Честолюбец решает пойти туда и, к своей радости, обнаруживает искомое почти в свободном доступе! Он начинает искать подходы к желанным предметам и невольно обращает на себя внимание сотрудника музея Урманова. А может, и предлагает тому принять участие в грабеже. За вознаграждение, разумеется. Урманов гордо отказывается (либо просто отслеживает нечестивца) и, дабы спасти ценные реликвии, решает спрятать их. К примеру, у себя дома, рассчитывая вскоре вернуть на место. Но злодей, видимо, оказался прозорливее и перехитрил Урманова, украв предметы либо из музея, либо из тайника Урманова. И честный сотрудник музея в гневе пускается в погоню за вором. Он настигает того в поселке Апрель, где шаман устроил себе логово, охмурив повернутого на мистике олигарха. Урманов становится свидетелем (возможно, невольным участником!) древнего камлания. И тут возникает дилемма.
Либо он как-то помешал обряду, например, ввязавшись в драку с шаманом и сорвав с него оберег; либо Урманов стал участником камлания, вернее, жертвой, принесенной на алтарь божества! Тогда в первом случае он и сейчас преследует вора, а во втором…
"Бедная Анна!" - невольно вздохнул я, сворачивая в родной двор и подумывая, не сообщить ли Ракитину об этой догадке.
Мне оставалось пройти каких-то пятьдесят метров до подъезда по дорожке, затененной акацией и липами. И в этот момент началось!
Движение за спиной за деревьями я заметил вовремя - сказались многолетние тренировки. Вообще-то, это умеет делать любой мастер единоборств - карате, кун-фу, тэквандо, рус-бой - неважно. Умение "слушать" пространство - основополагающая практика боя. А вот то, что движение двойное, я понял лишь через секунду, когда уже начал ответное перемещение.
Атака неизвестной парочки оказалась воистину молниеносной. Я бы не смог от нее уйти, если бы нападающие не совершили странной, на первый взгляд, ошибки. На острие вектора атаки он должны были разойтись, взяв меня в клещи. Но бойцы почему-то избрали другой вариант - "жирафа", когда оба атакуют в лоб, но первый ведет атаку на ноги, а второй - на голову противника. Этот прием хорош, но лишь против новичка.
Я легко ушел от нижней "вертушки", прыгнув парню на спину, и связал его напарника верхним боем - фехтованием на кулаках. Боец он был опытный, но русбоем не владел. Через полторы секунды он получил "колун" между глаз и улетел обратно в акации, откуда появился. Заработал свою порцию плюх и первый. Этого я свалил жестким ударом локтем в затылок и для верности добавил пяткой по ребрам. Хруст раздался весьма отчетливый, и парень мешком затих на асфальте.
А в следующий миг появился третий - главный номер программы, мой давешний визави. На этот раз "шаман", как я его окрестил про себя, был одет более подходяще. Что-то вроде плотно облегающего тело трико, пятнисто-серого, почти сливающегося со стеной таких же пестрых зарослей.
"Шаман" тоже явно не знал русбоя, но владел не менее эффективной школой единоборства, даже более пластичной, чем старинная славянская борьба, и такой же универсальной. И он двигался заметно быстрее меня!
Я снова повел, как в прошлый раз, "танец пчелы", провоцируя противника на атаку. Сильно мешали мечущиеся пятнышки света, пробивающиеся сквозь листву. "Шаман" поначалу, как и раньше, попытался вычислить векторы моего перемещения, но затем вдруг остановился и сел на дорожку в позе лотоса. Разгадал мою тактику и дал совершенно адекватный ответ!
Ай да мастер! Уважаю таких. Однако что-то делать все же надо было. И тут настала моя очередь совершить ошибку. Почему-то я решил, что смогу оторваться от "шамана", и пошел вокруг. Ответный бросок его был настолько быстр, что показалось, будто он размазался в воздухе. Я еще никогда не видел, чтобы можно было так атаковать из такого положения!
