Наконец для Иосифа начался долгожданный этап жизни: он получил возможность поведать миру о великой войне, попытаться вывести истину!
Его замысел, как историка, состоял в том, чтобы "в точности поведать обо всем, что происходило в обоих лагерях".
Так он сам декларирует свою цель. Декларирует и тут же проговаривается: "Вспоминая о происшедшем и давая скорбное выражение чувствам, возбуждаемым во мне бедствиями, постигшими мою отчизну, я этим удовлетворяю только внутреннюю потребность моей наболевшей души".
Проговаривается и почти срывается: "Если кто-либо захочет упрекнуть меня в том, что я выступаю в тоне обвинителя против тиранов и их разбойничьей шайки или что я изливаю свое горе над несчастьем моей отчизны, то да простит он мне это отступление от законов историографии, являющееся следствием моего душевного настроения".
Потом им овладевает печаль: "Если же найдется такой суровый критик, в сердце которого не зашевелится ни малейшее чувство сожаления, то пусть он факты отнесет к истории, а жалобные вздохи – на счет автора".
Кто из историков, приступающих к новому труду, не подпишется под этими словами великого Иосифа Флавия?!
Его главный труд "Иудейская война" сложен, противоречив, пристрастен. Кто-то найдет в нем множество пронзительных истин; а кто-то – ловких фальсификаций. Но этот труд бесценен, ибо автор сделал то, чего не сделал никто другой. И это навсегда.
Как навсегда и приросший к имени Флавия вопрос нравственный, без которого нет ни одной науки, а тем более такой, как история, – вопрос о праве на Истину.
Апокалипсис по Гербигеру
В 1926 году НСДАП находилась на грани раскола. Во время съезда партии в Ганновере мелкая шавка по имени Йозеф Геббельс так обтявкала председателя Гитлера, что понадобилась бульдожья глотка гауляйтера Кёльна Роберта Лея, чтобы бурно аплодирующее Геббельсу собрание не проголосовало за смену председателя. Катастрофа надвигалась; отвести ее могло лишь мощное финансовое или идеологическое вливание. Денег не было, и ждать их пока было неоткуда, значит, требовались идеи, точнее сказать – научное обоснование. Причем такое, чтобы можно было ошеломить и парализовать всяких умников с университетскими дипломами и одновременно внушить уважение умам низших.
И вот тот же инженер-химик, и одновременно гауляйтер Кёльна Роберт Лей, не вполне, впрочем, уверенно показал Гитлеру письмо, которое получил от своего троюродного брата Вильгельма еще около года назад. В конверт было вложено что-то вроде рукописи и записка от родственника: "Прочти на трезвую голову". Лей сказал Гитлеру, что прочел, правда, без бутылки не разобрался.
Почерк в рукописи был ужасный, и Лей сам стал читать Гитлеру это сочинение некоего Гербигера, которое тот назвал доктриной "Мировой лед".
"Однажды в молодости, я наблюдал, как расплавленная сталь пролилась на заснеженную землю: земля взорвалась с некоторым опозданием и с большой силой", – так начал свое письмо Гербигер.
Его доктрина оказалась довольно крепкой спайкой между двумя эволюциями: космической и исторической. Любое движение во Вселенной Гербигер основывал на идее вечной борьбы между льдом и огнем. Эта вечная война в небе, являющаяся законом планет, царила также и на Земле и определяла историю человечества.
"В бесконечной пустоте покоилось огромное тело с высокой температурой, в миллионы раз больше нашего теперешнего Солнца. Оно столкнулось с гигантской планетой, состоявшей из скопления космического льда. Эта масса льда глубоко проникла в сверхсолнце. В течение сотен тысяч лет ничего не происходило. Но потом водяные пары заставили сверхсолнце взорваться. Часть осколков была отброшена так далеко, что затерялась в ледяном пространстве. Другие либо упали на центральное тело, либо образовали планеты нашей системы…"
Историю земного шара, эволюцию видов и историю человечества Гербигер объяснял последовательной сменой лун на нашем небе. Двенадцать тысяч лет назад Земля приобрела четвертый спутник, теперешнюю Луну. Но апокалипсис грядет: Луна упадет на Землю, выживут сильнейшие…
Гитлер слушал очень внимательно. Когда речь зашла об этих, сильнейших, чьи нордические предки, вышли из льдов и снегов, он щелкнул пальцами: то что нужно! Наукообразно и зачаровывает! Почистить стиль, изложить в форме брошюры, листовок, нарезать на цитаты и… "И разузнайте об этом Гербигере, – попросил он, – кто таков, можно ли его показать на публике!"
