- Вы меня представите мадам де Монферран? - спросил Росси, с явным восхищением глядя на покрасневшую Элизу. - Мы до сих пор ведь не знакомы.
Огюст повернулся к жене:
- Дорогая моя, разреши представить тебе человека, которого ты можешь встретить всюду в Санкт-Петербурге: Карл Иванович Росси.
Элиза протянула архитектору руку:
- Здравствуйте! Я рада. Я знаю вас. И не знаю… Простите, русский у меня ужасен!
- Так будем говорить по-французски, - улыбнулся Карл Иванович, коснувшись губами белого шелка перчатки.
И опять обернулся к Огюсту:
- Мсье, перед вами мне следует извиниться. Дела мои в последнее время идут мерзко, я стал потому рассеян и неучтив. Я даже толком не поблагодарил вас два года назад, когда вы меня так выручили с вашей Комиссией. Я бы без вас не достроил театра. А это было делом моей чести. Вы не дали опозорить меня.
- Довольно! - почти сердито прервал его Монферран. - В Комиссии я был не один, да и при чем тут я?
- При том, что теперь с вами не смеют не считаться.
- А с вами… - воскликнул Огюст и умолк, не зная, как продолжить.
Элиза тронула рукой его локоть:
- Анри, если можно, я немного посижу на скамейке. Я что-то устала. Побеседуйте без меня. Мсье Росси, вы меня извините…
- О, конечно, мадам!
Огюст взглядом поблагодарил жену за эту невинную уловку. Элиза никогда не уставала ходить.
Она уселась на скамью, и на ее шляпу сразу опустился оранжевый кленовый лист и затрепетал на вуали.
- Она очень красива! - сказал Росси, когда они отошли по аллее немного дальше. - Простите, я понимаю, это нескромно…
- О нет, я рад это слышать! - возразил Огюст. - И рад, что наши вкусы совпали и здесь. А как поживает ваша супруга?
- Благодарю. Соня уехала в Ревель вместе с детьми. Со мною здесь только старший, Саша. Так все-таки легче. Я здесь снова кругом должен и, что теперь делать, не представляю…
Последние фразы Карл Иванович снова произнес по-русски, и в словах его, и в тоне, и в голосе наконец прорвалась невыносимая горечь. Монферран посмотрел на Росси, и у него сжались кулаки.
- Мерзавцы! - размахнувшись, он концом трости сбил несколько листьев с нависшей над дорожкой ветки. - Господи, да что же это такое?! - Карл Иванович, что можно сделать, а?
- Ничего нельзя, - просто сказал Росси.
- Не может быть - вырвалось у Огюста. - Я… У меня была мысль обратиться к государю…
- Ни в коем случае! - зодчий, казалось, даже испугался. - Не вздумайте, Август Августович, ради бога! Только хуже сделаете… Со временем все образуется, и уж совсем без работы я не останусь! А поднимется шум - станет вовсе скверно. Однако же, спасибо вам за одну только вашу доброту.
Некоторое время они шли молча, потом Росси спросил:
- Когда вы собираетесь закончить памятник на Дворцовой?
Монферран пожал плечами:
- Хорошо, если года через полтора. А то и через два. Вот уж сам столб стоит, а Комиссия передралась, как всегда, из-за мелочей. Спорят, как малые дети, золотить или не золотить ангела и на сколько вершков опустить пьедестал. Меня не слушают, да только я же все равно сделаю все по-своему. Вот дождусь, пока они устанут спорить и угомонятся, а потом каждого уверю, что именно к его мнению и прислушиваюсь.
Росси рассмеялся:
- Господи, до чего вы умны! Мне бы так уметь обходиться!..
- Вы не точны в выражениях, - с иронией проговорил Огюст. - Следует сказать не "обходиться", а "изворачиваться". Я всю жизнь изворачиваюсь - скоро стану уже как змея. И вы это полагаете достоинством?