И "шаман" меня достал-таки! Удар был силен. Кулак "шамана" пробил мой поспешный блок и воткнулся точно в середину грудины, в область сердечной чакры. Кость выдержала, но сознание я все же на несколько бесконечных мгновений потерял.
Очнулся, сидя на земле, опираясь спиной на ствол липы. В груди тяжело бухало сердце, избавляясь от остатков адреналина. Голова была звонкой и пустой, как всегда после нокаута. Я медленно поднялся, держась за дерево, полез в карман за платком и сразу обнаружил пропажу. Старинный оберег исчез!
"Шаман" добился своего.
"Памятная тетрадь № 4. Писано Степаном Крашенинниковым, адъюнктом натуральной истории и ботаники Е. И. В. Академии наук. Декабрь 1745 года Р. Х.":
2 октября 1734 года
…вчера прибыли в Томск. У грубо сколоченной, но крепкой на вид деревянной пристани билось на привязи несколько рыбачьих обласов и больших плоскодонок, на которых - как мы уже знали, - местные поселенцы перевозили товары. Пристань была расположена прямо напротив устья неширокой речки, впадавшей в Тому и делившей город на Старый и Новый концы.
Народу на пристани было немного - все больше портовые рабочие да приказчики со складов. Праздной публики, характерной для российских пристаней, глазеющей часами на беготню и возню на причалах, здесь совсем не наблюдалось.
Едва струги ошвартовались, нам бросили сходни, и мы с Иваном Георгиевичем поднялись на пристань. Встречал нас господин Пичугин, референт профессора Миллера - худой и нескладный человек, лет двадцати пяти. Он постоянно шмыгал носом, конфузился от этого и краснел, как девица на выданье.
- С благополучным прибытием, господа! - вымученно улыбнулся референт и сделал приглашающий жест. - Прошу вас следовать за мной. Ваши вещи и прочий багаж разгрузят и доставят на место.
- Питер, - обратился господин Гмелин к поднявшемуся следом за нами Горланову, - проследите, чтобы тут все было в порядке, а затем присоединяйтесь к нам в трактире господина Басаргина.
- Будет сделано, Иван Георгиевич, не волнуйтесь, - солидно ответил Горланов и обернулся на подошедших грузчиков: - А ну, пошевеливайтесь, братцы! Каждому - по пятаку серебром, ежели уложитесь за час!..
Гостиниц, равно как и постоялых дворов, в Томске не оказалось, что повергло господина Гмелина в настоящее уныние. Пичугин привез нас на постой в дом купца третьей гильдии Свининникова. Сам хозяин вышел встречать "столичных" ученых гостей, без конца повторяя, какая это для него честь.
- Еще бы! - шепнул мне Пичугин. - Он потом целый год будет всем рассказывать, как его в Академию приглашали, а он, вишь ли, скромно отказался!..
В доме купца, однако, все было пристойно: светлые комнаты, чистое белье, скромная прислуга. Нам сразу была предложена баня, но господин Гмелин отказался, сославшись на занятость, и уехал на извозчике к господину Миллеру, который поселился в личном гостевом домике купца второй гильдии Бахметьева. Я же дождался Горланова, и мы прекрасно попарились, с наслаждением отлупив друг друга вениками. А в довершение - розовые и счастливые - получили от дворовой девки Анюты по кружке отличного клюквенного квасу.
Впервые за много дней я лег в настоящую постель с простынями и пуховым одеялом! Сон навалился мгновенно, и я так и не услышал, как вернулся Иван Георгиевич…
А наутро начались сюрпризы. Первым оказался мешок покойного Торопчина. Мне его отдал Горланов, когда приехал на постой, но сил на разбор вещей почившего друга и соратника у меня не хватило.
Зато сегодня сразу после плотного завтрака я решил покончить с этой весьма неприятной, по-моему, процедурой. Сначала на свет был извлечен дневник Семена - толстая тетрадь в кожаном переплете, исписанная крупным, размашистым почерком. Но я лишь бегло просмотрел записи, отслеживая даты, и убедился, что мы с Торопчиным вели дневники параллельно, то есть делали пометки примерно в одно и то же время. Следовательно, можно было предположить, что и писали мы об одном и том же. Хотя кто знает…
Я решил все же отложить чтение на потом и занялся остальным содержимым. Так на свет появился охотничий нож в деревянном чехле, расписанном какими-то значками красной краской, и я вспомнил, что его подарил Семену кыпчак из стойбища где-то на Иртыше.