Разузнали. Седовласый, белобородый, представительный или экстравагантный – по обстоятельствам, обиженный на власть, жаждущий научного реванша над насмешниками. Правда, для активной пропагандистской деятельности он оказался все же чудаковат и непредсказуем. Но, взяв на вооружение доктрину "Вель", партия взяла на себя и пропагандистское обеспечение. А к началу тридцатых и – финансовое. "Бюро Гербигера" начало действовать, как боевой штаб с информационным, вербовочным и боевым отделами. Молодежь расклеивала плакаты и листовки с призывами исповедовать нордическое учение Гербигера; студенты-нацисты срывали доклады ученых возгласами из зала, типа: "Долой ортодоксов! Следуйте за Гербигером!".
"Нас предают анафеме как врагов разума, – кричал на митингах Гитлер. – Да, мы враги буржуазного разума! Мы враги буржуазной науки, но в гораздо более глубоком смысле, которого буржуазная наука никогда не могла себе представить в своей идиотской гордости!"
"Коперник XX века", "великий пророк", как его стали величать, Гербигер мог быть доволен: доктрина "Вель" совершала свое победоносное шествие по умам миллионов – недовольных, разочарованных, разуверившихся…
Но с самим пророком что-то случилось. Он вдруг перестал участвовать в дискуссиях, забросил издаваемый им журнал, заперся в своем домике в Бергхофе, никого не желал видеть. Взвинченный дух словно надломился.
Рудольф Гесс, единственный из руководства партии, всерьез интересовавшийся Луной, несколько раз писал ему, но ответа не было. В начале 1932 года Гесс сам съездил в Бергхоф; вернувшись, сообщил Гитлеру, что Гербигер уже скончался, оставив завещание, но даже точную дату его смерти установить не удалось.
Через сорок лет, отбывая пожизненное наказание в тюрьме Шпандау, Гесс, видимо, под впечатлением высадки американцев на Луну, сообщил в письме к сыну, что от Гербигера, помимо завещания, была тогда еще и записка, которую он, Гесс, сохранил в памяти.
"Те, кто перейдет за грань тысячелетия, – говорилось в ней, те, кто увидит предуведомленья Пятой Луны и встретится с новым человеком, повторят ваши ошибки, и вскоре все для них будет кончено. Человек Пятой Луны уже не будет человеком".
Если верить памяти Рудольфа Гесса, то таким было последнее пророчество Ганса Гербигера.
Смерть кавалера
В августе 1766 года во французском городке Аббевиль кто-то осквернил религиозную святыню – крест с изображением Спасителя, в ногах у которого были сложены орудия его казни. Нужно признаться, что всякий раз, проходя по мосту и глядя на этот крест, горожане испытывали неприятное чувство: впечатление создавалось такое, что Спаситель словно бы сам грозил этими орудиями спасенному миру. Но сломанный крест выглядел кощунственно, и горожане возмущались, особенно ярые католики. Мало того что только недавно был принят эдикт об изгнании иезуитов, совершенно распоясались всякие писаки-философы, молодежь в кабаках распевает богохульственные песни… так еще и это!
Через три дня в Аббевиль прибыл амьенский архиепископ. Крест восстановили, осветили вторично, а неизвестных преступников предали анафеме и осудили на смертную казнь. Велось и уголовное следствие, причем довольно энергично. Парламент искал какой-нибудь противовес эдикту об изгнании иезуитов, чтобы немного успокоить волнения. И как всегда, в случаях, когда в наказании заинтересована власть, преступник нашелся очень скоро.
