но от колен до самых ступней прикрыты пледом (халат, само собою, был коротковат рослому Стасову).
- Ну так что же, мсье? - спросил он, с настороженной усмешкой взирая на стоявшего в дверях хозяина квартиры. - Позволите ли остаться или велите вплавь добираться домой?
- Это в моем-то халате? - Огюст швырнул в кресло полотенце и, тряхнув мокрыми волосами, подошел к столу. - Нет уж, оставайтесь, господин Стасов.
Пять минут спустя они пили чай втроем с Элизой, молча, ибо каждый не знал, что говорить.
В это время со стороны Петропавловской крепости долетели пушечные выстрелы.
- Вестники несчастья! - проговорил Стасов, дуя на горячую чашку и с болезненным напряжением на лице оборачиваясь к окну. - Впрочем, что палить? И так все видят, что творится!.. Сегодня много будет утопленников, господа!
Элиза содрогнулась.
- Это… Такое бывало раньше? - спросила она гостя.
- Наводнения бывают, ежели изволили заметить, каждый год, мадам, но такого я не припоминаю, - Василий Петрович нахмурился, потом его глаза вдруг яростно блеснули. - А вот хотел бы я сейчас посмотреть на физиономию великого прожектера господина Модюи! Он который год уже грозится дамбы выстроить и наводнения прекратить! Этакий Геракл сыскался!.. Жаль, его наводнение не загнало в чужой подъезд!
- О, если бы в мой! - воскликнул Огюст. - Вот его бы я отправил поплавать! Прямо в окно бы выкинул!
- Стало быть, ко мне вы все же лучше относитесь? - с прежней усмешкой осведомился Стасов.
- Разумеется, - ответил Монферран. - Вы не врали обо мне на три короба… Так это говорят? Вы не были прежде моим другом и не предавали меня в тяжелый час.
Василий Петрович удивленно поднял брови:
- Так это правда? Это не выдумки Вигеля? Модюи был вашим другом? Ну и негодяй… Впрочем, я и так знал, чего он стоит. Море рассуждений, куча теорий и ни одного стоящего проекта. А его хваленые дамбы я ему теперь припомню на первом же заседании Комитета. Пустозвон! Болтливый французишка!
- Что вы сказали, сударь?! - взвился со своего места Огюст.
Стасов побагровел, но ответил невозмутимо:
- Я сказал, что он - болтун.
- И ничего не добавляли?
- Ничего. Послушайте, мсье, вы обидчивы, как ребенок. Так нельзя.
По губам молодого архитектора скользнула улыбка. Он провел рукой по влажным кудрям и пожал плечами.
- Я обидчив? Возможно. А вы, Василий Петрович, сварливы как старая дева. За что вы меня преследуете, а?
На этот раз Стасов подскочил за столом и едва успел поймать край падающего пледа.
- Я вас преследую? Я?!
- Вы, вы, - Огюст опять сорвался и не желал уже справляться со своим возбуждением и гневом. - В своих речах, записках, выступлениях вы холодно именуете меня "малоопытным архитектором" или "недальновидным мастером", а за спиной моей вы первый ставите под сомнение мое образование, мои познания и зовете меня "рисовальщиком"!
- Я вас так не называл, сударь! - вскипел Стасов. - Не извольте мне приписывать чужих слов!
- Это ваши слова, сударь, ваши. Я знаю! - голос Огюста зазвенел, он поставил на стол свою чашку и встал, не замечая укоряющего взгляда Элизы, молча слушавшей и не слишком хорошо понимавшей эту перепалку на русском языке. - Вы говорите, у меня нет опыта? Как нет? Я во Франции пять лет работал у Молино, участвовал в разработке чертежей церкви Мадлен, наблюдал за множеством строительных работ. А здесь, в России, я уже восемь лет работаю самостоятельно, и мои работы уже доказали, что я чего-то стою. Мне тридцать восемь лет, так что человеческий опыт, необходимый руководителю, у меня тоже уже есть. Вам мой проект кажется сомнительным? Да? А что в нем, простите, сомнительного?
- О каком проекте вы говорите, мсье Монферран? - морщась от этой тирады, произнесенной с сильным акцентом и со множеством ошибок, спросил Стасов. - О нынешнем, который вы слепили недурно, пользуясь нашими разработками, или о первом, который совершенно неосуществим?
Лицо Огюста залила краска, потом он вдруг сразу же резко побледнел и, шагнув к столу, взял своего соперника за руку.
- Ну-ка идемте, господин Стасов! Допивайте ваш чай и идемте!
- Позвольте, куда? - начал было сопротивляться Василий Петрович. - К барьеру я не пойду-с… стрелять не умею.