Затем я извлек из мешка большую берестяную коробку с наклеенной надписью по-латыни "Энтомография". В коробке хранилась коллекция собранных за время нашего путешествия насекомых. По-моему, Семен сделал как минимум десяток открытий для Академии. Во всяком случае, я таких бабочек и жуков никогда не видел ни живьем, ни на рисунках.
Наконец на самом дне мешка моя рука неожиданно наткнулась на сверток из парусины. Я уставился на него, не в силах заставить себя развязать тесемки. Почему-то в глубине души я точно знал, что там находится, но не мог поверить, что это так.
И все же я развязал хитроумный узел и развернул ткань.
Передо мной оказались три предмета: берестяной свиток, пропитанный каким-то маслянистым составом, воспрепятствовавшим его высыханию, и две странные фигурки, вырезанные то ли из кости, то ли из какого-то светлого минерала. Одна из фигурок изображала сидящую птицу, поднявшую крылья, будто собираясь взлететь; другая была в виде застывшего в прыжке пса.
Я сидел и смотрел на эти почти чужеродные находки, и в голове моей крутилась только одна мысль: "Семен, Семен, что же ты наделал?.. Зачем ты взял ЭТО?.." То, что предметы именно с капища Козыр-агаш, я не сомневался. Вопрос теперь стоял так: что с ними делать?
Первый и правильный ответ был: вернуть на место. Но как?.. Ехать туда снова не представлялось возможным, причем по многим причинам. Попросить кого-нибудь отвезти реликвии на капище - тоже невыполнимо. Во-первых, начнутся неизбежные вопросы по поводу их происхождения; во-вторых, сделать это смог бы только кто-нибудь из местных - татар или телеутов, а их отношение к сим предметам предсказуемо и однозначно. Единственным человеком, который мог бы дать мне дельный совет, был Торбок, но он сошел на берег еще возле Юрги, отказавшись плыть в Томск. На прощание он все порывался сказать мне что-то, да не вышло. Теперь же я понял, о чем именно хотел говорить маленький телеут…
"Эх, Гриша, Гриша! Видать, не в добрый час привел ты актелгеров к священному месту Козыр-агаш. Думал, ученые люди увидят, восхитятся, может, наградят Торбока за приятность… А вот ведь что получилось. Один телгер - вор, другой - сам не знает кто! Укрыватель…"
Чтобы как-то отвлечься от дурных мыслей, я отправился на прогулку по городку. Благо осенний день обещал быть солнечным - что, как известно, в Сибири является большой редкостью. Я спустился на первый этаж просторного и пустого в это время купеческого дома и вышел на высокое крыльцо, опоясанное резными балясинами. Внизу, на последней ступеньке разлегся на солнышке веселый дворовый пес Брехун. Завидев меня, он радостно вскинулся и замолотил по ступеньке пушистым хвостом-каралькой. Вообще, собаки сибирские видом своим изрядно отличаются от российских. Они широкогруды, поджары, с лихо закрученными хвостами и густой, длинной - в вершок - шерстью. Головы лобастые, с треугольными ушами торчком. Окрасом чаще рыжие с подпалинами, иногда - чепрачные, с темной спиной и светлым брюхом. Сибиряки их называют лайки, вероятно, из-за их звонкого задорного гавканья.
Брехун почему-то сразу проникся ко мне доверием и принял в круг жильцов дома, который ему доверили охранять. Я спустился с крыльца и протянул собаке руку. Пес лизнул мою ладонь и вскочил, готовый следовать за мной, но я строго сказал ему:
- Сидеть, Брехун! Стереги дом. - И он, к моему изумлению, прекрасно понял и снова улегся на ступеньку крыльца.