- Да, - твердо ответил Карл Иванович, и взгляд его честных глаз не оставлял сомнения в его искренности. - Главное для нас с вами добиваться своего, ведь так? От нас слишком многое зависит, мы не имеем права из гордости либо упрямства терять завоеванное и уступать место бездарностям… Вы думаете, я не жалею о своем несчастном характере? О-о-о, еще и как! Сейчас бы мне столько надо было сделать, у меня такие планы в голове, а я, как последний осел, восстановил против себя всех, не исключая императора, и остался не у дел… Хорош же! Что было проку хлопать перед носом царя дверью?
- Вы хлопнули у него перед носом дверью?! - в восторге вскричал Огюст. - Как это, должно быть, было приятно! Как я завидую вам!
- Ах, ну что вы… - Росси сморщился. - Вспомнить тошно. Идиот! Но не будем об этом. Лучше о колонне. Я слышал, на вершине ее будет все-таки не статуя императора Александра, а ангел?
- Да, конечно, - подтвердил Огюст, - ангел с крестом, попирающий змею. Я с самого начала так решил. Войну ведь выиграл не только Александр I, не так ли?
Карл Иванович посмотрел на него с некоторым изумлением и ничего не ответил. Но Огюст хорошо понял его взгляд.
- Вас удивляет, - спросил он, - что я, француз, спроектировал этот памятник?
-Вам поручили его проект, - сказал Росси, - и вы…
- Нет! - резко прервал его Монферран. - Не в этом дело. Я хотел его поставить!
- Вы?
- Да. А отчего вас это так удивляет? По-вашему, это не патриотично? А?
Его любимое мальчишеское "а" прозвучало с таким вызовом, что Росси невольно поглядел на него с улыбкой.
- Я думал, вам это безразлично, сударь, - сказал он.
- Все так думают, - усмехнулся Огюст. - Иногда я и сам так думаю. В жизни я чаще поступаю, согласуясь с соображениями выгоды, а не чести. В Россию я приехал ради денег и славы и потому, что мне некуда было деваться… Это правда! Но я узнал эту страну, полюбил ее народ и понял, что он заслуживает памятника. А вы как думаете?
- Я уверен в этом! - решительно сказал Карл Иванович. - Разве я не создал прелюдии для вашего ангела? Тоже не с холодным сердцем, уверяю вас. Я не русский, как и вы, но я всю-жизнь здесь строю… Наверное, камень соединяет прочнее всего остального. Я стал чувствовать себя россиянином.
- А я нет! - воскликнул Огюст. - Тридцать лет - не десять, сударь. Я приехал в Россию уже взрослым и не могу переродиться. И вот поэтому я так хочу сделать этот памятник. Это, если хотите, искупление, хотя я никому никогда этого не говорил и никому никогда не скажу, разве что Элизе или Алеше, слуге моему и другу, у которого дед убит под Бородином, а отец на Березине. Я француз, сударь, и в этом все дело.
Он остановился, поворошил тростью листья на газоне и оглянулся, закусив губы, уже сожалея о порыве этого несвойственного ему откровения.
Росси, поймав его взгляд, сказал:
- Как мне приятно, Август Августович, что вы со мною так прямодушны.
- Не до конца, - покачал головой Огюст. - Я просто хочу перед вами выглядеть лучше. Уверю вас: я думаю и о ста тысячах, что мне обещаны царем за эту колонну.
- Но это же само собою! - Росси развел руками. - Знали бы вы, сколько я сейчас думаю о деньгах… У-у-у! Больше, чем об архитектуре. И ведь два года назад имел в руках сто тысяч государственной премии, пожалованной за тридцатилетнюю службу придворным архитектором, ну и на что эти сто тысяч ушли? На долги, опять на долги, будь они прокляты! Но что делать: десятеро детей!
Огюст вновь замедлил шаги, искоса глянул на смущенное лицо Росси и махнул рукой, улыбнувшись какой-то потерянной улыбкой.
- Вы святой человек, Карл Иванович! - воскликнул он. - Ну как вы живете, а? Я бы не мог так жить! Я для себя живу.