- Идемте, черт возьми! - настаивал Огюст. - Не бойтесь, я не застрелю вас. Я вам хочу кое-что показать. Элиза, милая, отвернись, не то наш гость, кажется, стесняется встать.
Минуту спустя он втащил господина Стасова в свой кабинет и, попросту говоря, впихнул его в кресло за столом. Затем, выдвинув ящики, раскрыв секретер, одну за другой кинул на темное сукно несколько папок, кипу чертежей, две толстые тетради.
- Смотрите! Вот мой последний проект, тот, что я ныне представил на конкурс. Прежде всего, он составлен три года назад, я только чуть-чуть его доработал, так что ваших мыслей и мыслей прочих господ академиков здесь не может быть. Раз! Во-вторых, кабы я и использовал что-то из чужих предложений, то сие, извините, не запрещается. Вы все свои проекты просто строите на моем, и я не считаю это посягательством на мои мысли: на пустом месте никто ничего не строит. Согласны?
- Допустим, - Стасов с нескрываемым интересом смотрел на горящее лицо Огюста, удивленный его детски пылкой убежденностью. - Ну хорошо, и что дальше? Вы конкурса скорее всего не выиграете, во всяком случае, мнение Комитета склоняется не в вашу пользу.
- Пусть так! - Монферран упрямо тряхнул головой. - Пусть не выиграю, хотя я могу представить еще пару проектов - они почти готовы - и от борьбы я не откажусь до последней минуты. Знайте это, сударь! Но я не о том… Посмотрите теперь сюда. Это мой первый проект. Чертежи, разработки, расчеты. Да, здесь есть то, о чем можно спорить. Но я не ошибался, мсье Стасов, я только рисковал, а вы все решили, что я в своем деле не разбираюсь.
- Вы рисковали?! - закричал, подпрыгивая за столом, Василий Петрович. - Ну батенька! Я хочу сказать, не извольте меня подозревать в наивности… Рисковали! Это водрузив купол на арочные своды? Соединив фундамент из разных кусочков? Да такое сооружение развалится за несколько лет!
- Нет! - Огюст хлопнул рукой по столу, и листы бумаги затрепетали под его ладонью, точно живые. - Составные фундаменты существуют и не разваливаются, и вам это известно. Что до купола, то теперь я окончательно убедился, что его и так можно было сделать, как я собирался прежде… Вот мои расчеты, посмотрите!
Он раскрыл одну из тетрадей. Стасов скептически прикусил губы, однако читать стал сразу.
- Это вы рассчитали сами? - удивленно спросил он, поднимая глаза к склонившемуся над ним Огюсту.
- Да, - ответил тот. - А что?
- Вы - хороший инженер, вот что… - почти с досадой выдавил Василий Петрович. - Ну, а что же тут?.. М-м-м… Хм! Но позвольте? Какой камень обладает, по-вашему, этакой легкостью, сударь? Купол у вас выходит невесомым! Три тысячи тонн! Абсурд! Пятнадцать - это минимум.
- Извините, десять, - с еле скрываемым торжеством поправил Монферран. - Ронделе называет эту цифру в своих таблицах расчета кирпичных куполов. Вы исходите, как тут было принято, из некоего "камня", а камни-то разные. Ну а я сделаю купол весом в три тысячи тонн, а то и в две с половиной. Только он будет не кирпичным, а металлическим.
- Что?! - изумился Стасов. - Железный? Вы разделяете эти идеи современных инженеров о прочности подобных конструкций? Но кто и когда в ней убеждался?
Огюст снова вспыхнул.
- Сто двадцать лет назад, - выпалил он, - великий Кристофер Рен, английский архитектор, создал купол собора святого Павла в Лондоне. Он ведь отчасти металлический!
- Вот-вот, - подхватил немного уязвленный академик. - Отчасти! А ваш?
- А мой купол будет весь из металла, вы слышите, весь! - воскликнул Монферран. - И я докажу, что так строить можно и в будущем должно. Нельзя делать все так, как делали двести лет назад, как бы ни было прекрасно старое. Прошлое прошло, мсье, мы уже живем в настоящем, а то, что мы выстроим, будет существовать в будущем, стало быть, мы будущее и проектируем. И если этот собор, как я понимаю, завершит целую эпоху в жизни русской архитектуры, то в нем должны отразиться и черты новой эпохи, ее искания, ее, если хотите, сомнения… но главное - утверждение той же самой бесконечности в изменениях и формах, красоты, гармонии, нашей мысли.
- И это не станет хаосом? - спросил Стасов, и резкий его голос вдруг дрогнул, выдав сомнение и почти робость перед этим бурным напором.
- Что вы! Нет! - забыв все на свете, Огюст стиснул плечо своего соперника и заглянул ему в лицо. - Это станет не хаосом, а гармонией, сударь! Искусство всю жизнь свою борется против хаоса в мире, и до сих пор оно побеждало его и будет побеждать всегда!