Я вышел из ворот на довольно широкую улицу, носившую название Миллионной, и по скрипучему дощатому настилу не спеша двинулся в сторону торговой площади, что раскинулась возле пристани. Вчера, уставшие с дороги, мы с Горлановым толком даже не осмотрелись там. Теперь же мне представилась такая возможность, и грех было ею не воспользоваться.
Невзирая на ранний час по улице уже вовсю двигался разнообразный люд - деловитые приказчики, шустрые посыльные, дворовые девки, спешащие на базар, и целая туча всяковозрастной ребятни. Туда же, в сторону базарной площади, тянулись по середине улицы груженные товаром подводы и телеги.
Остановившись на краю базара, я купил у толстой тетки стакан каленых кедровых орешков и встал в сторонке, наблюдая за суетой в торговых рядах. Однако спокойное умиротворение мое длилось недолго.
Не прошло и пяти минут, как откуда ни возьмись передо мной объявился сухощавый высокий старик в вылинявшем до белизны, когда-то синем кафтане, опоясанный между тем явно новым широким кушаком, расшитым сложным узором и с разноцветными кистями на концах. На ногах старика присутствовали широкие штаны из темной и грубой на вид ткани, заправленные в расшитые тесьмой ичиги, какие носят многие охотники и промысловые люди. Узкое скуластое лицо старика было бронзовым, как и его руки. Но, видимо, не столько от загара, сколько по природной смуглости. Я сказал "старик", хотя на возраст его указывали только густые седые волосы, выбритые на висках и собранные сзади в длинный хвост, перехваченный витым разноцветным шнурком. Кожа, напротив, выглядела молодо - гладкая и блестящая.
На шее у старика поверх кафтана висело странное ожерелье, состоявшее из стеклянных и костяных бусин разного размера, а в самой середине помещалась восьмиугольная пластинка из желтого металла - вероятно, золотая - с мастерски выгравированным на ней изображением то ли сказочной птицы, то ли дракона.
Старик пристально посмотрел мне в глаза и произнес хриплым каркающим голосом:
- Бир шуны кайсы сина тыешле тугель!
- Простите, не понял… - ошеломленно пробормотал я.
- Он говорит, чтобы ты вернул украденное, - раздалось сзади.
Я судорожно дернулся, оглянулся через плечо. В полушаге от меня, прислонившись к столбу коновязи, стоял молодой парень в одежде приказчика. Однако его раскосые глаза и выступающие скулы, да и явный акцент, выдавали принадлежность к одному из коренных сибирских племен - либо хакас, либо татарин.
- Я не понимаю, о чем идет речь, - выдавил я из себя, хотя уже все и сразу понял. Но что-то подсказало мне ответить именно так: никакого доверия или расположения к этим двум аборигенам у меня не возникло. Более того, появилось чувство отторжения, будто они собирались обокрасть меня самого.
- Тенгри ачулана, - снова закаркал старик. - Ул аласы киля узенэ тийешлене. Ялкыны-тилгэн белян Куклек-эт езлиляр синэ. И алар табарлар! - Его твердый, как железо, палец вдруг уперся мне в грудь.
- Подумай хорошенько, ак-кул, - с плохо скрываемой угрозой добавил сзади парень. - Тенгри добр, но не прощает обмана!
- Я же сказал, что… - вспылил я, снова оборачиваясь к нему, но парень исчез. Конечно, немудрено затеряться в базарной толчее, и все же неприятный холодок между лопаток заставил меня поежиться. Я тут же повернулся к старику, но тот тоже как сквозь землю провалился.
Невольно осенив себя крестным знамением и плюнув трижды через левое плечо, я решительно направился к сторожевой будке, что приметил в правом углу площади. На крыльце в три ступеньки, привалившись к резному столбику навеса, сидел седоусый казак и неспешно покуривал трубку. Его сабля в потертых и посеченных ножнах стояла тут же, прислоненная к дощатой стенке будки.
- Господин казак, - вежливым тоном обратился к нему я, совершенно не разбираясь в военных нашивках и значках, - не будете ли вы так любезны подсказать мне дорогу к дому купца Бахметьева?