Им оказался совсем юный дворянин по имени де ла Барр. Возвращаясь откуда-то с компанией приятелей, молодой человек не снял шляпы, встретившись на своем пути с процессией капуцинов. В другое время на этот проступок не обратили бы внимания, тем более что шел проливной дождь. Но судья, разбиравший дело об осквернении креста, решил, что грех не воспользоваться случаем и не объединить два дела в одно. И вот этим молодым людям, старшему из которых было двадцать, а младшему четырнадцать, было предъявлено обвинение. Правда, почти вся веселая компания успела сбежать из города; арестовали только старшего – де ла Бара, и младшего, четырнадцатилетнего. Этого-то оправдали за молодостью лет, а вот де ла Барр, несмотря на отсутствие доказательств и очевидные лжесвидетельства, был приговорен к смертной казни теперь уже земным судом.
Такой приговор вполне утешил обиженных, удовлетворил недовольных. Отличный урок молодчикам, забывшим о святом и вечном! Но, конечно же, никто даже и не подумал, что этот приговор, от которого тянуло душком мракобесия, будет приведен в исполнение. Франция была уже другой; страна адвокатов и философов не могла себе представить, что мальчишке отрубят голову за то, что не снял шляпу перед монахами или разбил крест. Французы с интересом следили за развитием событий, как за занимательным спектаклем, первый акт которого закончился тем, что парламент отклонил апелляцию де ла Барра о помиловании.
Начался второй акт: в Аббевиль прибыл палач Сансон. "Вот, мотайте на ус, – говорили старики молодежи. – Каково там теперь этому кавалеру?! Уж страху-то натерпится!" Пошли слухи: якобы де ла Барр, в шутку, попросил палача казнить его одним ударом, не изуродовав. "Он такой красавчик, этот де ла Барр!" – говорили дамы. Несколько знатных особ даже приехали в Аббевиль, чтобы познакомиться с героем событий, когда того, после всего пережитого наконец выпустят.
Третий акт еще больше раззадорил публику. Видимо, власти решили как следует проучить этого красавчика и устроить показательное зрелище для толпы. Де ла Барра с дощечкой на груди со словами "Нечестивец, богохульник и окаянный святотатец" повезли к церкви, чтобы он перед папертью публично покаялся. Юноша отказался, заявив с улыбкой, что невиновен. Затем процессия двинулась к эшафоту. Поднявшись на него, де ла Барр продолжал улыбаться, хотя при виде орудия казни в руке Сансона эта улыбка дрогнула и слегка перекосилась. Тем не менее, молодой человек, по закону жанра, демонстративно протянул руку и попробовал лезвие на остроту. Палач велел ему встать на колени. Кавалер вскинул голову и громко воскликнул, что будет дожидаться смерти стоя. Ему зааплодировали. Толпа на площади затаила дыхание. Многие в этот момент пожалели, что все так быстро закончится: сейчас объявят, что добрый король помиловал преступника и…
Внезапно над толпой что-то сверкнуло, ослепив зрителей. В следующее мгновение все увидели, как де ла Барр, пошатнувшись, стал медленно валиться. Когда его тело распростерлось на помосте, голова точно отскочила и покатилась. Это палач Сансон нанес удар, позаимствованный у арабов – удар, мгновенно рассекающий шею и позвоночник.
Толпа ахнула, отпрянула, раздались вопли, истерические рыдания, проклятья… Толпа получила зрелище, которого не ждала, не предвкушала, никоим образом не была на него настроена, и оно вызвало взрыв такого негодования!
Тот, кто летом 1766 года отправил строгое предписание палачу Сансону довести дело до конца, просчитался. Смерть де ла Барра никого не успокоила и не удовлетворила, напротив – возмутила всю Францию.
Впрочем, кто принял это варварское решение: сам ли добрый король или серые кардиналы – так и осталось невыясненным. Словно сама Судьба, своею твердою рукой, нанесла очередной удар по подпоркам режима, чей фундамент уже сгнил до самого основания.