- И я для себя, - твердо сказал Росси. - И все для себя живут. Это только кому что надобно. А нам с вами надобно одного и того же, Август Августович, я же знаю. Значит, и вы живете, как я. Вам только кажется, что иначе. Вот мы с вами площадь сделали. Ведь сделали же! Не осрамились перед самим Растрелли! А главное, молодым дали пример: показали, что есть зодчество, что есть ансамбль. Иные все болтают, что ансамбль нерушим лишь тогда, когда его один мастер делает… Так вот же им ясно и просто, как книга открытая - Дворцовая площадь. Смотрите и учитесь. Пускай разные стили, пускай века меняются, взаимосвязь остается, взаимопонимание между зодчими есть и через века! Вот! И соперничество не страшно, если равен талант.
- Ах, спасибо вам, Карл Иванович, - не сдержавшись, Огюст схватил и стиснул руку зодчего. - Талант равен… Спасибо!
Пять минут спустя они вернулись к скамейке, на которой поджидала их мадам де Монферран. Она просто, как умела это делать, предложила Росси поехать к ним ужинать, он принял ее приглашение и в этот вечер впервые побывал у них на квартире.
С этого времени они виделись мало, редко, случайно, но того разговора Огюст, само собою, не мог позабыть. Ему казалось, что его откровение было, верно, излишним, ненужным, он боялся, что Карл Иванович все-таки не до конца понял его и мог усомниться в его искренности, тем более что он сам дал к тому повод…
И вот теперь совершенно незнакомый человек неожиданно сказал ему такие верные и долгожданные слова!. Выходит, он не ошибался! И его памятник стал для русских тем, чем он хотел его сделать!
- Да, милостивый государь, - повторил Монферран, глядя в глаза незнакомцу. - Да, этот монумент поставлен в честь победившей России, в честь ее отважного народа.
- Который, увы, немного за то получил… - пробормотал почти про себя толстяк, не спуская теперь глаз с разгоревшегося лица архитектора. - Да вот… Дня три назад с одним из знакомых моих говорили мы тоже о колонне этой, да мой знакомый вспомнил к случаю Нарвские ворота, что ныне в бронзе отлиты; да как в двенадцатом году на месте их войска проходили, и как мужичок какой-то авангарду дорогу перебежал невзначай. Прямо перед конем государевым метнулся. Ну, его за то и натолкали в шею, да и отдубасили прикладами изрядно. Победителя-то… защитника Отечества… Ох, мало добра видит народ наш, мало, а все оттого, что у иных хозяев души грубей и черствее, чем у их рабов. Впрочем, научить людей добру нельзя, я давно это понял, а улучшать общество - занятие бесполезное. Я мыслю: невозможное… Я, сударь мой, служу в Публичной библиотеке, книги люблю очень, читаю всю жизнь. Так вот из книг и из немалого моего опыта вижу, что во всю жизнь человечества повторяется одно и то же: лучшие горят, пылают, жаждут лучшего, к лучшему стремятся, и стремления их гаснут в болоте общей привычки… Что с этим поделать?
В это время со стороны Малой Морской послышался стук колес, умолк, и по лужам прошлепали чьи-то торопливые шаги.
- Иван Андреевич! - вскричал, возникая под аркой в сером сумраке дождя, господин в мокром широком плаще. - Вот вы куда спрятались… А я ищу вас, ищу… Карету вот нашел. Едемте, что ли?
- Спасибо, голубчик! - оживился толстяк, во время своего монолога начавший впадать в усталую меланхолию, которая, по-видимому, была его обычным состоянием. - Да, да, надобно уж домой… Вас подвезти, господа? - обернулся он вновь к Штакеншнейдеру и Монферрану.
- Благодарю, сударь, но нам недалеко, и мы уже все равно мокрые, а дождь, кажется, слабеет, - вежливо отказался Огюст.
Он видел, что после своих не слишком осторожных речей толстяк смотрит на них с некоторой опаской, и решил не навязывать ему больше своего общества.