- Всегда? - на тонких губах Василия Петровича блеснула вдруг улыбка. - Неужто всегда?
- Всегда! - твердо повторил Монферран.
И тут произошло совсем неожиданное. Хмурый Стасов весело расхохотался, и его сухое лицо сразу точно расцвело.
- Над чем вы смеетесь? - с вызовом спросил Огюст.
- Вы мне нравитесь! - вскричал, вскакивая, Василий Петрович. - Вы не авантюрист, как я прежде думал, вы подвижник. Только вы из веселых подвижников, и это, право, тоже великолепно. Тридцать восемь вам, вы говорите? Врете, батенька, врете! Вам двадцать, и будет двадцать до восьмидесяти!
- Я столько не проживу, - давясь от смеха, возразил Монферран.
- А вы проживите, проживите, Август Августович! (Стасов впервые назвал его по имени-отчеству, словно признавая окончательно их равенство.) Доживите, голубчик! Архитектура требует жизни долгой, ей десятками лет надо учиться и служить… Не картинки ж рисуем - дома строим. Дома-с! А у вас голова светлая, сударь! Таким, как вы, до ста жить надобно!
- А цвет волос-то при чем? - удивился Огюст, трогая свои еще влажные кудри. - Светлые или темные, не все ли равно?
- Светлая голова - это значит умная! - продолжая смеяться, пояснил Василий Петрович. - Видите, я вот забыл, что вы не русский. Да-с! И знаете что… - тут он сразу стал вновь серьезен и даже раздраженно наморщился, - знаете, мне кажется… Хм! Я очень хочу выиграть конкурс, но мне сдается, что его выиграете вы! Однако не краснейте же так и, ради бога, не кидайтесь мне на шею: изъявления нежных чувств я не люблю, а говорю всегда то, что думаю. За то меня и не любят ни при дворе, ни в наших кругах, как вот вашего приятеля господина Росси… Между прочим, он тоже уверен именно в вашей победе.
XVIII
- Ну а ваше собственное мнение, Алексей Николаевич? Выскажите его. Какой из проектов вам кажется наиболее приемлемым?
Пронзительный взгляд царя оторвался от рисунков и застыл, нацелившись в лицо Оленину. Пальцами левой руки Александр I легонько постукивал по краю стола, показывая тем самым, что времени на размышления не дает.
Президент Академии художеств готов был к этому вопросу и заранее обдумал ответ, но в это мгновение, как назло, вдруг засомневался. Во-первых, он заметил едва заметную ухмылку на губах монарха, такая у него появлялась, когда он ожидал, что с ним заспорят. Во-вторых, даже приняв окончательное решение, Оленин не мог быть уверен, что оно до конца правильно. Боже, как замучил его этот окаянный проект!
Накануне посещения царя Алексей Николаевич еще раз все тщательно взвесил и обдумал. Казалось бы, конкурс был окончен. Комитет Академии наибольшее предпочтение отдал проекту Михайлова 2-го, и вот теперь этот проект одобрил и император, одобрил, но почему-то не написал на нем резолюции… Чего он ждет? Его, Оленина, мнения? А почему? Сам не уверен? На Александра это не похоже.
За несколько мгновений президент мысленно опять просмотрел все конкурсные предложения. Да, михайловский проект самый "спокойный", самый безопасный, в нем все надежно. Проект Стасова, безусловно, интереснее, но чересчур уж спорна его идея водружения на собор купола гигантских размеров ради одной только цели: лучше осветить внутреннее пространство… У остальных куча предложений, но от них страдает простота и изящество здания. И опять чрезвычайно интересен проект Монферрана, и ясно, что Комитет его не признал лучшим из одного недоверия к молодому архитектору, потерпевшему такую скандальную неудачу. Сам Оленин, не будь он связан с общим мнением академиков, наверное, выбрал бы все-таки монферрановский проект. Но, ко всему прочему, Алексей Николаевич и лично не жаловал Монферрана…
- Ну так что же, господин Оленин. Я жду вашего ответа, - уже резко, раздраженно проговорил император.
- Ваше величество, - спокойно сказал президент Академии, - я нахожу, что в выбранном вами проекте, безусловно, большее количество достоинств. Хотя занимательны и другие. Однако же господин Михайлов составил проект, удовлетворяющий, бесспорно, всем поставленным требованиям.
Царь встал из-за стола, отодвинув от себя рисунки. На миг его губы дернулись то ли в гримасе раздражения, то ли в усмешке. Он пожал плечами:
- Хорошо же. Ваш вкус у меня сомнений не вызывает. Стало быть, строить будут по этому проекту, по тому вот, что сверху лежит… Он мне действительно нравится. Вы говорите, что и вам тоже.