Седоусый воин смерил меня долгим взглядом, кивнул вроде как самому себе и, не меняя позы, поинтересовался:
- А вы, сударь, часом не из эхспедиции господина немца Миллера будете?
- Именно так. Я - адъюнкт Петербургской академии наук Степан Петрович Крашенинников, - представился я официальным тоном. - С кем имею честь?..
В глазах казака блеснуло любопытство. Он степенно поднялся, вынул трубку изо рта, одернул мундир и сказал:
- Хорунжий Томского государева полка Иван Стремных Михайлов сын. Извиняйте, ваше благородие, засумневался я, не признал сразу. Вижу только - лицо новое да одежа… чудная. Это что ж, теперь все в столицах так ходят?
- Ходят, ходят, Иван, не все, правда… - отмахнулся я. - И не называй меня благородием, потому как из крестьян я. А где же дом Бахметьева, скажи?
- А эвона, - махнул Стремных волосатой ручищей в сторону храма, возвышавшегося посреди площади. - Обойдете церкву посолонь да завернете в проулок. По нему выйдете на улицу Магистратскую, пойдете по ней налево, и третий дом одесную, с коньками по углам, будет Бахметьевых. У него еще над воротами крашенные петухи сидят - не заблудитесь.
Я поблагодарил словоохотливого хорунжего и вскоре уже стучал кольцом в крашенную суриком калитку двухэтажного купеческого дома.
Господин Миллер отсутствовал, а Иван Георгиевич принял меня радушно. Мы попили чаю с бубликами и занялись обсуждением предстоящего похода на реку Чулыма. Ближе к обеду к нам присоединился Горланов, и день для меня пролетел незаметно.
Возвращались мы с Петром на постой уже в сумерках. Воодушевление и предвкушение новых открытий и приключений захлестнули нас, так что я совсем забыл об утренних неприятностях. Поэтому, когда калитку нам открыла заплаканная Анюта, я сперва решил, что ее наказала за какой-то грех хозяйка.
- Побили? - участливо спросил и Горланов.
- Нет, - всхлипнула девушка, - Брехун…
- Что - Брехун?
- Помер наш песик! - зарыдала, не сдержавшись, Анюта.
- Да от чего ж он помер?! - поразился я. - Отравился?..
- Не-ет, убили его-о!..
- Да кто ж такое мог сотворить?! - допытывался и Петр.
Но Анюта только мотала головой и размазывала слезы по щекам. Наконец она чуть успокоилась и повела нас на задний двор. Там, в сарайке, за дровяной поленницей на старой мешковине лежал Брехун. С первого взгляда было видно, что убил его не человек, потому что у пса было буквально вырвано горло.
- Это какой-то зверь, - сказал Горланов, словно в ответ на мои мысли.
- Откуда зверь посреди города? - возразил я. - И какой?.. Волк?.. Рысь?..
- Рысь - нет. Она нападает сзади, - Петр внимательно разглядывал рану, светя себе масляной лампой, которую услужливо зажгла Анюта. - У бедного пса тогда был бы прокушен загривок, да и на спине остались бы порезы от когтей… Нет, это все же сделал волк.
- А где все произошло, Анюта? - спросил я.
- Да здесь же, у сарая, - всхлипнула девушка.
- Покажи-ка… - поднялся Горланов.
Местом схватки оказался пятачок жухлой травы у стены сарайки в сажень шириной. Он весь был изрыт лапами дерущихся, тут и там на серо-желтых пучках пырея темнели бурые пятна - вероятно, кровь. Петр снова присел, разглядывая землю и подсвечивая лампой.
- Гляди, Степан, - вдруг сказал он и поднял лампу чуть выше.
Я послушно наклонился к нему. Горланов ткнул пальцем в голый участок земли между пучками травы. Там глубоко и четко темнел отпечаток огромной когтистой лапы, похожей на волчью, если бы не размер.
- Таких больших волков не бывает, - заявил я.
- Не бывает, - согласился Петр.
- Тогда что же это за зверь?