Однако тот, уже отойдя на несколько шагов вслед за своим знакомым, вдруг обернулся, и его тяжелое лицо опять осветилось улыбкой.
- А я, кажется, понял, кто вы! - воскликнул он, обращаясь к Огюсту. - Надо же… Колонну-то вы ставили?
- Я, - просто ответил Монферран.
- Славно! - толстяк рассмеялся. - Славно вышло. Мне о вас в свое время господин Оленин много рассказывал, да и теперь немало говорит. Прежде он не любил вас, а сейчас, кажется, по-иному думает… Ну, счастлив был говорить с вами, господин Монферран. Прощайте.
Карета протарахтела по мостовой, свернула на Невский проспект и исчезла. Дождь кончился. Смолкла гроза.
- Фу ты, боже мой, а я его-то и не спросил, кто он! - с досадой произнес Огюст, выбираясь с Андреем Ивановичем на площадь. - Он меня узнал, а я, невежа…
- А я его знаю, - неожиданно заметил Штакеншнейдер. - Я был однажды с супругой в Приютино, у Олениных, ну и он там сидел. Именно сидел, почти не говорил, ни с кем не беседовал… Это литератор Крылов. Знаете?
- Знаю, как же, конечно, знаю… Тем более досадно. Если впредь его увидите, Андрей Иванович, передайте поклон от меня. И благодарность за его любезные слова.
- Непременно, да только он мало где бывает, - вздохнул Штакеншнейдер. - Это нам нынче повезло его вот так увидеть, Август Августович. И… вот слышали, что он говорил о памятнике?
- Слышал, слышал. Послушайте, мой милый, - и тут Монферран нахмурился. - Возвращайтесь-ка домой, а… Вымокли вы насквозь, а мне теперь уже и вовсе близко. Ступайте, право, не то я вас от себя не отпущу, ночевать оставлю, а вы, я знаю, не любите оставаться в гостях. Так что лучше ступайте.
И, пожав руку Андрею Ивановичу, архитектор стремительно зашагал через площадь, не замечая луж и в душе благословляя октябрьскую грозу, загнавшую их под арку Главного штаба.
X
Елена сидела в высоком обшитом атласном кресле, подобрав под себя ноги, окруженная кружевами голубого кисейного платьица. Голову ее обвивала голубая китайская шаль, которую девочка обожала накручивать на манер восточного тюрбана, пряча под нею свои крутые черные завитушки.
В руках у нее была книга, и Елена, высоко подняв ее к лицу, наморщив нос от усердия, читала вслух. Читать она научилась в прошлом году, но уже читала бойко, медленно, но не по складам, чем ужасно гордились Анна, дедушка Джованни и бабушка Сабина. И только Алексей Васильевич, научивший дочку чтению, делал вид, что ничего в этом нет особенного. Шесть лет - пора уметь.
- "У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом…" -
читала Елена, выговаривая слова нараспев, иногда закрывая глаза, чтобы лучше увидеть лукоморье, дуб и кота.
- "Идет направо - песнь заводит,
Налево - сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит…"
- Матушка! - девочка вскинула голову от книги. - Матушка! А кто такой леший?
- Батюшка тебе говорил, ты забыла, - отозвалась из соседней комнаты Анна. - Это такой хитрый старик, что в лесу живет и всех пугает да обманывает. Лохматый, сердитый.
Елена поежилась:
- А он сюда не придет к нам, матушка?
Анна засмеялась:
- Нет, дочка, что ты! Он же в лесу живет, ему нельзя в город.
- А вдруг он захочет?
- Ну, а если и захочет, что с того? Его Август Августович сразу возьмет и выгонит. Скажет: "Поди-ка отсюда, не пугай Аленушку". Леший и убежит. Август Августович, сама знаешь, со всяким справится.
- Правда! - обрадовалась Елена. - Он никого не боится, а его все лешие испугаются. Батюшка говорил, его даже построенная комиссия боится. Матушка, а почему он не злой, а его боятся?