Дрейфус
Весенним утром 1934 года в одном из парижских скверов сидел старик. Смотрел на играющих детей, слушал пение птиц, грелся на солнышке. Грубый голос огромного города тонул в распустившейся листве и почти не тревожил слуха.
Но этот город никогда не бывал спокойным: вечно в нем что-то волновалось, вспыхивало, бунтовало… За тот час, пока старик сидел на своей лавке, мимо сквера уже дважды прошагала бодрая молодежь, что-то выкрикивая, чем-то размахивая. Но в ушах старика пели птицы и щебетали дети, а глаза были подернуты тонкой пеленой равнодушия.
Очередное "дефиле", из десятка крепких парней протопало мимо сквера, полоща флагом со свастикой и выкрикивая короткую фразу. Одно слово из нее, застряв в листве, повисло над головой старика. Он нехорошо вздрогнул; потом задрал голову и посмотрел – прямо и пристально, как смотрят в самого себя. Это слово и был он сам, точнее – его имя, несчастное имя, которое и через десятки лет не желала забыть его жестокая родина.
Сорок лет назад молодой, хорошо обеспеченный, талантливый, ценимый начальством офицер генерального штаба Альфред Дрейфус служил Франции согласно понятиям о чести, долге и совести. Независимый, гордый человек, всем сердцем любивший свою Францию, всей плотью вросший в ее уклад, традиции, историю, нравы… Про таких говорят – полностью ассимилированный. Но еврей. Единственный в генеральном штабе французской армии. И когда в мусорной корзине немецкого посольства было найдено порванное бордеро – препроводительное письмо, явно шпионского содержания, заметавшаяся мысль начальства уцепилась за спасительную соломинку – Дрейфус! Это потом они признаются, что просто запаниковали. Потому что более неудачного кандидата в шпионы было поискать! Это потом они скажут, что в душе-то сразу заподозрили мота и ловеласа Эстергази… А тогда… "Дело Дрейфуса" начало стремительно набирать обороты, втягивая в себя великих и малых, перемалывая судьбы, круша репутации, убивая. Это тянулось годы… Генштаб, в котором выявился продажный шпион, пытался отмыться; политики, напротив, желали "замылить" расследование с "панамской аферой", так и не доведенное до конца, и переключить общественное негодование на юдошпиономанию…
Следствие по "делу Дрейфуса" ничего не смогло доказать. Но чем очевидней становилась его невиновность, тем яростней пылала ненависть.
5 января 1895 года офицера Альфреда Дрейфуса подвергли унизительной церемонии гражданской казни на Марсовом поле, затем сослали на Чертов остров – скалу в две мили длиной и полмили шириной. И французы, кажется, проглотили эту несправедливость…
Но в той Франции еще жили титаны – Жан Жорес, Эмиль Золя… Да и сама страна, несмотря на взрыв антисемитизма, не пошла дружными рядами по губительному пути! Франция раскололась: "дрейфусары" во главе с Жоресом объявили войну военной диктатуре, замаячившей на горизонте нового века; "антидрейфусары" вели улицу на штурм еврейских магазинчиков.
Бои между "дрейфусарами" и "антидрейфусарами" шли с переменным успехом, меняя правительства, министров, президентов…
В 1899 года, когда у власти находилось министерство Вальдека-Руссо, начался второй процесс по "делу Дрейфуса". Когда обвиняемый появился в зале, все ахнули: сорокалетний старик. Но пройдет еще пять лет судебных заседаний и отчаянной борьбы. И только в июле 1906 года, ввиду "отсутствия всякого повода к обвинению", Дрейфусу объявят, что его приговор отменен.
Через два дня он будет восстановлен в правах, вернется на службу и получит чин майора. Правда, тут же выйдет в отставку, но во время Первой мировой вернется в армию и окончит войну в звании подполковника. Будет награжден орденом Почетного легиона. В общем, проживет достойную жизнь, в которой просто больше уже не будет счастья.