- Во-первых, не "построенная комиссия", а Комиссия построения, - Анна, отодвинув от себя вышивку, залилась смехом, но, отсмеявшись, повторила: - Комиссия построения. А во-вторых, его боятся не потому, что он злой. У него просто душа сильная. И он ленивых не любит. Поняла?
- Да! - девочка кивнула, хотя мать не могла ее видеть. - А мы тут все не ленивые, и нас он любит поэтому. Матушка, а Яшка-кучер вчера напился пьяный и был ленивый, так Август Августович его ругал и называл… как же вот? Я не помню… Я в окошко слышала.
- Это тебе не надобно вовсе! - с испугом вскричала Анна. - Я тебе сколько раз говорила, чтоб ты не слушала всего, что взрослые говорят. Не тебе говорят ведь.
Елена поджала губки. Она не любила, когда ее бранили. Обычно ее бранил только отец, и то редко, а воспитывали ее матушка, дедушка и Элиза Эмильевна, а они были всегда ласковы.
- Я бы и не слушала, - сказала девочка, - но Август Августович, когда сердитый, бранится на весь дом.
- Все равно не слушай. И вообще об этом не говори. Читай дальше.
Девочка провела пальцем по строчкам, нашла оставленное место и снова начала нараспев:
"Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей…"
Ой, матушка! А разве может быть избушка без окон и без дверей? А?! Матушка?
Анна встала, отложив вышивку, и заглянула в гостиную, где расположилась ее дочка. Поверх платья молодая женщина набросила широкую накидку, чтобы не показывать девочке своего заметно округлившегося стана. Она донашивала второго ребенка.
- Лена, ну отчего ты сама подумать не хочешь? Это же просто так сказано.
- Нет, не просто! Нет, не просто! Разве бы он написал, если бы сам не видел? Но ведь так же не может быть!
Внизу хлопнула дверь.
- Август Августович! - закричала Елена. - Это только он так хлопает! Я его спрошу, он знает!
Она выпрыгнула из кресла и, прижав к себе книгу, полетела из гостиной в коридор, по коридору к лестнице и на первых же ступеньках чуть не врезалась в хозяина дома.
- Ой! Что это такое?! - вскрикнул Монферран, от неожиданности едва не уронивший две большие папки, которые нес под мышкой. - Что за ураган ворвался сюда? Откуда взялась эта кружевная молния?
Все это было сказано по-французски, но Елена знала оба языка почти одинаково и, не задумываясь, ответила на том же языке:
- Простите! Я вас не хотела… Я торопилась спросить…
И продолжала по-русски:
- Август Августович, а может быть дом без дверей и без окон?
Архитектор серьезно посмотрел на девочку и развел руками:
- Без дверей и без окон? А как туда входить? И у кого такой?
- А вот…
Елена показала книжку и вслух прочитала все сначала до "избушки на курьих ножках".
- Ну, так бывают такие? Бывают?
- Бывают, - очень серьезно ответил Огюст. - В сказке бывают.
- И как туда входят? И там же темно…
Огюст зажал свои папки под мышкой, одной рукой подхватил Елену, которая тут же удобно уселась на его плече, и понес ее назад, в комнаты, говоря по дороге:
- Нет, девочка, там не темно. Там горят и лучинки, и свечки, и даже луна, если надо. А входят туда через печную трубу. Не входят, а влетают на метле.
- Ой, как славно! - восхитилась Елена, болтая ножками в синих шелковых туфельках. - Август Августович, а вы можете построить такую избушку?
- Нет, Аленушка, я не могу.
- И Андрей Иванович не может? Ну, конечно, раз вы не можете!
Андрей Иванович Штакеншнейдер в последнее время был частым гостем особнячка на Мойке, и Елена его обожала.
- Такие избушки строят только сказочники, а мы с Андреем Ивановичем всего навсего архитекторы, - проговорил Огюст, водворяя Елену в то же кресло и оборачиваясь к Анне: - Здравствуй, Аня. А где хозяйка?
- Гуляет. Вы же не сказали, что днем зайдете. Послать за нею?