Теперь, по прошествии времени, видно, что "дело Дрейфуса" стало своего рода толчком к великому французскому землетрясению, во время которого прочное устояло, устаревшее, фальшивое – рухнуло и рассыпалось в прах. Уйдут в историю многие религиозные ордена. В 1904 церковь удалят из сферы образования; в 1905 отделят от государства. Наконец объединятся социалисты: в том же 1905 году будет создана Французская социалистическая партия. "Дело Дрейфуса" ударит по репутации страны, ослабит позиции Франции в противостоянии Германии. Неблаговидная роль армейского командования подхлестнет пацифистов… накануне-то войны!
Но тот старик, сидевший в весеннем парижском сквере, едва ли сознавал всю грандиозность связанных с его именем перемен. С тоской глядя, как молодые поклонники нового канцлера Германии Адольфа Гитлера, последователи "Аксьон Франсез", идут по улицам Парижа, выкрикивая: "Смерть дрейфусарам!", он, наверное, думал, что трагедия его личной судьбы никого и ничему не научила.
Роль Диктатора
В 1930 году на экраны вышел фильм "Голубой ангел", в котором дебютировала Марлен Дитрих. Существует довольно глупое мнение о том, что она в этом фильме "затмила" своего партнера, знаменитого немецкого актера Эмиля Яннингса. У экрана свои законы: молодость и талант не могут переиграть опыт и профессионализм, если последние того не желают. Яннингс, уже сыгравший на театральной сцене Мефистофеля, Отелло, Генриха Восьмого, Дантона, Петра Первого, в кинематографе обладатель "Оскара", привыкший и солировать, и работать на партнера, в "Голубом ангеле" дал неумехе-дебютантке возможность раскрыться; всем своим талантом и опытом он работал на индивидуальность своей партнерши. И естественно, успех Марлен Дитрих вызвал у него лишь чувство гордости и удовлетворения, хотя та же легенда пошла дальше и приписала Яннингсу зависть к успеху Марлен.
Подобные легенды – это отношение публики к дальнейшей судьбе обоих актеров: Дитрих, уехавшая из Германии в 1930 году, в 33-м туда не вернулась; Яннингс же разделил судьбу тех деятелей немецкой культуры, которые жили и работали в нацистской Германии.
Яннингс был членом Имперского сената культуры; заседал там вместе с Геббельсом, Гиммлером и другими фюрерами Третьего рейха. Причем на всех довольно редких заседаниях этого органа брал слово. Геббельс даже прозвал его Катоном; но Яннингс отнюдь не требовал разрушения своего "карфагена" – старого немецкого кинематографа. У него была другая идея фикс: он настойчиво ставил вопрос о воплощении на экране образов "великих немцев". Наконец первый проект был запущен: в 1941 году Яннингс начал сниматься в фильме о Бисмарке.
Это было начало. Сам актер называл свою новую работу "мостиком к мечте". А мечтой его было сыграть роль Диктатора. Это должно было стать собирательным образом, своего рода воплощением диктаторов всех времен и народов. К 1943 году сценарий фильма был почти закончен, и Яннингс показал его Геббельсу.
Геббельс сценарий нашел интересным, но не доработанным. Возможно, он и сам никак не мог решить, должен ли зритель признать в экранном Диктаторе Гитлера или следует ставить какую-то иную задачу.
По дополнениям, которые Геббельс внес в сценарий, понять, что же он в конце концов решил, не представляется возможным.
Начались пробы, репетиции. Геббельс лично отсматривал рабочие материалы, где Яннингс пробовал себя в роли Диктатора. И вроде бы рейхсминистру все нравилось. Но внезапно, через два месяца после начала работы над фильмом, как гром среди ясного неба – на авторском экземпляре сценария появляется крупная надпись, сделанная рукой Геббельса: "Яннингс – Диктатор – никогда!".
Что произошло? Прикрыли проект? После Сталинграда прекратили финансировать многие кинопроекты, но едва ли не нашли бы денег на такой! Может быть, личный конфликт? Но 29 октября Яннингс – на дне рождения у Геббельса: беседуют, острят, смеются, как обычно все прежние годы. Что же все-таки случилось?